https://wodolei.ru/catalog/unitazy/ifo-frisk-rs021030000-64290-item/
А я их никогда не читала, даже не слыхала про них, и почувствовала какую-то жалость и злобу, и представила мысленно мистера Слессора, нашего так называемого учителя английского, с его вечным «старик, рехнуться можно» и с его балдежной музыкой, и меня затошнило, и я обозлилась. И все это приблизительно за одну секунду.
Вопрос № 2 был такой:
– Елизаветинская драма. Кто написал «Праздник башмачника», «Варфоломеевскую ярмарку» и «Новый способ платить старые долги»?
И Говард сказал:
– Томас Деккер; Бен Джонсон; Филип Массинджер.
И он снова был прав, и под громкие аплодисменты я как бы увидела трех других бородатых мужчин, молчаливых, прославленных, и у всех в ушах были маленькие золотые колечки, а на шее пышные оборчатые воротники. И вот теперь нам действительно предстояло узнать, выйдет у Говарда или нет, так как все зависело от последнего вопроса, и, если Говард ответит неправильно хоть на одну его малую часть, надо будет прощаться с деньгами, и ждать кучу насмешек и гадостей по возвращении в Брадкастер.
Вопрос № 3 был такой:
– Современный роман. Кто авторы следующих произведений? «Послы», «Где не ступали ангелы», «Хороший солдат».
И Говард сказал:
– Генри Джеймс; Эдвард Морган Форстер; Форд Мэдокс Хьюфер.
Потом настала мертвая тишина, потому что Лэдди не сказал, как всегда до сих пор говорил: «И вы правы». Вместо этого как бы задумался над своим клочком бумаги, кажется, даже немножко затрясся. И сказал:
– Мне действительно ужасно жаль, Говард, страшно жаль, ведь вы сделали такую крошечную ошибку… – Публика охнула очень громко о-о-о-х-х-х. – Такую крошечную ошибку, – сказал Лэдди погромче. – У меня тут написано, это не Форд Мэдокс Хьюфер, а Форд Мэдокс Форд.
– Правильно, – сказал Говард, – Форд Мэдокс Форд.
– Мне действительно жутко жалко, Говард, но у вас нет второго шанса. Действителен ваш первый ответ, я ведь это ясно сказал, правда? – Видно было, бедный Лэдди чуть не плачет, а я была готова под пол провалиться, но по-прежнему верила в Говарда, Говард должен быть прав, а в бумажке должна быть ошибка. И Говард сказал:
– Все правильно. Его звали Форд Мэдокс Хьюфер, а потом он сменил фамилию на Форд Мэдокс Форд. Понимаете, это один и тот же человек. Спросите у кого хотите.
Тут началось типа хаоса. Можно было представить, одни, как сумасшедшие, названивают разным людям но телефону, другие в каком-то другом конце студии роются, как сумасшедшие, в толстых книгах, а тем временем органист, с которым я уже познакомилась и сочла не очень милым, играет на своем электрооргане какую-то загробную музыку, чтобы заполнить время. И в публике был настоящий кромешный ад, велись споры, люди все время хлопали меня по спине и говорили: «Ну, ну, девочка!» Но очень скоро Лэдди принял от Вики клочок бумаги и тогда закричал по-настоящему очень громко:
– Он прав, он совершенно прав! Слышите все, он абсолютно прав! – А потом вытащил Говарда из кабины, начал трясти ему руку, две девушки его целовали, но я не возражала, а потом я еще ничего не успела понять, как меня вытолкнули на сцену лицом к камерам, и я сама целовала Говарда, и видела собственными глазами чек на тысячу фунтов, и громко гремел приветственный радостный хор, а потом шоу кончилось. И Говард сказал, обнимая меня:
– Это все пустяки, крошка, полный ноль. Это только начало.
А потом нас утащили со сцены выпить по рюмке.
