тумба под раковину со столешницей 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Андерсон Шервуд
Братья и смерть
Шервуд Андерсон
Братья и смерть
Перевод Н. Надеждиной
Вот они - эти два дубовых пня, по колено человеку среднего роста, срезанные точно под прямым углом. Эти пни стали для обоих детей предметом недоумения. Дети видели, как пилили оба дерева, но в тот миг, когда деревья падали, дети убежали. Они и не подумали о пнях, о том, что их так и оставят там, даже не взглянули на них. Потом Тед сказал своей сестре Мэри:
- Интересно, пошла ли из них кровь, как бывает, когда доктор отрезает мужчине ногу.
Тед наслушался всяких истории о войне. Однажды на ферму пришел проведать одного из работников человек, который участвовал в мировой войне и потерял руку. Он стоял в сарае и рассказывал. Когда Тед заговорил о пнях, Мэри сейчас же затеяла с ним спор. Ей не повезло - она не была в сарае в то время как однорукий стоял там и рассказывал, и она завидовала брату.
- Почему не женщине или девушке? - спросила она, но Тед сказал, что она говорит глупости.
- Женщинам и девушкам не отрезают ног и рук, - утверждал он.
- Почему? Я хочу знать, почему? - настаивала Мэри.
Как жаль, что они ушли, когда валили те деревья!
- Ведь мы могли бы потрогать эти места! сказал Тед.
Он имел в виду пни. Были они теплыми? Шла из них кровь? Дети потрогали эти места потом, но день стоял холодный, и пни тоже были холодны на ощупь. Тед настаивал, что только мужчинам отрезают руки и ноги, но Мэри вспомнились автомобильные катастрофы.
- Нельзя же думать только о войне. Случаются, например, автомобильные катастрофы, - заявила она, однако Теда трудно было убедить.
Оба они по некоторым причинам казались старше своих лет. Мэри исполнилось четырнадцать, а Теду - одиннадцать, но Тед был слабого здоровья, и это в некоторой степени уравнивало их. Их отец, Джон Грей, был зажиточным виргинским фермером, жившим в местности Блуридж, на юго-западе штата. По широкой долине, называвшейся Богатой, проходила железная дорога и текла речка, а вдали, на севере и на юге, виднелись высокие горы. У Теда было какое-то заболевание сердца, поражение клапана или что-то в этом роде, - последствие тяжелого дифтерита, который он перенес в восьмилетнем возрасте. Тед был худеньким и слабым, но, как ни странно, очень подвижным. Доктор говорил, что он может умереть в любую минуту, просто упасть замертво, и все. Это особенно привязало, к нему его сестру Мэри, пробудило в ней сильное и смелое чувство материнства.
Вся семья, соседи с ближних ферм в долине и даже другие ребята из школы признавали эту особую связь между обоими детьми.
- Вон они идут, поглядите-ка на них, - говорили люди. - Им, видно, хорошо вдвоем, но уж больно они серьезные для своих лет. А впрочем, в этом нет ничего странного.
Все, конечно, знали, что с Тедом. Это подействовало и на Мэри. В четырнадцать лет она была одновременно и ребенком и взрослой женщиной. Женщина то и дело проглядывала в ней в самые неожиданные мгновения.
Она чутьем поняла нечто важное, касавшееся ее брата Теда. Это произошло потому, что он стал таким, что у него было такое сердце, сердце, которое могло каждую минуту перестать биться, оставив его мертвым, срубленным, как молодое деревцо. Другие члены семейства Греев, то есть взрослые - мать, отец и старший брат Дон, которому уже исполнилось восемнадцать, - признавали наличие какой-то области принадлежавшей этим двум детям, им одним, но это призвание не было достаточно определенным. В своей собственной семье люди иногда поступают непонятно, причиняют друг другу боль. С такими детьми надо быть настороже. Это знали и Тед и Мэри.
Брат Дон напоминал отца, в восемнадцать лет он уже был почти взрослым. Дон был из тех, о ком люди говорят: "Он хороший парень. Из него выйдет хороший дельный человек, на которого можно будет положиться". Отец в молодости никогда не пил, никогда не гонялся за девчонками, никогда не куролесил. В Богатой долине, когда он был еще мальчиком, жило немало озорных парней. Многие из них унаследовали большие фермы, но потом лишились их, играя в карты, пьянствуя, увлекаясь скаковыми лошадьми и бегая за женщинами. В Виргинии это было почти традицией, но Джон Грей любил землю. Все Греи любили ее. По долине были разбросаны и другие крупные скотоводческие фермы, которыми владели Греи.
Все считали Джона Грея прирожденным скотоводом. Он отлично разбирался в рогатом скоте, крупном скоте, так называемого экспортного типа, знал, как отбирать его и откармливать на мясо. Он знал, как и где найти нужный молодняк для стад, которые он выпускал на свои пастбища. В этой местности росли голубые травы. Крупный рогатый скот шел с пастбищ прямо на рынки. У Грея было свыше тысячи двухсот акров земли, большей частью покрытой голубыми травами.
