— Но я знала, что ты не кто-нибудь другой.
— А разве ты не знаешь, что так делать нельзя?
— Мне все равно.
Он внезапно улыбнулся, спросив:
— Хочешь, я кое в чем признаюсь?
— Да.
— Я ведь в первый раз пытался… купить женщину.
— Зачем же ты решил это сделать сегодня?
— Не все ли равно. Я шел несколько часов. И во всем городе нет дома, куда бы я мог войти сегодня ночью.
— Почему?
— Не задавай вопросов. Я не мог заставить себя подойти к какой-нибудь из… из тех женщин. Но ты… мне понравилась твоя странная улыбка. Что ты делала в такой час и на такой улице?
— Я поссорилась кое с кем, а денег на извозчика не было, я пошла домой одна и — заблудилась.
— Благодарю тебя за этот необычный вечер. Он останется незабываемым впечатлением о моей последней ночи в этом городе, и я унесу его с собой.
— Твоей последней ночи?
— Я ухожу на рассвете.
— Когда ты вернешься?
— Никогда — я надеюсь.
Она медленно поднялась и стояла, рассматривая его. Затем спросила:
— Кто ты?
— Если я даже и верю тебе, я не могу сказать этого.
— Я не могу позволить тебе уйти навсегда!
— Да и я бы тоже хотел тебя увидеть еще раз. Я ухожу недалеко. Возможно, я вернусь в город.
— Я дам тебе свой адрес.
— Нет. Ты живешь не одна. Я не могу войти в чей-то дом.
— Могу ли я прийти в твой?
— У меня нет дома.
— Но тогда…
— Давай встретимся здесь — через месяц. Если я буду еще жив, если я все еще смогу войти в город — я буду ждать тебя здесь.
— Я приду.
— Десятого ноября. Но давай встретимся при дневном свете. В три часа дня. На этих ступеньках.
—Да.
— Ну вот. Это такое же безумие, как и наша сегодняшняя встреча. А теперь тебе пора домой. Ты не должна разгуливать в такое время.
— Но куда пойдешь ты?
— Я буду идти до рассвета. А он уже через несколько часов. Пойдем.
Она не спорила. Он взял ее за руку. Кира пошла за ним. Они перешагнули через согнутые прутья изуродованного забора. Улица была безлюдна. Извозчик, стоявший далеко на углу, поднял голову на звук шагов. Он тронулся. Четыре подковы рванулись вперед, разрывая тишину.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Лео. А тебя?
— Кира.
Извозчик подъехал. Он протянул кучеру банкноту.
— Скажи ему, куда тебе нужно ехать, — сказал он.
— До свидания, — сказала Кира, — через месяц.
— Если я еще буду жив, — сказал он, — и если не забуду.
Она вскарабкалась на сиденье и, встав на колени, всматривалась в окошечко пролетки. Когда она тронулась, непокрытые волосы Киры всколыхнулись в воздухе, она смотрела на мужчину, который стоял, глядя ей вслед.
Извозчик завернул за угол, а она оставалась на коленях, только ее голова поникла. Беспомощная рука лежала на сиденье ладонью кверху; и Кира чувствовала, как кровь стучит в пальцах.

