Приятель также обучает Сервантеса, как блистать эрудицией.
Дело идет как будто о пустяках. Но это немалый, хотя и общеизвестный, багаж. Не надо думать, что поэтический Пегас (я впадаю в стиль рыцарских романов) питается редкими травами.
Не надо думать, что классики питаются и питались какими-то редкими и другим неизвестными книгами. В основном искусство питается материалом народной культуры.
Без сказки, народной шутки и легенды, всем известной, нельзя представить себе ни Шекспира, ни Сервантеса, ни Диккенса.
Посмотрим, во что превращается фраза предисловия: «Свободу не следует продавать ни за какие деньги».
В главе LVIII второй части Дон Кихот развертывает избитую цитату предисловия в речь самоотверженного правдолюбца:
« – Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей: с нею не могут сравниться никакие сокровища: ни те, что таятся в недрах земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради свободы, так же точно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того, неволя есть величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться с человеком».
Все это идет в романе не после рассказов алжирского пленника, а после сытости и почета (иронию которого рыцарь не понимает) герцогского замка. Истасканная цитата превратилась в проповедь очень злободневную, ибо снискать милость вельможи и жить милостями при его дворе было мечтой бедных дворян.
Старая цитата из народной книги о рабе Эзопе опровергает идеал пикаро-идальго.
Овидий и его «Метаморфозы» входили в ученический минимум тогдашней образованности. Этим именем нельзя было щегольнуть в книге. Но беглое упоминание об Овидии превратилось в философскую речь Дон Кихота о «золотом веке».
Все сцепление мыслей, а не сама цитата из Овидия, важно в том отрывке, который мы сейчас приведем: речь изменяет весь облик рыцаря. Оказывается, что Дон Кихот видит и знает не только страницы рыцарских романов; кроме них, он видит зло мира в государстве и собственности, противопоставляя им мир, который не знает слов «твое» и «мое».
Время «золотого века» еще, по преданию, не знало хлеба; сладкие желуди заменяли хлеб человеку.
«Дон Кихот взял пригоршню желудей и, внимательно их разглядывая, пустился в рассуждения: – Блаженны времена и блажен тот век, который древние назвали золотым, – и не потому, чтобы золото, в наш железный век представляющее собой такую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твое и мое. В те благословенные времена все было общее. Для того чтобы добыть себе дневное пропитание, человеку стоило лишь вытянуть руку и протянуть ее к могучим дубам, и ветви их тянулись к нему и сладкими и спелыми своими плодами щедро его одаряли. Быстрые реки и светлые родники утоляли его жажду роскошным изобилием приятных на вкус и прозрачных вод. Мудрые и трудолюбивые пчелы основывали свои государства в расселинах скал и в дуплах дерев и безвозмездно потчевали любого просителя обильными плодами сладчайших своих трудов… Тогда движения любящего сердца выражались так же просто и естественно, как возникали, без всяких искусственных украшений и околичностей. Правдивость и откровенность свободны были от примеси лжи, лицемерия и лукавства. Корысть и пристрастие не были столь сильны, чтобы посметь оскорбить или же совратить тогда еще всесильное правосудие, которое они так унижают, преследуют и искушают ныне. Закон личного произвола не тяготел над помыслами судьи, ибо тогда еще некого и не за что было судить…
С течением времени мир все более и более полнился злом, и вот дабы охранять их, и учредили наконец орден странствующих рыцарей, в обязанности коего входит защищать девушек, опекать вдов, помогать сирым и неимущим. К этому ордену принадлежу и я, братья пастухи, и теперь я от своего имени и от имени моего оруженосца не могу не поблагодарить вас за угощение и гостеприимство. Правда, оказывать содействие странствующему рыцарю есть прямой долг всех живущих на свете, однако же, зная заведомо, что вы, и не зная этой своей обязанности, все же приютили меня и угостили, я непритворную воздаю вам хвалу за непритворное ваше радушие».
Разговор о «золотом веке» прежде часто использовался для льстивых пророчеств.
Речь Дон Кихота – хвала беднякам за гостеприимство, упрек надменным и нарядным. Он говорит им о вольной земле, о справедливости. Козопасы не поняли Дон Кихота, но Сервантес понял горестную и безнадежную необходимость подвигов странствующего рыцаря.
Он обратился к простым людям со словами, которые хотел сделать понятными. Старик, вчерашний алжирский пленник, сегодняшний бедный чиновник, вносит в роман мечту о «золотом веке», посвящая ей меч своего героя.
Начинается новая глава в истории человеческой борьбы за справедливость.