Глава 9
Мы сели в поезд обратно до настоящего Лондона, и Говард у вокзала кликнул такси, и нас привезли в какой-то по-настоящему большой отель, прямо в центре Лондона. Казалось, будто весь мир был у нас под ногами, когда мы ехали по суетливому городу, окруженные сплошными огнями, такси останавливалось очень часто, попадало в дорожные пробки, но я не возражала, я никуда не спешила, держа в такси Говарда за руку, как бы снова вернувшись во времена нашего ухажерства. Казалось, у Лондона как бы свой особенный собственный запах, другой, чем запах Брадкастера, типа запаха огромного крупного города, но в тот вечер для нас он и не был особенно крупным. Мы приехали в отель, огромный, гигантский, сплошь с огнями внутри, люди входили и выходили, вертящаяся дверь так и не переставала вертеться, портье подошел открыть для нас дверцу такси, Говард дал ему серебряную монетку, и правильно сделал. Тут я вспомнила, что у нас собой вообще нет багажа. Это было глупо, я никак не могла чуточку не посмеяться, хотя также чуть-чуть устыдилась. Мы уходили в то утро из дома, одевшись с ног до головы, и даже не подумали захватить хоть зубную щетку. Наверно, потому, что чувствовали себя свободными, как ветер, – я, в любом случае, бросив работу в супермаркете, – а ведь даже зубная щетка внушает тебе ощущение какой-то к чему-то привязанности. Говард тоже был вынужден посмеяться, потому что тоже не подумал, и теперь мы гадали, что делать, ведь все магазины закрыты. Нельзя было просто войти и без всякого багажа взять номер на ночь, хотя в один момент Говард сказал: почему бы и нет? Портье, очень милый крупный мужчина с целой кучей медалей, очень заинтересовался, о чем мы с Говардом разговариваем и над чем смеемся. Такой по-отечески заботливый тип. Раз мы в таком положении, сказал он, ситуация несколько осложняется, за администраторской стойкой всегда опасаются самого худшего, а этот отель респектабельный. Тогда Говард объяснил, кто он такой, и портье сказал:
– А я так и думал, что ваше лицо кажется чуть-чуть знакомым, сэр. Я в прошлый четверг не работал, болел – ничего страшного, легкая малярия, которую я подхватил на той первой войне, – посмотрел ту программу по телику и, как я уже говорил, теперь вижу, вы – тот самый джентльмен. Что ж, сэр, забавно выиграть тыщу монет. – И мы с Говардом улыбнулись этому лондонскому словечку. – Ну, сэр, – продолжал портье, – лучше всего вам сказать там у стойки, кто вы такой есть и что не собирались оставаться на ночь, а теперь выиграли и хотите немножко отпраздновать, тогда тут ничего странного вообще не увидят.
Говард сказал спасибо, дал портье десять шиллингов, и потом мы вошли и протопали по толстому ковру бургундского винно-красного цвета, на всех стенах сияли огни, кругом было полным-полно очень богатых евреев со своими женами, очень хорошо одетыми, и они разговаривали, сильно размахивая руками, а Говард, улыбаясь, надеясь на свое обаяние, объяснил суровой молодой леди у стойки сложившееся положение. Она немножечко холодновато и вежливо говорила: «Ах, во-от как? Неуже-е-ели?» – но стоявшая с ней рядом за стойкой девушка, очень веселая с виду девушка, сказала, что знает, кто такой Говард, это просто потрясающе, и потом уже все было в полном порядке. Как снова и снова говорил мне потом Говард, вопрос не в том, что плохо являться в шикарный отель без вещей, вопрос в том, чтобы не допускать дешевого обмана. Вполне можно было бы просто вперед заплатить, как всегда делают, не имея с собой багажа по какой-то причине, но Говард не хотел, чтобы кому-нибудь пришла в голову дурная мысль, и тут я с ним согласилась.
