https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/60/napolnye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Где он теперь, где задирает похотливые ноги, кому царапает ухо? Свидание в Брэ, изношенная пленка, скачет пшеница. Пальцы растлителя, шрам на мизинце, безымянного не хватает, средний — две фаланги. Давно, в центральной америке, сенокосилка.
44
Обслуживал спесивую знать, обслуживал круппа. Хотите уничтожить эти элементы?
— Именно. Стереть их на хуй.
6:17, похищенная минута. Трогал приглашение на банкет, вспотели ладони. Это болезнь. Она обволакивает кости, вспарывает печень, выдавливает глаза. Она разминает жертву у стены перлашеза, она говорит: хватит, довольно, уходи. Неотвеченные письма, невозвращенные звонки, разорванные квитанции. Те, кто его знал. "Тихий обиспо, праздник труда", dios de las muertas. "В провинциальной тюремной газете". Там, где начальником бригады сам Ibah. 7:22, опасность. Надо спешить, смятая страница с гексаграммой, карта «Победа», волокно, мышцы. Орел вспыхивает на погонах, расправляет барабаны. Шар заползает в имперскую лузу. Я — раб, гамадрил, машинка, растоптанная душа, я подливаю отраву в парное молоко, испражняюсь на княжескую солому, поджигаю амбары, сминаю злаки. Я потрошу ваших сыновей. Я подписал контракт отрубленным пальцем младенца. Я сгорел, как клочок ситца.
— Ты посмотри, сколько у него там спермы! Канистры! Взгляни, хорст!
Теплый вечер в баварских альпах. Выборы канцлера завершились благополучно. Подумать только: все эти стрелки направлены в ничто, дешевую точку, в январский день, когда была зарезана Элизабет Шорт, недопизда, убита и распилена на два зловонных куска. Вот ее портрет. Вы замечаете что-то? Тайные знаки? Три точки, образующие пирамиду? А? А? А?
По ошибке зашли в отель. Предположим, путники. Притомились по дороге в Лион. "Какой-нибудь сытной снеди". Здесь сломаны звуки, не та частота, оживили моторчик. Двенадцать лет стоял без дела, и вот взвизгнул, задрожал. Помехи сначала в левом углу экрана (рябь, точки), потом полосы, словно колесики затянули пленку, и вот ни хуя не видно.
Он говорил: ты хочешь так? Действительно хочешь? Ну, двинемся к раковине. Tormented mind.
Тихий фосфорный голос. Три исследователя, один — горбун. Предложили мальчику анкету. Самый главный вопрос — девяносто третий. "Испытывали ли вы когда-нибудь тягу к…". Все остальное — для отвода глаз. Наводчица, сука, разломать жидовскую гадину пополам.
"Ты знаешь, меня тоже вызывали…". Гендерные исследователи. Сидят в обнимку с дыбой, пощелкивают кнутом. "А Иштар печатали?.. А Бафомета печатали?.." — спустил проходимца с лестницы, довольный пошел в сортир, подрочил, глядя на французский плакат, на последнем вздохе ткнулся лбом в диковинный кафель. "Jour de lenteur", скособоченные пузыри на пляже. Днем — скверный сон о сан-хосе, отрубленных пальцах. Будто бы в концлагере. 8:17, похищенное время. Прелати! Прелати!
Работник уже действовал в саду, мастерил что-то, двигал рейки, тесемки. Всадил лопату в землю, перевернул муравьев. Летом — еще куда ни шло, но сейчас, в декабре, ни за что, ни за что. Никуда не поеду.
Взвизгнул ветром в гаитянской дудке. Благосклонные песни лоа. Там, на берегу дювалье, в недостроенном сан-суси Анри-Кристофа. Клочки ткани, борьба с канцлером за пеструю шайбу. Школьники, точно сигнальные флажки. Виден каждый завиток. Око и зоб, спуск в мелководье малькута. На ночь к тщедушному запястью привязывали колокольчик.
Гроза перестала. Собеседники в третий раз обходят водоем. Цыганская шарманка, в свинарнике орудуют бесы.
— Гиблое дело.
