Теперь и вы будете стремиться к вершинам - вы по­чувствовали, что это прекрасно.
Но что такое в музыке вершина? Одно и то же произ­ведение для разных людей будет разной «высоты», и для одного и того же человека «высота» будет меняться от каждого нового прослушивания. В великих произведениях искусства до «вершины» всегда несколько шагов, потому что нет предела совершенству как в создании произведе­ний искусства, так и в понимании их.
Можно ли исчерпать до конца свои впечатления от восприятия подлинного произведения искусства? Пожалуй, нет. Вот что пишет о Пятой симфонии Бетховена Лео­польд Стоковский:
«Для меня... Пятая симфония Бетховена постоянно растет и развивается. Она мне напоминает гигантское де­рево секвойю, разрастающееся с каждым столетием все более и более».
Можно сказать еще и так: музыка дает человеку ровно столько, сколько он может у нее взять. Или, как сказал Стоковский, «сама музыка вызовет в нас те чувства, на которые мы способны». Таким образом, музыка в известном смысле открывает человеку его самого.
Одно из замечательных признаний мы встречаем у Ромена Роллана о Бетховене, изучению творчества кото­рого он посвятил много лет:
«Бетховен учит прямоте и искренности. Я большему научился у него, чем у всех читателей моего времени. Всем, что есть лучшего во мне, я обязан Бетховену. Думаю, что множество скромных людей во всех странах, как и я, обязаны ему тем, что сохранили прозрачными родники своей жизни и неустанное стремление к свету и чистому воздуху горных вершин».
Когда я думаю о Пятой симфонии Бетховена и стара­юсь разобраться в чувствах и мыслях, которые она у ме­ня вызывает, не могу не вспомнить книгу, где об этой симфонии сказано всего лишь несколько слов, но очень важных, определяющих ее истинное значение для людей. Это книга Юлиуса Фучика «Репортаж с петлей на шее»:
«Сегодня 1 мая 1943 года. И дежурит тот, при ком мож­но писать... Какое счастье... снова хотя бы на минуту стать коммунистическим журналистом и писать о майском смот­ре боевых сил нового мира! Не ждите рассказа о развева­ющихся знаменах... Утренний привет соседней камеры: оттуда выстукивают два такта из Бетховена, торжествен­нее, настойчивее, чем обычно, и стена передает их тоже в ином, необычном тоне».
Мне кажется, и я слышу глухие удары в стену и мощ­ные звуки оркестра, которые стоят за ними. Люди, попав­шие в фашистский застенок, поддерживали в себе и дру­гих дух мужества и силы для борьбы каждодневным на­поминанием двух первых тактов из Пятой симфонии Бет­ховена.
«Бетховен здесь - не позади, а впереди. В дни испы­таний он всегда находился подле нас», - писал Ромен Роллан в тяжелое время гитлеровской оккупации Фран­ции.
Какой же силой выражения надо обладать компози­тору, чтобы главная мысль произведения была настолько рельефна и ясна.
Правда, в эпоху, когда жил Бетховен, не все понимали истинный смысл его творений. «Не приходится ли сожа­леть, например, о том, - писал Лист, - что Бетховен, чьи произведения так трудны для понимания, чьи за­мыслы вызывают так много разногласий, что он не ука­зал, хотя бы вкратце, сокровенную мысль некоторых сво­их великих произведений и основные черты развития этой мысли?»
Но это кажется нам сейчас не столь обязательным. С высоты веков становятся более ясными великие идеи, заложенные композитором в свои творения. Доказатель­ства? Бессмертная жизнь Пятой симфонии. В минуты тя­желых испытаний она вернейший, надежнейший друг и союзник человека-борца - послушайте ее.
«Так судьба стучится в дверь», - сказал о первых тактах симфонии Бетховен. Эти удары мощны, как удары грома, и сразу вас со всех сторон обступает гроза: черное от туч небо, ослепительные вспышки молнии, вихри вет­ра - так приходит несчастье, обрушивается сразу, неожи­данно и жестоко... Но есть другая сила - человеческая: нежность, сочувствие человеку и одновременно упорное сопротивление. Мрачной теме противостоит теплая, ясная мелодия. Ее поют скрипки...
Снова удары. Тема судьбы страшна. Даже великий Гёте поразился, услышав первую часть Пятой симфонии: «Это грандиозно, противно разуму, кажется, вот-вот дом обвалится».
Беспощадно и зло проявляет себя грозная тема... Не об этой ли части симфонии сказал Шуман: «Сколько ни слушаешь ее, она всякий раз непременно потрясает своей могучей силой, подобно тем явлениям природы, которые, сколь бы часто ни повторялись, всегда наполняют нас чувством ужаса и изумления».
Несчастья, выпадающие на долю человека, бывают не менее грандиозны, чем явления природы, ибо каждый че­ловек - это целый мир, и трудно себе представить глубину потрясений человеческой души. Нарастает стихия струнных. Еще удары - неужели угасло сопротив­ление? Но вот дрогнула и темная сила. Вместо ожидае­мого удара - жалобная мелодия гобоя. Уж не сдалась ли судьба? Если еще нет, то она потрясена упорством че­ловека!