Так или иначе, мы поднялись к себе в номер, номер был очень милый, хоть маленький, электрический камин, радио, туалетный столик с настольной лампой, даже розетка для электробритвы. Немножечко освежившись, мы сообразили, какие голодные, совсем позабыли про это из-за треволнений и прочего, и Говард сказал, мы не будем обедать в отеле, поедем в такси в какой-нибудь большой ресторан и закажем по-настоящему хороший, шикарный ужин, с шампанским к тому же. Так что мы спустились, портье с полной готовностью кликнул для нас такси, и мы поехали в тот большой ресторан, название которого я позабыла. Там было почти полно, однако нас с поклонами проводили к столику, причем мне пришлось сдерживать приступ хихиканья, который накатил по какой-то причине, а когда мы заказывали вино, Говард мне преподнес очередной сюрприз, но, конечно, на самом деле это были его бедные старые фотографические мозги. Когда пришел винный официант, Говард сказал, мы закажем бутылку шампанского, я забыла название, как-то там по-французски, но Говард в грамматической школе французский учил и сказал, мы возьмем либо 1953-го, либо 1955-го, но никакого другого года, что бы все это ни значило, хотя позже Говард мне объяснил, что бывают виноградные годы, одни очень хорошие, а другие плохие, и те два были очень хорошие. Я сказала, что не вижу разницы, а он сказал, не в этом дело, он решил давать мне и брать себе наилучшее из всего, что мир способен предложить, в то короткое время, которое остается. Я не поняла насчет короткого времени, которое остается, но подумала, он, должно быть, имеет в виду водородную бомбу, или еще что-нибудь, ракеты «Поларис», или типа того, что там все время его беспокоит. Шампанское в любом случае принесли, и Говард посмотрел на бутылку, и, конечно, на этикетке стояло «1957».
– Это, – сказал Говард винному официанту, – не то, чего я просил. Я просил либо 1953-го, либо 1955-го, а это 1957-го не возьму, потому что 1957-й был паршивый год для шампанского, и я просто его не возьму, вот и все.
Винный официант как бы чихнул и сказал:
– Уверяю вас, сэр, 1957-й – превосходный год для шампанского. Один из лучших.
Говард сильно покраснел, а потом сказал:
– Уверяю вас, вы ошиблись. 1957-й был паршивый год, один из худших. В памяти живущих хранятся лишь два, способные с ним сравниться, а именно 1939-й и 1951-й, поэтому заберите бутылку и принесите мне то, чего я заказал, да не слишком задерживайтесь.
Ну, это, конечно, поставило его на место, жирного насмешливого мужчину, подумавшего, наверно, что не так уж мы и хороши, раз заявились в его поганое старое заведение. И хотя Говард сказал, что еда в том самом ресторане считается наилучшей во всем Лондоне, у меня не сложилось особого мнения насчет своей еды, а именно утки с апельсиновым соусом, подливка совсем холодная, а апельсиновый соус был очень кислый. У меня обо всем не сложилось особого мнения, лучше б я была дома с готовыми бобами и тостами, перед камином, с включенным на полную громкость теликом, но Говард очень разъярился и объявил, что я должна иметь наилучшее, он позаботится, чтоб я имела все самое лучшее, даже если это убьет нас обоих. Он сказал это с ухмылкой, так что я отнеслась не особо серьезно. После той моей утки и какого-то там турнедо Говарда мы ели шоколадный мусс, вполне милый, а потом Говард заказал бренди, и винный официант, которому надо бы чуточку поумнеть после того, как Говард продемонстрировал, что знает, что к чему, сказал:
– Какого года, сэр? – Тут Говард так покраснел и так стиснул зубы, что винный официант признал это, в конце концов, не таким уж забавным, и сказал: – Я просто чуточку пошутил, сэр, – и стрелой помчался за бренди.
Разумеется, я к тому времени, выпив почти полбутылки шампанского, только хихикала и даже себя чувствовала немножко влюбленной. Но Говард какое-то время, пока мы пили кофе с тем бренди, рассуждал насчет наших будущих планов вполне серьезно. Я себе разрешила немножко отвлечься и оглядела зал. Было там несколько очень шикарных женщин, только шик – это еще не все, и, по-моему, со мной ни одна из них не сравнилась бы в том, что называется Чистой Естественной Неиспорченной Красотой, а Говард, по-моему, оставался самым что ни на есть симпатичным мужчиной во всем этом зале. А Говард говорил:
– Может быть, кругосветное путешествие, но обязательно месяц, или вроде того, на Ямайке, или на Бермудах, или еще где-то типа того, а потом вернемся домой в Брадкастер к 21 января. Это нам отлично подходит.
– Это мой день рождения, – говорю я.
– Да, – сказал Говард, – мы отпразднуем твой день рождения дома.
Тогда я говорю:
– На самом деле на тысячу фунтов ведь так далеко не уедешь, правда? А еще есть будущее. Сейчас ни у кого из нас нет работы. Надо нам начинать что-то подыскивать. Почему-то кажется неправильным отдыхать, не имея работы. Я имею в виду, отдыхать надо ведь от чего-нибудь, правда?