— Сажа, ее не так-то просто отмыть.
— Подобные отметины я видел у мальчишек-трубочистов.
— Такова смiрть и ее волдыри.
45
Да, французские корни. Предположим, там тлеет страсть. Легкая влюбленность, переплетение рук, похотливые искры. Ты ведь знаешь, как у меня дымится. Будто на пасеке.
Источники животной силы: изловил лягушку, посадил в тумбу, кадил перечным ладаном, потом распял и съел. Ложа зеленого дракона. "Вот тебе за мою порушенную юность, вот тебе за то, что не давали ебаться". (А все-таки удалось встретить кембриджского гермафродита, потянуть ему кишку!). В двадцать лет все проще, потом кости темнеют, глаза наливаются сиропом, мельтешат прутья.
Ошибка сетчатки: думал — стучатся посланцы нового эона, а это гренландский ветер; пугает птиц, вырывает зерна из недружелюбного грунта, дурачит китобоев. Суходрочка на сейнере: сигналы из Берлина не поступают, сигналы Вевельсберга угасли, Зеботтендорф молчит, элементарный король в броне. Топчемся вокруг да около. А ведь терпение не бесконечно. Глянь: льдина, а вон еще одна.
Но это только увертюра. Согнали жидов на вокзал, выдали повестки. Распечатать при пересечении границы. Где же таможня? Поганый северный лес, канавы с мерзлой жижей, застрявшая в омуте береза. Должны были миновать ульм, а ничего нет — ошибка пейзажа. Вот что ты наделал, Маринус.
— Я хотел, как лучше, Ю-ю.
Гриф пишет: "Девяносто три! Мы в бункере. Нет света, но наперсток со мной. Послушайте, Маркопулос, я поймал вашу ошибку. Вы хотели прыгнуть с утеса, это похвально, нет слов. Но вот симулякр: "другие ипостаси… проклятое место… отблеск на секире… новая физика… гипнотерапия… ловцы снов… мягкая флейта… замшевые сапоги… сперма на локтевом суставе… разодранная кожа, вспоротые мышцы…" Я тоже щупал ребра Бернара ле Камю, тоже чувствовал магнетизм, поверьте. Доводилось в каморке железной окровавленный грызть шоколад, I maybe bloody, but I am unbowed, керосиновая купина и прочие капканы, в которые мы попадали под началом Бальдура фон Шираха. Помните шестнадцатый год? Но далее вы пишете: "возможно, это связано с инструкцией LL: "положите печать истины на алтарь". Разве вы не знаете, что Доктор не верил в силу заклятий? Это была простая уловка, чтобы отвлечь Работника. Помните "Распятие жабы": "All my life long thou hast plagued me and affronted me. In thy name I have been tortured in my boyhood; all delights have been forbidden unto me; all that I had has been taken from me, and that which is owed to me thay pay not — in thy name"? И дальше неизбежное: распять квакушку, разрезать и слопать, давясь, во славу юпитера. Нет никакой печати истины, только лягушачьи лапки томятся в белом вине, тонкие косточки, хлипкая плоть".
Мне — девятнадцать лет, моя планета — уран. Мы выпили с этим типом, херцбрудером, зашли в ванну и я говорю: тебе нравится мой хуй нравится мой хуй сука повторяй: какой у тебя красивый молодой хуй о ужас ужас и эта страшная родинка на церковном бедре и этот челентано и черный телефон с разбитой трубкой блядь какой ужас сползли в подземелье полное диоксина не вздохнуть не пернуть ну так соси соси сука раз он тебе так нравится". Для кого писал? Для панков. Для white trash. Вот что они способны делать: unclogging the toilet or getting rid of a dead toad in the chest… disgusting… I was a stud, but I was also a draft animal моя планета уран и это многое меняет (на самом деле меняет всё).
Liber lotus liber loa партизаны скрылись в колодце на южно-мичиганском проспекте под руководством гвидо фон листа. Разбить их на четыре группы и читать на мотив "заяц в доме любви":
Oro Ibad aozp
mph arsl gaiol
oeap teaa pdoce
mor dial hctga
— Наслаждайтесь!