Отец любил землю, жаждал, земли. Как скотовод, он начал с маленького хозяйства, унаследованного им от отца. Там было всего около двухсот акров, по соседству с тогда еще крупным поместьем Эспинуэлей. Но, начав с малого, он уже никак не мог остановиться. Он понемногу вклинивался во владения Эспинуэлей, довольно легкомысленных людей, чересчур увлекавшихся лошадьми. Они считали себя виргинскими аристократами. Свой род - на что они указывали без излишней скромности - они вели с незапамятных времен. У них были фамильные традиции, они всегда принимали гостей, держали скаковых лошадей, проигрывали деньги на скачках. А Джон Грей приобретал их землю, то двадцать акров, то тридцать, то все пятьдесят, пока не заполучил, и конце концов и старый дом Эспинуэлей и в придачу к нему одну из эспинуэлевских дочерей, не очень молодую, не очень хорошенькую. В то время хозяйство Эспинуэлей сократилось чуть ли не до ста акров, а Джон Грей двигался все дальше и дальше, год за годом, всегда осторожный и оборотистый; каждый цент был у него на счету, ни один не пропадал даром - он все добавлял и добавлял землю к тому, что теперь называлось хозяйством Греев. Бывший дом Эспинуэлей был большим старым кирпичным зданием, с каминами во всех комнатах, очень комфортабельным.
Люди не могли понять, почему Луиза Эспинуэль вышла замуж за Джона Грея, но, высказывая свое удивление, они улыбались. Все дочери семьи Эспинуэлей получили прекрасное образование, все ездили учиться в колледж, но Луиза была не так хороша, как другие. После замужества она похорошела, вдруг стала красивой. Все знали, что Эспинуэли наделены природной тонкостью чувств, они были, как говорится, первый сорт, но их мужчины не умели держаться за землю, а Греи умели. Во всей этой части Виргинии люди отдавали должное Джону Грею. Его уважали. "Порядочный человек, - говорили про него, - на редкость честный. И врожденный скотовод, в этом все дело". Он мог похлопать своей большой рукой бычка по спинке и определить, с точностью почти до одного фунта, сколько тот потянет на весах; ему достаточно было бросить взгляд на теленка или годовалого бычка, чтобы сказать: "Вот этот хорош!" - и бычок действительно оказывался хорошим. Бычок есть бычок. Если он годится на говядину, это все, что от него требуется.
Старшим сыном в семье был Дон. Судьба явно предназначила ему стать Греем, еще одним представителем Греев, как его отец. Дон долго был звездой Четвертого клуба Виргинского округа и уже девяти- и десятилетним мальчуганом получал награды за оценку бычков. В двенадцать лет, проделав всю работу сам, без всякой помощи, он снял с одного акра земли столько бушелей маиса, сколько не снимал ни один мальчик в штате.
Мэри Грей сама удивлялась тему; как она относятся к Дону. Ведь она была такая чуткая. Одновременно и юная и зрелая, она уже так много понимала. Вот Дон старший брат, рослый и здоровый, и вот младший брат Тед. При обыкновенных обстоятельствах, при обычном ходе жизни для Мэри, как девочки, было бы вполне естественным и правильным восхищаться Доном, но этого не было. По какой-то причине Дон для нее почти не существовал. Он был кем-то посторонним, далеким, тогда как Тед, очевидно самый слабый в семье, был для нее всем.
Тем не менее Дон был тут, рядом, такой большой, такой спокойный; его уверенность в себе бросалась всем в глаза. Отец, еще будучи молодым скотоводом, начал с двухсот акров; теперь у него их тысяча двести, А чего добьется Дон Грей, когда придет его час? Он хоть и не говорил об этом, но уже ждал своего часа. Он хотел вести дела, быть самому себе хозяином. Отец предлагал послать его в колледж, сельскохозяйственный колледж, но Дон отказался.
- Нет, здесь я научусь большему, - сказал он.
Между отцом и сыном уже шла глухая борьба. Спор был о том, как выполнить ту или иную работу, как решать дела. Пока что сын всегда подчинялся.
Вот так и бывает в семье: в большой группе образуются маленькие изолированные группки, вспыхивает ревность, скрытая неприязнь, ведутся тайные, молчаливые сражения. Так было и у Греев: тут Мэри и Тед, там Дон и отец, мать и двое младших - Гледис, которой исполнилось шесть, обожавшая брата Дона, и Гаррик двухлетний мальчуган.
Что касается Мэри и Теда, то они жили в своем собственном мире, но этот особый мир возник не без борьбы. Суть была в том, что все проявляли необычайную заботливость в отношении Теда, у которого каждую минуту сердце могло остановиться. Одна Мэри понимала, как эта постоянная опека бесила мальчика и какую причиняла ему боль.
- Нет, Тед, я бы на твоем месте этого не делал!
- Смотри, Тед, будь осторожен!