Я, должно быть, громко говорила, после шампанского, и после бренди, и – ох, забыла про пару бокалов джина с чем-то итальянским, с которых мы начали, – так как Говард сказал:
– Ш-ш-ш.
И тогда я заткнулась и просто хихикала. А Говард сказал:
– Эта тысяча фунтов – только начало, ясно? Ими надо воспользоваться. Я собираюсь их превратить, скажем, в сто тысяч, что составляет десять процентов от миллиона, тогда, я бы сказал, хватит.
– Ох, Говард, – строго сказала я, хоть и еще хихикала, – ты ведь не собираешься рисковать, правда? Ты ведь не собираешься проиграть деньги, правда?
– Не волнуйся, – сказал Говард и взял меня за руку, заметив, что она немножко холодная, взял ее своими обеими очень горячими руками, которые были горячими от жары в зале, а также от выпивки и еды. Но если у него руки были горячими, почему мои холодные? Женщины отличаются от мужчин. Я сказала это вслух, может быть, слишком громко, и захихикала.
Говард сказал:
– А теперь я собираюсь отвезти тебя обратно в отель.
– В постель, – говорю я и еще чуточку похихикала.
– Правильно, – сказал он, и глаза его как-то ярко блеснули, как бы сильно и триумфально. – В постель.
Как я уже говорила, Говард бывал очень-очень милым. Он заплатил по счету, не дав чаевых винному официанту, и мы отправились в постель.
Глава 10
Разбудил нас на следующее утро звонок телефона, и когда Говард ответил, то выяснил, это кто-то из «Дейли уиндоу» поджидал внизу в холле у входа и был бы очень рад, если б Говард мог пару минут выделить на интервью. Как я догадывалась, произошло вот что: портье или девушки в администраторской честным образом зарабатывали – может быть, регулярно – серебряк, давая «Дейли уиндоу» знать, какие интересные, знаменитые, или типа того, люди останавливаются в отеле. Разумеется, в этом отеле сроду не было по-настоящему больших людей – они всегда останавливаются в таких местах, где за апартаменты платишь пятьдесят фунтов, если не больше, – одна мелкота, те, кто выигрывает в лотерею, на телевикторине и прочее. Говард, по-моему, был немножко уставшим и чуточку сбитым с толку, потому что сказал очень тихо:
– Мы сейчас спустимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Вопрос № 2 был такой:
– Елизаветинская драма. Кто написал «Праздник башмачника», «Варфоломеевскую ярмарку» и «Новый способ платить старые долги»?
И Говард сказал:
– Томас Деккер; Бен Джонсон; Филип Массинджер.
И он снова был прав, и под громкие аплодисменты я как бы увидела трех других бородатых мужчин, молчаливых, прославленных, и у всех в ушах были маленькие золотые колечки, а на шее пышные оборчатые воротники. И вот теперь нам действительно предстояло узнать, выйдет у Говарда или нет, так как все зависело от последнего вопроса, и, если Говард ответит неправильно хоть на одну его малую часть, надо будет прощаться с деньгами, и ждать кучу насмешек и гадостей по возвращении в Брадкастер.
Вопрос № 3 был такой:
– Современный роман. Кто авторы следующих произведений? «Послы», «Где не ступали ангелы», «Хороший солдат».
И Говард сказал:
– Генри Джеймс; Эдвард Морган Форстер; Форд Мэдокс Хьюфер.
Потом настала мертвая тишина, потому что Лэдди не сказал, как всегда до сих пор говорил: «И вы правы». Вместо этого как бы задумался над своим клочком бумаги, кажется, даже немножко затрясся. И сказал:
– Мне действительно ужасно жаль, Говард, страшно жаль, ведь вы сделали такую крошечную ошибку… – Публика охнула очень громко о-о-о-х-х-х. – Такую крошечную ошибку, – сказал Лэдди погромче. – У меня тут написано, это не Форд Мэдокс Хьюфер, а Форд Мэдокс Форд.
– Правильно, – сказал Говард, – Форд Мэдокс Форд.