— Я хотел бы забыть об этом, как о гангрене.
Забыть о "стране".
46
Познакомились в вагоне электрички. В тамбуре, если быть точным. Вылезли покурить. Темный запах мальчишеской спермы. Школьники дрочили в двадцать первом году — отсчет, как у нас принято, с полуночи 30-го апреля. Ночь костров и бесплатного сидра. Встал с постели, гвалт за окном, не уснуть. Выделения постыдных желез, скрипят насосы.
Там у меня какая-то дрянь. Looks like sarcoma.
Восьмиклассники обкончали стенку, сизые потеки на экономной краске. Холст, масло, плевки тайных машинок. Счастье, расфасованное в пять невзрачных таблеток, главное — раньше времени не проблеваться. Запить штрохом, последний поклон дунаю, где мы ловили масонских щук. Какой-то «Сентпёльтен», в семь вечера все закрыто, кроме привокзального бистро, где тощий панк глотает девяносто три таблетки. Натюрморт с отбросами общества, ржавые банки, смятая tageszeitung — алый прямоугольник лого. "Фатальные черепные травмы". Притворился поклонником, подошел к сцене, в кармане — склянка с соляной кислотой. Это твоя последняя ария, сука. Расползшиеся глаза, синдром Элизабет Шорт. Так будет с каждым. Записка из зала, оставшаяся без ответа, апрельские ручьи возмездия.
— Ваш ход, Прелати.
Слабость, сон артерий, "вас могут арестовать". Облупленный вальтер в картонке с засыхающими бриошами, принесен стертым рассыльным, оставлен на пороге под крик петуха. Весть с сириуса-б, депеша ненужному агенту, самоаннигиляция, второй вагон слева. Здесь, под шелест элементалей, вызванных порочными жрецами, поставлена точка: no new m. Слизь на поручне. Соль детских семян. Там, где они поселились, где они жили счастливо, теребили друг другу яйца. "Увольнение из А-е". Oeap teaa pdoce это работает это работает "как часы".
Обходил всё, связанное с местом старта, с запятой, тынским колодцем, где еще петляют веревки. Привязали к кровати, шрамы на лодыжках, запястьях, бедрах — хуячили плеткой всю ночь, ох, братец, это было, доложу я тебе, это было.
Прелати морщится. Ирод не любил все эти антрепризы. Незачем кривляться. Единственное, что он позволял иногда: спрашивать, чья голова лучше. Мы всегда выбирали Жана Донета — блондин, редкость в наших краях. Sol invictus уходит вспять, застревает на пару минут в Экстернштайне — булькнуть шутливым пузырьком в ритуальной чаше, добавить крови влюбленным губам, подлить сперму в патроны. "Помнишь тот момент, когда он с торчащим хуем рапортовал Баррону: готов повиноваться?"
"Как не помнить". Магистр отвечает: "An'el Haqq: Я — истина!".
Seven Bonds of Brotherhood с косами и мотыгами идут на поиски сыновей, плебейская рать. Несутся по пустошам, теребят вереск, обнюхивают кроличьи норки. Нет ничего, мертвые губы запечатаны в "Отеле де ля Сюз", мальчики дали клятву, д-р закрывает дверь, ничего не слышать, Работник записывает распоряжения посланцев, Элизабет Шорт мерзнет в морге LAPD, блестит серебряная книга, приготовленная для ночного сеанса.
Там будут самые главные слова.
Про мешки под глазами, неудачи с диетой, песок и слюду. Про неприметные услады столоверчения, про продажных школьников (вторник после бейсбола), про забытые звонки, про дыбу в подвале. Про тень мистера уилсона, плутающую на задворках прожорливой куницей. Зуб-напильник, отвращение и восторг. Упала с буквы L на ложе из кактусов, трещины гламура. Это зона высокого напряжения, ничего удивительного. "Тот же, кто пренебрегает подобным, может быть наказан болезненными судорогами".
И другие предостережения тайных вождей.