V

Галина Петровна каждое утро выговаривала:
— Что с тобой происходит, Кира? Ты не обращаешь внимания, ешь ты или нет. Ты не обращаешь внимания, мерзнешь ты или нет. Ты не слышишь тех, кто с тобой разговаривает. В чем дело?
Вечерами Кира возвращалась домой из института и, затаив дыхание, следила за каждой высокой фигурой, тревожно впиваясь глазами в каждый поднятый воротник. Она не надеялась найти его в городе; она не хотела его найти. Она никогда не задумывалась над тем, любит ли он ее. У нее не было никаких мыслей о нем, кроме той, что он существует. Но для нее оказалось тяжело помнить, что существует что-то помимо него.
Однажды, когда она вернулась домой, дверь открыла Галина Петровна с красными, заплаканными глазами.
— Ты получила хлеб? — было первым вопросом, брошенным в холодную щель приоткрытой двери.
— Какой хлеб? — спросила Кира.
— Какой хлеб? Твой хлеб! Институтский хлеб! Сегодня ты должна была его получить! Только не говори, что это вылетело у тебя из головы!
— Я совсем забыла!
— О, Господи! Боже мой!
Галина Петровна тяжело села, и ее руки беспомощно упали.
— Кира, что с тобой происходит! Получает паек, на который и котенка не прокормишь, и даже о нем забывает! Хлеба нет! О, Боже милосердный!
В темной столовой Лидия сидела у окна, заштопывая чулки под светом уличного фонаря. Александр Дмитриевич дремал, положив голову на стол.
— Хлеба нет, — возвестила Галина Петровна. — Ее величество забыла о нем.
Лидия усмехнулась. Александр Дмитриевич вздохнул и поднялся.
— Я пойду на кровать, — пробормотал он. — Когда спишь, голод чувствуется не так сильно.
— Сегодня ужина не будет. Проса совсем не осталось. Трубы лопнули. В доме нет воды.
— Я не голодна, — сказала Кира.
— У тебя одной на всю семью есть хлебная карточка. Но, Боже, ты, кажется, совсем не думаешь об этом!
— Я виновата, мама. Я получу хлеб завтра.
Кира зажгла фитилек. Лидия подвинула свое шитье поближе к маленькому пламени.
— Ваш отец ничего не продал сегодня в этом своем магазине, — сказала Галина Петровна.
Спицы Лидии позвякивали в тишине.
Резко, настойчиво зазвенел дверной колокольчик.
Галина Петровна нервно вздрогнула и поспешила открыть дверь.
Тяжелые сапоги пробухали через прихожую.
Управдом вошел без приглашения, его сапоги оставляли грязные следы на полу в столовой. Галина Петровна семенила за ним, тревожно комкая свою шаль. Он держал в руке лист бумаги.
— Из-за этого происшествия с водопроводными трубами, гражданка Аргунова, — не снимая шапки сказал он, швыряя лист на стол, — домовой комитет утвердил резолюцию собрать с жильцов деньги в соответствии с их социальным положением на замену водопроводных труб, в дополнение к квартплате. Здесь список, кто сколько платит. Деньги должны быть завтра утром, не позднее десяти. До свидания, гражданка.
Галина Петровна закрыла за ним дверь и трясущейся рукой поднесла бумагу к огню.
Дубенко — Рабочий — в кв. 12….3 млн. рублей.
Рыльников — Сов. служащий — в кв. 13…. 5 млн. рублей.
Аргунов — Частник — в кв. 14…. 50 млн. рублей.
Бумажка упала на пол; лицо Галины Петровны упало на ее руки на столе.
— В чем дело, Галина? Сколько там? — послышался из спальни голос Александра Дмитриевича.
Галина Петровна подняла голову.
— Здесь… не много. Спи. Я скажу тебе завтра. — У нее не было носового платка; она вытерла глаза уголком своей шали и прошаркала в спальную.
Кира склонилась над учебником. Маленькое пламя колыхалось, танцуя по страницам. Единственного предложения, которое она могла бы прочитать или запомнить, в книге напечатано не было: «… если я все еще буду жив — и если не забуду…».

* * *

Студенты получали хлебные карточки и бесплатные трамвайные билеты. В старых неуютных помещениях Технологического института они простаивали в очередях, чтобы получить карточки. Затем в студенческом кооперативе они опять стояли в очереди, чтобы получить хлеб.
Кира прождала час. Служащий за прилавком совал ломти черствого хлеба в медленно движущуюся вдоль него цепочку студентов. Затем нырял рукой в бочку, чтобы выудить селедку, обтирал руку о хлеб и сгребал измятые бумажные банкноты. Незавернутые хлеб и сельдь исчезали в портфелях, набитых книгами. Студенты весело насвистывали и отбивали ногами чечетку по полу, усыпанному опилками.
Молодая женщина, которая стояла в очереди за Кирой, внезапно с дружеской, доверительной усмешкой оперлась о ее плечо, хотя Кира никогда ее прежде не видела. У женщины были широкие плечи, она носила мужскую кожаную куртку; ее короткие толстые ноги были обуты в плоские мужские полуботинки; красный платок был аккуратно повязан поверх коротких прямых волос; ее глаза были широко расставлены на круглом веснушчатом лице; тонкие губы были сведены с такой очевидной и страстной целеустремленностью, что казались слабыми; перхоть белела на черной коже плеч ее куртки. Она ткнула в направлении большого плаката, призывавшего всех студентов принять участие в выборах в Студенческий совет, и спросила:
— Ты идешь днем на собрание, товарищ?
— Нет, — ответила Кира.
— Но ты должна пойти, товарищ. Непременно. Это колоссально важно. Ты обязательно должна проголосовать.
— Я никогда в жизни не голосовала.
— Так ты первокурсница, товарищ?
— Да.
— Замечательно! Замечательно! Разве это не прекрасно?
— Что прекрасно?
— Начать свое образование в такое славное время, как сейчас, когда наука свободна и возможности открыты для всех. Я понимаю, это в новинку для тебя и должно показаться очень странным. Но не бойся, дорогуша. Я здесь старожил. Я тебе помогу.
— Я ценю Ваше предложение, но…
— Как тебя зовут, дорогуша?
— Кира Аргунова.
— Меня Соня. Просто Товарищ Соня. Так меня все зовут. Знаешь, я чувствую, что мы будем прекрасными друзьями. Больше всего люблю помогать умным молодым студентам, таким, как ты.
— Но, — сказала Кира, — я что-то не припомню, чтобы сказала что-то особенно умное.
Товарищ Соня громко рассмеялась.
— Но я знаю девушек, и я знаю женщин. Мы — новые женщины, которые стремятся получить полезное для общества образование и занять свое место рядом с мужчинами в мировом производстве — вместо нудной работы на кухне, — должны сплотиться. Ничего не радует меня больше, чем новая женщина-студентка. Товарищ Соня всегда будет твоим другом. Товарищ Соня — это друг для всех.
Товарищ Соня улыбнулась. Она улыбнулась прямо в глаза Киры, словно мягко и необратимо забирая в свои руки эти глаза и скрытый за ними мозг. Улыбка Товарища Сони была дружеской; теплое, настойчивое дружелюбие, взявшее на себя первую роль и намеренное ее сохранить.
— Спасибо, — сказала Кира. — Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Ну, начнем с того, товарищ Аргунова, что ты должна пойти на собрание. Мы выбираем наш Студенческий совет на год. Нас ждет жестокая борьба. Есть среди старых студентов сильный антипролетарский элемент. Ну, ты знаешь — наши классовые враги. Молодые студенты, такие, как ты, должны поддерживать кандидатов от нашей партячейки, которые, собственно, и стоят на страже твоих интересов.
— Ты одна из кандидатов партячейки, Товарищ Соня?
Товарищ Соня расхохоталась:
— Вот видишь? Я говорила тебе, что ты умна. Да, я одна из них. Состою в совете в течение двух лет. Тяжелая работа. Но что я могу сделать? Товарищи студенты выбрали меня, и я должна выполнять свой долг. Ты просто иди со мной, а я скажу тебе, за кого голосовать.
— А… — сказала Кира. — А что потом?
— Я расскажу тебе. Все Красные студенты несут ту или иную общественную нагрузку. Ты же не хочешь, чтобы тебя подозревали в буржуазных наклонностях. Я организую марксистский кружок — небольшую группу молодых студентов, где я -— председатель, — чтобы изучать настоящую пролетарскую идеологию, которая нам пригодится, когда мы войдем в мир и будем служить Пролетарскому государству. Ведь для этого все мы и учимся, не так ли?
— А тебе не приходила в голову такая мысль, — начала Кира, — что я, может быть, здесь по очень необычной причине? Я хочу научиться делу, которое мне нравится, и только потому, что оно мне нравится.
Товарищ Соня посмотрела в серые глаза товарища Аргуновой и поняла, что совершила ошибку.
— Что же, — сказала Товарищ Соня, уже не улыбаясь, — как хочешь.
— Но я думаю, что пойду на собрание, — сказала Кира, — и, думаю, буду голосовать.