– Мне действительно жутко жалко, Говард, но у вас нет второго шанса. Действителен ваш первый ответ, я ведь это ясно сказал, правда? – Видно было, бедный Лэдди чуть не плачет, а я была готова под пол провалиться, но по-прежнему верила в Говарда, Говард должен быть прав, а в бумажке должна быть ошибка. И Говард сказал:
– Все правильно. Его звали Форд Мэдокс Хьюфер, а потом он сменил фамилию на Форд Мэдокс Форд. Понимаете, это один и тот же человек. Спросите у кого хотите.
Тут началось типа хаоса. Можно было представить, одни, как сумасшедшие, названивают разным людям но телефону, другие в каком-то другом конце студии роются, как сумасшедшие, в толстых книгах, а тем временем органист, с которым я уже познакомилась и сочла не очень милым, играет на своем электрооргане какую-то загробную музыку, чтобы заполнить время. И в публике был настоящий кромешный ад, велись споры, люди все время хлопали меня по спине и говорили: «Ну, ну, девочка!» Но очень скоро Лэдди принял от Вики клочок бумаги и тогда закричал по-настоящему очень громко:
– Он прав, он совершенно прав! Слышите все, он абсолютно прав! – А потом вытащил Говарда из кабины, начал трясти ему руку, две девушки его целовали, но я не возражала, а потом я еще ничего не успела понять, как меня вытолкнули на сцену лицом к камерам, и я сама целовала Говарда, и видела собственными глазами чек на тысячу фунтов, и громко гремел приветственный радостный хор, а потом шоу кончилось. И Говард сказал, обнимая меня:
– Это все пустяки, крошка, полный ноль. Это только начало.
А потом нас утащили со сцены выпить по рюмке.
Глава 9
Мы сели в поезд обратно до настоящего Лондона, и Говард у вокзала кликнул такси, и нас привезли в какой-то по-настоящему большой отель, прямо в центре Лондона. Казалось, будто весь мир был у нас под ногами, когда мы ехали по суетливому городу, окруженные сплошными огнями, такси останавливалось очень часто, попадало в дорожные пробки, но я не возражала, я никуда не спешила, держа в такси Говарда за руку, как бы снова вернувшись во времена нашего ухажерства. Казалось, у Лондона как бы свой особенный собственный запах, другой, чем запах Брадкастера, типа запаха огромного крупного города, но в тот вечер для нас он и не был особенно крупным. Мы приехали в отель, огромный, гигантский, сплошь с огнями внутри, люди входили и выходили, вертящаяся дверь так и не переставала вертеться, портье подошел открыть для нас дверцу такси, Говард дал ему серебряную монетку, и правильно сделал. Тут я вспомнила, что у нас собой вообще нет багажа. Это было глупо, я никак не могла чуточку не посмеяться, хотя также чуть-чуть устыдилась. Мы уходили в то утро из дома, одевшись с ног до головы, и даже не подумали захватить хоть зубную щетку. Наверно, потому, что чувствовали себя свободными, как ветер, – я, в любом случае, бросив работу в супермаркете, – а ведь даже зубная щетка внушает тебе ощущение какой-то к чему-то привязанности. Говард тоже был вынужден посмеяться, потому что тоже не подумал, и теперь мы гадали, что делать, ведь все магазины закрыты. Нельзя было просто войти и без всякого багажа взять номер на ночь, хотя в один момент Говард сказал: почему бы и нет? Портье, очень милый крупный мужчина с целой кучей медалей, очень заинтересовался, о чем мы с Говардом разговариваем и над чем смеемся. Такой по-отечески заботливый тип. Раз мы в таком положении, сказал он, ситуация несколько осложняется, за администраторской стойкой всегда опасаются самого худшего, а этот отель респектабельный. Тогда Говард объяснил, кто он такой, и портье сказал:
– А я так и думал, что ваше лицо кажется чуть-чуть знакомым, сэр. Я в прошлый четверг не работал, болел – ничего страшного, легкая малярия, которую я подхватил на той первой войне, – посмотрел ту программу по телику и, как я уже говорил, теперь вижу, вы – тот самый джентльмен. Что ж, сэр, забавно выиграть тыщу монет. – И мы с Говардом улыбнулись этому лондонскому словечку. – Ну, сэр, – продолжал портье, – лучше всего вам сказать там у стойки, кто вы такой есть и что не собирались оставаться на ночь, а теперь выиграли и хотите немножко отпраздновать, тогда тут ничего странного вообще не увидят.