47
Один раз случайно столкнулись на мосту Александра Третьего. Удивление, поклоны. Жил неподалеку, пока не постучались жандармы, не вытолкали в шею. Обвиняется в менструальном шпионаже. Сообщение крайстчерч пост, падкой на скандалы. "Парламентский корреспондент известий", силлабо-тонический пример, вышли из лектория с самым красивым студентом, выпили водки, запихнули друг другу. Уж не заслан ли, не подсажен ли злодеями в хлипкое гнездо? Но хорош, хорош, точеные губы, словно потрудился лакированный фредерикс. Щуп и наперсток.
Думал о самом главном, но поскользнулся, наебнулся виском о буржуазный столбик. Легкие пузырьки ша-ци.
Маркопулос отвечает: "Нет, не ошибся. Когда работаешь с такими силами, как Стража, неизбежны переборы. Нужно не просто дышать ртом, тут еще приходится втягивать до потайных пазух. "Если хотите выбрать ружье, — наставлял нас Гвидо фон Лист, — закрывайте глаза и тяните из пирамиды на ощупь. Эльфы, живущие между ваших пальцев, подскажут верный путь". Однажды, помню, он показал нам отблеск серебряной книги. Какое-то скрюченное зеркало, уже не помню деталей, кажется, лежало в комоде жертвенной жабы. Всего одну ночь, конечно".
Присосались к капиллярам. Моргнули, а на экране уже ничего, пустота, сбой системы, стержень расцеплен.
— Что они кричали?
— "We can feel! We can feel!" Детки в клетке. Как обычно.
Фасад ХНД, имитация фрески. Никакой охраны, никаких "признаков жизни", статую Нового Ирода полирует песок, здесь его до хуя, барханы. "Вам это не сойдет с рук, профессор Зеботтендорф, весь этот магний". Прижгли ступни калеке, пошевелили сетчатку. Где моя белая кнопка, где провод? — прыгал по дюнам, визжал: верните, раскрутите назад, хочу начать все сначала. От нулевой отметки, от рубанка, от винта.
— Это твое право, Маринус.
Твоя ладонь. Твоя известь в глазах. Твой еврейский керосин. Твой разрубленный позвонок.
"One thing I'm not good at is strictness, и это заботит меня, парни", — отвечает Гриф, быстро, чтобы не засекли. Две минуты, эхолот вылавливает обидчика. Беспомощный визг сирены. Опять наебка.
Засел в бункере, в марьяже сочащихся труб и влажных картонок. Откуда-то взялось электричество. Словно F. на закате карьеры. Три книги: Liber 418, свиток ЭЗ, карманный велиар. Пустельга и ее хамское гнездо. "Что это? Руки?" Да, отрубленная кисть с часами, валяется в искусственном болоте, демонстрирует постоянство памяти обломкам фюзеляжа, останкам авиажертвы. Самый подходящий день для церемонии — beltane, а ночь — с 18 на 19 число каждого месяца или с 28 на 29. Корни сладкой науки. Лучший месяц — в названии которого есть эр. Лучший год — нечетный. 1947, январь, декабрь. Кислые стебли эволюции.
"Живи как ноль", говорит Баррон. Сейчас: спустись на кухню, возьми рамбутановый компот, крекеры, раствори таблетку, включи музыку, можешь выкурить сигарету, потом иди в ванну, плесни эвкалиптовой пены, читай таблоид до двух часов, постриги ногти, потом подрочи, ложись спать, встанешь в шесть тридцать, посмотри новости, позвони на южно-мичиганский проспект, узнай, как дела, как прошла церемония, не горят ли картины, есть ли свежие валеты. Потом можешь принять таблетки и спать до двух ночи. В два тридцать снова вставай, жди сообщений, держи наготове щуп и наперсток. Вот сумма технологий. Esiasch.
Сжалились, отвели двести пятьдесят метров в пожизненное владение, перстень с поддельным сапфиром, чековую книжку. Молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в глупую шею. Разнарядка возмездия.
Смятые, никудышные щеки, к восьми вечера уже зарастают хуевой щетиной. Никаких известий.
48
На задворках сна Azt ждет за бронзовой дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22


А-П

П-Я