Когда первый приступ глухоты обрушился на Бетхо­вена, он сказал: «Я схвачу судьбу за горло, но не отступ­лю».
Обычно содержание Пятой симфонии определяют так: «От тьмы к свету, через борьбу - к победе». С чем же боролся Бетховен? Пытаюсь найти ответ в самой симфо­нии. И чудится мне, что раскрывается она картинами борьбы Бетховена со всеми препятствиями судьбы...
Прекрасная, спокойно-величественная мелодия - так начинается вторая часть симфонии. Мне кажется, я вижу дубраву, высоко над головой застыли недвижно кроны деревьев, сквозь которые синеет небо. Гордая тишина мо­гучей природы...
Бетховен всегда стремился в деревню. Там, вдали от людей, забывался его тяжелый недуг - глухота. Там отдыхал он душой, творил.
...А что за мелодия появилась на смену первой? Ка­кую мысль вынашивает человек, один, в тиши лесов, вдали от жизненных волнений?.. Фанфары! О, эта мело­дия не обманет, в ней слышны ритм и дыхание «Мар­сельезы».
«Люби свободу больше жизни» - эти слова принадле­жат Бетховену. Вот о чем его думы. Личная жизнь не удалась, и он горько признается в письме к другу: «Для тебя, бедный Бетховен, нет счастья во внешнем мире», но выход есть: «надо чтобы ты создал его в себе самом, только лишь в мире идей найдешь ты друга».
Опять вспоминается «Марсельеза». Вот они: идеи сво­боды и справедливости. На народ, кроме бремени монархии, ложится бремя вражеского нашествия: тень Наполе­она над Европой... Вена, где живет Бетховен, в руках французов...
То ли подул ветер и заколыхались ветки деревьев, то ли быстрее стала походка человека, полного решимости, - одна вариация сменяет другую. Музыка еще более напол­няется энергией. Мужает мысль человека. Вот уже весь оркестр мощными ударами поддерживает мелодию.
Быть может, Бетховен вспоминает годы юности, го­рячие митинги, студентов, приветствующих известие о ре­волюции во Франции, взятие Бастилии. Опять фанфары. Смысл их ясен: общие идеи свободы и справедливости эту стали его идеями.
Вот что взял Юлиус Фучик от симфонии Бетховена - боль собственных ран оказалась слабее боли за судьбу товарищей, всего народа... Решимость созрела. Как изме­нилась первоначальная мелодия! Она теперь не мягка и мечтатльна - в ней решительность и определенность марша.
...Вечереет. Солнце спряталось за лес. Мне видится Бетховен, задумчивый, сосредоточенный, идущий быстрой походкой через поле к деревне. Завтра его смелые мысли лягут на нотную бумагу, и люди узнают, что мир еще очень молод, потому что у него есть будущее. Об этом Бетховен расскажет в финале симфонии. А сейчас пред­стоит еще одна, последняя, схватка.
Облачко ли набежало на солнце или грусть подкра­лась к сердцу, слегка сжала его и отпустила? Это длится недолго. И вот трубят валторны, их клич подхватывает весь оркестр. Торжественно и грозно, дерзко и беспощад­но объявлен бой судьбе. Недаром этот короткий мотив напоминает тему судьбы: совершенно ясно, кому брошен вызов. Снова сомнения... как будто в голове у бойца мелькнула мысль: «Что ждет впереди?» Но опять зву­чит призыв.
Когда решимость велика и вез предельно ясно, когда собраны все силы и развеяны остатки сомнений, начи­нается схватка. Она коротка. Вот зазвучали, перебивая друг друга, возбужденные голоса инструментов: контра­басы, виолончели, альты, скрипки...
Наступило затишье. Мне кажется, я вижу поле боя. Раненые бойцы поднимают головы и смотрят вперед, в ту сторону, куда ушло сражение: «Что же там, как наши дела?» Некоторые из них так и не узнают исхода битвы...
И опять перед моими глазами образ Юлиуса Фучика и его последнее письмо к родным за неделю до казни. «Верьте мне: то, что произошло, ничуть не лишило меня радости, она живет во мне и ежедневно проявляется ка­ким-нибудь мотивом из Бетховена. Человек не становился меньше от того, что ему отрубят голову».
И вот пришла она, долгожданная победа. Из глубокой тишины, нарастая мощным валом, неожиданно обруши­вается на нас финальный марш... Да, это картина массо­вого торжества, «грандиозного народного революционного празднества». Кажется, слышишь в этом марше гул толпы и медь военных оркестров. Но есть здесь и другое - мечта. Могучая мечта человека о радости. Ни капли радости не получил Бетховен от судьбы, и вот в музы­ке он создал ее для себя и для людей. Он обещает каждому человеку счастье побед и свершений, надо толь­ко быть мужественным до конца. Он славит сильных духом.