Говард сказал спасибо, дал портье десять шиллингов, и потом мы вошли и протопали по толстому ковру бургундского винно-красного цвета, на всех стенах сияли огни, кругом было полным-полно очень богатых евреев со своими женами, очень хорошо одетыми, и они разговаривали, сильно размахивая руками, а Говард, улыбаясь, надеясь на свое обаяние, объяснил суровой молодой леди у стойки сложившееся положение. Она немножечко холодновато и вежливо говорила: «Ах, во-от как? Неуже-е-ели?» – но стоявшая с ней рядом за стойкой девушка, очень веселая с виду девушка, сказала, что знает, кто такой Говард, это просто потрясающе, и потом уже все было в полном порядке. Как снова и снова говорил мне потом Говард, вопрос не в том, что плохо являться в шикарный отель без вещей, вопрос в том, чтобы не допускать дешевого обмана. Вполне можно было бы просто вперед заплатить, как всегда делают, не имея с собой багажа по какой-то причине, но Говард не хотел, чтобы кому-нибудь пришла в голову дурная мысль, и тут я с ним согласилась.
Так или иначе, мы поднялись к себе в номер, номер был очень милый, хоть маленький, электрический камин, радио, туалетный столик с настольной лампой, даже розетка для электробритвы. Немножечко освежившись, мы сообразили, какие голодные, совсем позабыли про это из-за треволнений и прочего, и Говард сказал, мы не будем обедать в отеле, поедем в такси в какой-нибудь большой ресторан и закажем по-настоящему хороший, шикарный ужин, с шампанским к тому же. Так что мы спустились, портье с полной готовностью кликнул для нас такси, и мы поехали в тот большой ресторан, название которого я позабыла. Там было почти полно, однако нас с поклонами проводили к столику, причем мне пришлось сдерживать приступ хихиканья, который накатил по какой-то причине, а когда мы заказывали вино, Говард мне преподнес очередной сюрприз, но, конечно, на самом деле это были его бедные старые фотографические мозги. Когда пришел винный официант, Говард сказал, мы закажем бутылку шампанского, я забыла название, как-то там по-французски, но Говард в грамматической школе французский учил и сказал, мы возьмем либо 1953-го, либо 1955-го, но никакого другого года, что бы все это ни значило, хотя позже Говард мне объяснил, что бывают виноградные годы, одни очень хорошие, а другие плохие, и те два были очень хорошие. Я сказала, что не вижу разницы, а он сказал, не в этом дело, он решил давать мне и брать себе наилучшее из всего, что мир способен предложить, в то короткое время, которое остается. Я не поняла насчет короткого времени, которое остается, но подумала, он, должно быть, имеет в виду водородную бомбу, или еще что-нибудь, ракеты «Поларис», или типа того, что там все время его беспокоит. Шампанское в любом случае принесли, и Говард посмотрел на бутылку, и, конечно, на этикетке стояло «1957».
– Это, – сказал Говард винному официанту, – не то, чего я просил. Я просил либо 1953-го, либо 1955-го, а это 1957-го не возьму, потому что 1957-й был паршивый год для шампанского, и я просто его не возьму, вот и все.
Винный официант как бы чихнул и сказал:
– Уверяю вас, сэр, 1957-й – превосходный год для шампанского. Один из лучших.
Говард сильно покраснел, а потом сказал:
– Уверяю вас, вы ошиблись. 1957-й был паршивый год, один из худших. В памяти живущих хранятся лишь два, способные с ним сравниться, а именно 1939-й и 1951-й, поэтому заберите бутылку и принесите мне то, чего я заказал, да не слишком задерживайтесь.
Ну, это, конечно, поставило его на место, жирного насмешливого мужчину, подумавшего, наверно, что не так уж мы и хороши, раз заявились в его поганое старое заведение. И хотя Говард сказал, что еда в том самом ресторане считается наилучшей во всем Лондоне, у меня не сложилось особого мнения насчет своей еды, а именно утки с апельсиновым соусом, подливка совсем холодная, а апельсиновый соус был очень кислый. У меня обо всем не сложилось особого мнения, лучше б я была дома с готовыми бобами и тостами, перед камином, с включенным на полную громкость теликом, но Говард очень разъярился и объявил, что я должна иметь наилучшее, он позаботится, чтоб я имела все самое лучшее, даже если это убьет нас обоих. Он сказал это с ухмылкой, так что я отнеслась не особо серьезно. После той моей утки и какого-то там турнедо Говарда мы ели шоколадный мусс, вполне милый, а потом Говард заказал бренди, и винный официант, которому надо бы чуточку поумнеть после того, как Говард продемонстрировал, что знает, что к чему, сказал:
– Какого года, сэр? – Тут Говард так покраснел и так стиснул зубы, что винный официант признал это, в конце концов, не таким уж забавным, и сказал: – Я просто чуточку пошутил, сэр, – и стрелой помчался за бренди.