* * *

Амфитеатр из переполненных скамеек возвышался, словно плотина, так и не сдержавшая волны студентов, которые выплеснулись на ступеньки в проходах, на подоконники, на низкие шкафы и на пороги открытых дверей.
Юный оратор стоял на трибуне, потирая ладони, словно торговец за прилавком. Его лицо выглядело словно выцветшая реклама из витрины магазина: требовалось чуть больше цвета, чтобы сделать его волосы белыми, его глаза голубыми, его кожу здоровой. Бледные губы не создавали никакого обрамления для темного провала рта, который он широко раскрыл, выкрикивая во внимательно слушавшую аудиторию слова, как боевые приказы.
— Товарищи! Двери науки открыты для нас, сыновей труда! Наука сегодня в наших собственных мозолистых руках! Мы переросли старую буржуазную ложь об объективной беспартийности науки. Наука не беспартийна. Наука — это оружие в классовой борьбе. Мы здесь не для того, чтобы потворствовать своим личным мелочным амбициям. Мы переросли слюнявый эгоизм буржуя, который скулил из-за своей личной карьеры. Наша единственная цель поступления в Красный Технологический институт — это выучиться на достойных бойцов авангарда Пролетарской Культуры и Созидания!
Выступивший покинул трибуну, потирая ладони. Некоторая часть публики шумно захлопала. Большинство же осталось безучастным и не вынимало рук из карманов старых пальто или из-под парт.
Кира наклонилась к веснушчатой девушке позади себя и спросила:
— Кто это?
Девушка прошептала:
— Павел Серов. Из партячейки. Член партии. Будь осторожна. У них везде свои шпионы.
Студенты сидели беспорядочной, доходящей до потолка толпой, состоящей из бледных лиц и старых, бесформенных пальто. Но их разделяла невидимая линия. Линия, которая не пролегла прямо поперек скамеек, а зигзагами проползла по залу. Линия, которую никто не мог видеть, но все чувствовали; линия тонкая и аккуратная, как острое лезвие ножа. Одна сторона носила упраздненные новыми правителями зеленые студенческие фуражки, носила их гордо, вызывающе, словно знак отличия и превосходства; другая сторона носила красные косынки и щегольские военные кожаные куртки. Первая сторона, большая, тоже выставила на трибуну ораторов, которые напомнили аудитории, что студенты всегда знали, как бороться против тирании, независимо от того, какой у нее цвет. Гром аплодисментов прокатился от потолка до подножия трибуны, аплодисментов слишком громких, слишком долгих, горячих, торжествующих, словно это был единственный путь, оставленный людям, чтобы выразить себя, словно их руки говорили больше, чем могли произнести их голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11