Один за другим проходят перед вашим восхищенным взором могучие и прекрасные марши. Первый - сим­вол народного празднества. За ним другой, гордый, в нем - слава героям. Его сменяет бодрая, полная моло­дой энергии мелодия... Поет душа, купается в лучах ра­дости...
Но что это? Опять тема судьбы? Да, это напоминание о том, что за счастье надо бороться. И снова мне слышится голос Фучика: «Люди! Я любил вас. Будьте бди­тельны!..»
Опять марши, опять взор прикован к улицам и пло­щадям, где бушует прибой праздника... Не здесь ли на­чало грандиозного моста, который в будущем соединит финалы Пятой и Девятой симфоний Бетховена, когда площади Пятой заговорят наконец живыми голосами людей в Девятой симфонии, в мощном хоре: «Обними­тесь, миллионы!»?
КАПРИЧЧИО
«Итальянское каприччио» Петра Ильича Чайковского. Кто не знает это произведение, такое богатое пре­красными мелодиями, кто не любит эту удивительную, яркую музыку, которая остается в памяти после перво­го же прослушивания!
Но все ли задумывались о том, как создавалось это произведение и как вообще создается музыка, особенно симфоническая? Что композитор хочет сказать людям?
Изучение истории создания музыкального произведе­ния нередко помогает разгадать и его содержание. Время сохранило для нас самые надежные источники - письма Чайковского. И если не все мы в них найдем, так осталь­ное домыслим. «Итак, да будет признано право, - писал Ромен Роллан, - воссоздать в мечтах произведение ис­кусства после того (или перед тем, не все ли равно?), как его хорошенько рассмотрели обнаженным и ощупали. Мечты иногда бывают вещими; и закрывши веки, ви­дишь лучше».
Попробуем «воссоздать в мечтах» содержание «Италь­янского каприччио».
...1880 год. Январь. Рим. Отель «Констанци».
Окно углового номера на верхнем этаже почти всегда распахнуто. По утрам в теплый золотистый воздух улицы стекают из этого окна мелодичные звуки фортепьяно и растворяются, едва долетев до тротуара... Прохожие чутким ухом улавливают обрывки мелодии и удивленно улыбаются: кто-то там, наверху, играет песню, которую поют бродячие музыканты, песню, рожденную улицей, по-мальчишески звонкую и беззаботную.
Истинный итальянец не выдерживает, когда дело касается любимой мелодии, - он должен знать, кто игра­ет. Наиболее смелые выясняют у швейцара гостиницы, что в этом номере живет приезжий русский музыкант. Удивление сменяется восхищением и гордостью: «Ему нравятся наши песни!»
Многие видели его выходящим из нотного магазина, видели около развалин Колизея, в церкви св. Петра - он любовался там знаменитой статуей Микеланджело «Моисей». Вечером мелькал он в толпе гуляющих горо­жан, слушал бродячих певцов, одаривал нищих. Иногда ходил по городу со спутниками, тоже русскими, и один из них был его брат.
Этот... человек с седеющей головой, небольшой бород­кой, мягкими и задумчивыми глазами старался не при­влекать к себе внимания. Он был неразговорчив, хотя довольно сносно знал итальянский.
Большего узнать о нем не могли.
А потом о нем забыли. Начался весенний карнавал, когда весь город точно впадает в детство. Члены город­ской управы со всей серьезностью обсуждали план про­ведения карнавала. Традиция должна быть выдержана, вместе с тем надо сделать так, чтобы этот неописуемый беспорядок выглядел как порядок.
Что же такое карнавал? Это нескончаемое шествие пестрой толпы празднично настроенных людей, усыпан­ные зрителями балконы домов. Карнавал - это музыка, песни и танцы на улицах и площадях, это веселье, став­шее на несколько дней главным занятием всех. Устраиваются маскарады, вечерами над городом вспыхивают по­тешные огни, по улицам ходят маски. Самые фантасти­ческие, веселые и страшные маски получают премии от городских властей. Улицы украшены пышными гирлян­дами цветов и разноцветными фонариками...
Петр Ильич приехал в Италию отдохнуть, осмотреть достопримечательности Рима, а главное - поработать. В Италии он не впервые, среди ее городов ему особенно полюбилась Флоренция. В этом тихом, уютном городе хорошо работалось, а Петр Ильич особенно ценил та­кую возможность.
Сюжеты для своих произведений чаще всего он нахо­дил сам, иногда предлагали друзья, а бывало, и дирек­ция императорских театров. Петр Ильич считал, что да­же неплохо писать по заказу. Работал он каждый день в одни и те же часы - не ждал вдохновения, оно при­ходило само в часы работы, и это были лучшие часы жизни,
О чем же он будет писать сейчас? Этого Петр Ильич еще не решил, а пока бродил по древнему и прекрасному Риму, смотрел и слушал. Слушал он песни, а значит, саму жизнь, потому что в песне отражается душа чело­века.
* * *
В Риме Чайковский написал «Итальянское каприч­чио».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20