Разумеется, я к тому времени, выпив почти полбутылки шампанского, только хихикала и даже себя чувствовала немножко влюбленной. Но Говард какое-то время, пока мы пили кофе с тем бренди, рассуждал насчет наших будущих планов вполне серьезно. Я себе разрешила немножко отвлечься и оглядела зал. Было там несколько очень шикарных женщин, только шик – это еще не все, и, по-моему, со мной ни одна из них не сравнилась бы в том, что называется Чистой Естественной Неиспорченной Красотой, а Говард, по-моему, оставался самым что ни на есть симпатичным мужчиной во всем этом зале. А Говард говорил:
– Может быть, кругосветное путешествие, но обязательно месяц, или вроде того, на Ямайке, или на Бермудах, или еще где-то типа того, а потом вернемся домой в Брадкастер к 21 января. Это нам отлично подходит.
– Это мой день рождения, – говорю я.
– Да, – сказал Говард, – мы отпразднуем твой день рождения дома.
Тогда я говорю:
– На самом деле на тысячу фунтов ведь так далеко не уедешь, правда? А еще есть будущее. Сейчас ни у кого из нас нет работы. Надо нам начинать что-то подыскивать. Почему-то кажется неправильным отдыхать, не имея работы. Я имею в виду, отдыхать надо ведь от чего-нибудь, правда?
Я, должно быть, громко говорила, после шампанского, и после бренди, и – ох, забыла про пару бокалов джина с чем-то итальянским, с которых мы начали, – так как Говард сказал:
– Ш-ш-ш.
И тогда я заткнулась и просто хихикала. А Говард сказал:
– Эта тысяча фунтов – только начало, ясно? Ими надо воспользоваться. Я собираюсь их превратить, скажем, в сто тысяч, что составляет десять процентов от миллиона, тогда, я бы сказал, хватит.
– Ох, Говард, – строго сказала я, хоть и еще хихикала, – ты ведь не собираешься рисковать, правда? Ты ведь не собираешься проиграть деньги, правда?
– Не волнуйся, – сказал Говард и взял меня за руку, заметив, что она немножко холодная, взял ее своими обеими очень горячими руками, которые были горячими от жары в зале, а также от выпивки и еды. Но если у него руки были горячими, почему мои холодные? Женщины отличаются от мужчин. Я сказала это вслух, может быть, слишком громко, и захихикала.
Говард сказал:
– А теперь я собираюсь отвезти тебя обратно в отель.
– В постель, – говорю я и еще чуточку похихикала.
– Правильно, – сказал он, и глаза его как-то ярко блеснули, как бы сильно и триумфально. – В постель.
Как я уже говорила, Говард бывал очень-очень милым. Он заплатил по счету, не дав чаевых винному официанту, и мы отправились в постель.
Глава 10
Разбудил нас на следующее утро звонок телефона, и когда Говард ответил, то выяснил, это кто-то из «Дейли уиндоу» поджидал внизу в холле у входа и был бы очень рад, если б Говард мог пару минут выделить на интервью. Как я догадывалась, произошло вот что: портье или девушки в администраторской честным образом зарабатывали – может быть, регулярно – серебряк, давая «Дейли уиндоу» знать, какие интересные, знаменитые, или типа того, люди останавливаются в отеле. Разумеется, в этом отеле сроду не было по-настоящему больших людей – они всегда останавливаются в таких местах, где за апартаменты платишь пятьдесят фунтов, если не больше, – одна мелкота, те, кто выигрывает в лотерею, на телевикторине и прочее. Говард, по-моему, был немножко уставшим и чуточку сбитым с толку, потому что сказал очень тихо:
– Мы сейчас спустимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24