Тед иногда дрожал от ярости и бледнел, когда Дон, отец, мать - все приставали к нему таким образом. При этом было безразлично, что он затевал: пытался править одним из двух принадлежавших семье автомобилей, влезал на дерево в поисках птичьего гнезда, бегая с Мэри вперегонки. Вполне естественно, что мальчику, растущему на ферме, хотелось объездить жеребенка, взяться за него с самого начала, седлать его, укрощать, "Нет, Тед! Тебе нельзя". Он научился ругаться, перенимая бранные слова у рабочих на ферме, у мальчишек в сельской школе, "Черт подери! Вот дьявол!" говорил он Мэри. Одна Мэри понимала, что вызывало такие выходки, однако она не давала своим чувствам точного словесного определения. В них скрывалась одна из причин, которые делали ее взрослой, хотя она была еще совсем юной, и заставляли держаться в стороне от других членов семьи, наполняя своеобразной решимостью, "Я им не позволю!" Она ловила себя на том, что произносит мысленно эти слова: "Я им не позволю!"
"Если ему осталось жить всего несколько лет, они не смеют портить ему эти годы. Почему его непрестанно заставляют умирать, каждый раз наново, день за днем?" Ее мысли не выливались в столь определенную форму. Она просто негодовала на других. Она была как солдат, стоящий на страже при Теде.
Оба они все больше и больше отдалялись от семьи, замыкаясь в своем собственном мире, и только однажды чувства Мэрн прорвались наружу. Это вышло из-за матери.
Было начало лета, Тед и Мэри играли под дождем, на боковом крыльце, где вода потоком струилась из желобов. Возле угла крыльца образовался целый ручей; сначала Тед, а затем и Мэри перескакивали через него и возвращались на крыльцо насквозь промокшие - вода струями сбегала с их мокрых волос. В соприкосновении холодной воды с телом под одеждой было что-то необыкновенно приятное, и дети громко хохотали; в это время в дверях появилась мать. Она посмотрела на Теда. В ее голосе были страх и тревога.
- Ах, Тед, ты же знаешь, что тебе нельзя! Ну, нельзя!
И только. Все остальное подразумевалось. Мэри ничего не было сказано. Вот оно опять: "Ах, Тед, тебе нельзя! Тебе нельзя быстро бегать, нельзя лазить на деревья, нельзя ездить верхом. Ведь достаточно малейшего толчка..." Это была все та же старая песня, и Тед, разумеется, понял, Он побледнел и задрожал. Почему другие не могут понять, что так для него в тысячу раз хуже? В тот день он, не отвечая матери, сбежал с крыльца и помчался под дождем к сараям. Он хотел спрятаться, никого не видеть; Мэри знала, какое чувство он испытывал.
Она вдруг стала очень взрослой и очень злой. Мать и дочь стояли, глядя друг на друга, - женщина, приближавшаяся к пятидесяти годам, и четырнадцатилетняя девочка. Нужно было пойти на переворот всех семейных отношений. Мэри это сознавала, но сознавала также, что обязана что-то предпринять.
- Надо быть более чуткой, мама, - серьезно сказала Мэри; она тоже побледнела, губы ее дрожали. - Больше ты так не делай. Никогда так не делай!
- Чего не делать, детка? - в голосе матери слышались удивление и некоторое раздражение.
- Не надо все время напоминать ему об этом, - сказала Мэри.
Ей хотелось плакать, но она не заплакала.
Мать поняла. Прошла минута, полная напряжения, затем Мэри тоже ушла под дождем к сараям. Все это было не так уж ясно. Мать хотела накинуться на девочку, может быть даже хорошенько оттрепать ее за такую дерзость. Совсем еще девчонка, а уже что-то решает, осмеливается даже делать замечания собственной матери! Ведь тут был очень важный вопрос: не лучше ли было дать Теду умереть, быстро, неожиданно, чем все время напоминать ему о смерти, о постоянной угрозе смерти. В жизни существуют какие-то особые ценности, и намек на них прозвучал в словах девочки. "В чем ценность жизни? Правда ли, что смерть - это самое страшное?" Мать повернулась и молча вошла в дом, в то время как Мэри, дойдя до дворовых построек разыскала там Теда. Он стоял в пустой конюшне, спиной к стене, уставясь в пространство. Они не вступали в долгие объяснения.
- Ну? - сказал Тед, и Мэри отозвалась:
- Идем, Тед.
Надо было что-то выдумать, может быть даже более рискованное, чем игра под дождем. Дождь уже почти перестал.
- Давай снимем башмаки! - предложила Мэрм.
В числе прочих запретов Теду не позволяли ходить босиком. Они разулись и, оставив башмаки в конюшне, пошли во фруктовый сад. За садом протекал небольшой ручей, впадавший в реку; сейчас вода в нем сильно поднялась. Дети вошли в воду, и Мэри сразу же сбило с ног, так что Теду пришлось вытаскивать ее. Тогда Мэри заговорила,
- Я сказала маме, - процедила она и нахмурилась.
- Что сказала? - спросил Тед. - Слушай, а ведь я, кажется, спас тебя;
1 2 3


А-П

П-Я