Об островах отдаленных, летающих, необитаемых и о значении топа, а также о Санчо Пансе – губернаторе сухопутного острова

1

Книги путешествий стоят на полках рядом с романами единым строем. Книги путешественников – путеводители для романистов.
Пантагрюэль, герой романа Рабле, когда его воспитание было закончено, посетил десяток островов. Дальние острова, кем-то увиденные, предчувствованные мечтой или созданные фантазией, – плодоносны для литературы.
Широко море, на нем видны дымы, паруса и айсберги, плывущие в тумане из пространств, где полярные станции теперь оседлали движущиеся льды.
Айсберги предчувствуются по холоду и туману, которые их окружают.
Острова пряностей выплывали в южных, полосатых от разнобоя течений морях. Их предвосхищало благоухание.
Острова предваряются птицами, которые летят от них, плывущими стволами деревьев, оторванных от берега.
Искусство полно предчувствий. Уже почти осознанно рождающееся, новое, но его еще нет.
Дальние острова, еще не открытые, или открытые, но не устроенные, или устроенные, но так, что судьба их противоречит пути человеческого сердца, осваиваются искусством.
Обычность острова как места приключений сатирически использована Сервантесом в «Дон Кихоте».
Рыцарь Печального Образа обещал своему оруженосцу остров в вассальное владение. Герцог в шутку согласился выполнить это обещание и предоставляет остров Баратарию в управление мужику.
Смена событий, связанных с Дон Кихотом, ведет все повествование.
Линия Санчо Пансы, кроме истории его губернаторства на острове, менее событийна в сравнении с линией Дон Кихота, хотя и оруженосца часто били и даже подбрасывали на одеяле. Роль Санчо – в неожиданности комментария событий, который он предлагает.
Он – здравый смысл, присутствующий при необычайных событиях, рожденных безумием.
Комизм прибытия Санчо на «остров» подчеркивается тем, что он едет туда посуху, на осле, чего не замечают ни наивный оруженосец, ни образованный рыцарь.
И мечта Дон Кихота, и здравый смысл заблуждаются. Цепи пословиц, приводимых Санчо Пансой, звено за звеном далеко уводят нас от повода для их произнесения. Они представляют собой как бы второй план произведения.
Крестьянин Санчо Панса как персонаж несколько неожидан. Традиция слуги героя в драме и комедии обычно использует бывалого слугу-горожанина.
Но Санчо Панса появляется в романе, открывая не нарисованную, не театральную дверь; он выезжает на осле из деревни, в которой живут и пашут крестьяне – соседи Дон Кихота, не страдающие от безделья и не проводящие время за изготовлением птичьих клеток.
Но крестьяне-соседи знают рыцарские романы так же, как их знал трактирщик, которому читали книжки косцы.
Мир фантазии Дон Кихота Санчо Пансе известен.
Традиция сентенций и мудрости Санчо Пансы восходит к фольклору. В сказке часто задается вопрос, трудноразрешимый, его не может разгадать барин, боярин или аббат, и вместо себя он посылает мальчика, девочку, мельника или горшеню – крестьянина, который делает и продает горшки.
Простак разрешает все вопросы и занимает место барина.
Санчо Панса в своих неожиданных вердиктах прямо ссылается на то, что он слышал о мудрых решениях.
Впрочем, в отличие от фольклора, роман Сервантеса пессимистичен: мудрость Санчо не вознаграждена и его губернаторство не было продолжительным.
Впоследствии Санчо Панса будет иметь своего поэтического сына – нищего мальчика в романе Марка Твена «Принц и нищий», Тома Кенти, который еще до того, как он случайно попал в короли, удачно решал вопросы и загадки на «Дворе объедков»; к нему и тогда приходили взрослые для решения своих затруднений.
Это чисто фольклорное построение; в рассказах о Соломоне мальчик мудр потому, что он судит на холме, в котором закопан трон Соломона.
Но трон Соломона – только мотивировка; смысл этих повествований в том, что истина проста. Народный смысл, догадливость противопоставляются неумышленной или тупой недогадливости правящих.
Мудрый Санчо Панса – губернатор Баратарии – это неосуществившаяся крестьянско-буржуазная мудрость Испании.
На остров утопий сопровождает Санчо мудрая речь Дон Кихота. Ни неожиданная скромность и сердечность Санчо, ни гуманизм рыцаря не пригодятся. Санчо будут топтать ногами, рыцаря исщиплют.

2

Счастливее Робинзон Крузо. Он был времени в масть.
Робинзон Крузо не опирается на народную мудрость, он считает, что вообще никакой мудрости нет, и в этом его сила и ограниченность.
Ему не надо решать загадок. Он вспоминает ремесла и работает руками.
В начале XVIII века – в 1712 году – Вудз Роджерс издал книгу «Путешествие на корабле вокруг света». В ней рассказывалось между прочим и о том, как был найден на острове Хуан Фернандес моряк-шотландец Александр Селькирк. Этот человек прожил на необитаемом острове четыре года и четыре месяца. О нем коротко написали и капитан Эдуард Кук, и великий английский писатель-очеркист Ричард Стиль; очерк занял приблизительно четыре страницы.
В очерке есть и короткое описание прекрасного климата острова и легких бризов, которые освежают его атмосферу.
Дефо издал книгу о Робинзоне Крузо, конечно зная не только очерк Стиля, но и книгу арабского писателя Ибн Туфайля, в которой автор XII века описал уединенного человека, достигшего знаний и нравственного совершенства.
Книга эта в Англии издавалась три раза – в 1674, 1686 и 1708 годах. У нас издавалась в «Всемирной литературе».
Робинзон Крузо сложнее связан с историей Александра Селькирка.
В книге, вышедшей в 1719 году, описывается двадцативосьмилетнее пребывание Робинзона Крузо на необитаемом острове.
Несчастья шотландского матроса усемерены: четыре года обратились в двадцать восемь.
Рабы на острове Лонга пасли коз и овец: это занятие уже воспевалось в идиллиях. Охота, которой занимался Дафнис, любительская – он ловит птиц клеем. Это не промысловая охота.
Труд Робинзона суров, прост и каждодневен.
В описании медленно текут сцены обыденной жизни. Труд входит новой темой в сцепления событий романа. Вхождение это ненадолго станет полным.
Время убыстряет свое течение.
В эпоху, когда буржуазия создает свой роман, она начинает осознавать и внутренние трудности своего существования и сразу же приучается о многом умалчивать.
Двадцативосьмилетнее пребывание Робинзона на его необитаемом острове – это более чем четверть века радостного предчувствия того, чего не будет.
Дефо вставил историю необитаемого острова в обычную канву приключенческого романа, показал пленение разбойниками, бегство, обогащение, разорение, кораблекрушение.
Но с необитаемого острова он никуда не торопился; здесь центр романа, здесь основное изобретение автора.
Робинзон, уединенный человек времени возникновения мануфактур, с детства обладает многими ремесленными знаниями; человеческий труд еще только начинает рассекаться на обессмысленные звенья.
Производств, охваченных мануфактурами, еще сравнительно немного. Робинзон не обременен книжными знаниями, но Дефо дает ему знание многих ремесел, не совсем подготовленное в романе. Робинзон восстановил культуру ремесленной Англии на богатой территории острова. Дома он оставил семью, дома существует государство, но все это были только помехи новому человеку.
Дефо выкинул на берег необитаемого острова раба Пятницу, но не жену для своего англичанина. Дело идет не о семье, дело идет о хозяйстве, об иллюзии личной свободы человека, который сам все строит собственными руками, находясь вне общества.
К. Маркс писал, что «единичный и обособленный охотник и рыболов… принадлежат к лишенным фантазии выдумкам XVIII века», «робинзонады …не являются – как воображают историки культуры – лишь реакцией против чрезмерной утонченности и возвращением к ложно понятой естественной жизни… Это, скорее, предвосхищение „гражданского общества“, которое подготовлялось с XVI века, а в XVIII веке сделало гигантские шаги на пути к своей зрелости. В этом обществе свободной конкуренции отдельный человек выступает освобожденным от естественных связей и т. д., которые в прежние исторические эпохи делали его принадлежностью определенного ограниченного человеческого конгломерата. Пророкам XVIII века… этот индивидуум XVIII века – продукт, с одной стороны, разложения феодальных общественных форм, а с другой – развития новых производительных сил, начавшегося с XVI века, – представляется идеалом, существование которого относится к прошлому; он представляется им не результатом истории, а ее исходным пунктом, потому что, согласно их воззрению на человеческую природу, соответствующий природе индивидуум представляется им не исторически возникшим, а данным самой природой»[18].
Робинзон Крузо для Дефо – это не человек, созданный историей, и даже не англичанин своего времени, это всечеловек, а ограниченность Робинзона Крузо – это высшая человеческая мудрость.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14