— … получить такой удар от своей собственной дочери! Я привык к твоим фокусам, но это уж слишком! Что мне теперь делать? Как я должен объяснить это? Ты понимаешь, какое положение я занимаю в обществе?
Китинг хотел войти, но в это время услышал, как Доминика рассмеялась. Звук её смеха был так весел и так холоден, что Китинг решил не входить. Он вдруг почувствовал, что ему страшно. Почти также страшно, как тогда, когда увидел её глаза, которые казались усталыми, презрительными и оставляли у человека впечатление холодной жестокости. Спускаясь по лестнице, он думал о том, что теперь-то он наверняка заставит Франкона познакомить его со своей дочерью. Но где-то в душе он смутно чувствовал, что лучше было бы ему никогда больше не встречаться с ней.
В доме Ральфа Холькомба собрались гости. Среди приглашенных был и Питер Китинг. Он скучал и поглядывал на часы, размышляя, когда будет удобно уйти. В это время в маленькой библиотеке он увидел Доминику в окружении трех молодых людей. Она стояла, прислонившись к колонне, со скучающий видом. Молодые люди явно утомляли её своим вниманием. На ней было облегающее черной бархатное платье.
Питер разыскал Франкона и попросил немедленно представить его дочери.
Они вошли в библиотеку вместе.
— Доминика, дорогая, могу ли я представить тебе Питера Китинга он моя правая рука.
Доминика поклонилась.
— Я очень давно хотел встретиться с вами, — сказал Китинг.
— Это интересно, — ответила Доминика. Вы, кажется, хотите быть ко мне внимательным, хотя отец предпочел бы, чтобы вы не были бы столь мягки и дипломатичны.
— Что вы имеете в виду, мисс Франкон?
— Мне кажется, что мне с самого начала следует предупредить вас, что мы с отцом не ладим. Чтобы вы не сделали неправильных выводов.
Китинг с облегчением подумал, что в ней нет ничего пугающего. Кроме контраста между словами и тоном, которым она их произносила. Он не знал, чему верить. Франкона рядом уже не было.
— Вы попросили отца представить вас, но он не должен был дать мне это заметить. Однако, если мы оба это понимаем, тогда все в порядке.
— Почему вы не думаете, что причины, заставившие меня просить вашего отца о представлении вам, могут не иметь с ним ничего общего?
— Только, пожалуйста, не говорите, что я красива и изыскана и не похожа ни на кого из ваших знакомых женщин и что вы боитесь влюбиться в меня. Вы все это в конце концов скажете, но давайте оттянем это на как можно более долгий срок. А что касается всего остального, то думаю, мы очень хорошо поладим.
— Я чувствую, что вы хотите сделать наше знакомство трудным для меня.
— Да. Разве отец вас не предупреждал?
— Предупреждал.
— Надо было послушаться его. Будьте к нему очень внимательны. Я уже столько встречала его «правых рук», что отношусь к ним весьма скептически. Но вы первый, кто задержался. И, похоже, что задержался надолго. Я много слышала о вас. Поздравляю.
— Я уже несколько лет мечтаю познакомиться с вами. Я постоянно читаю ваши статьи с таким… — Он замолчал. Он знал, что не должен был начинать разговора об этом.
— С каким? — мягко спросила Доминика.
— С таким удовольствием, — с облегчением закончил он фразу, надеясь, что она не будет продолжать разговора.
— Ах, да, — сказала она. — Моя последняя статья. Ведь это вы строили этот дом. Вы невольно стали жертвой моих редких приступов честности. Они не часто у меня бывают.
— Я последую вашему примеру и буду совершенно откровенен с вами. Не воспринимайте это как жалобу — нельзя жаловаться на критику. Но дом, построенный Халькомбом, гораздо хуже, чем тот, который вы раскритиковали вчера. Почему же вы так восхищались им? Или вам велели?
— Не льстите мне. Мне никто не может велеть. Неужели вы думаете, что кого-нибудь в нашей газете интересует, что я пишу в своей колонке о современных домах?
— Но почему же, все-таки, вы хвалили Халькомба?
— Потому что его дом — это такой ужас, что критиковать его бессмысленно. Вот я и решила расхвалить его до небес, чтобы позабавиться. И это, действительно, было смешно.
— Это ваш обычный стиль работы?
— Да. Но мою колонку никто не читает, кроме домохозяек, которые никогда не смогут позволить себе украсить свой дом со вкусом. Поэтому то, что я пишу там, не имеет значения.
— А что вам действительно нравится в архитектуре?
— Мне ничего не нравится в архитектуре.
— Вы, конечно, понимаете, что я этому не верю. Зачем же тогда вы пишете, если вам нечего сказать?
— Чтобы чем-нибудь заняться. Это занятие наименее отвратительное из всего того, что я могла бы делать. И в то же время наиболее занимательное.
— Но это не ответ!
— А другого ответа у меня нет.
— Но вам, видимо, нравится ваша работа.
— Да. Разве вы не видите?
— Знаете, я даже завидую вам. Работать в таком огромном предприятии как Пресса Вайнэнда! Самое большое газетное объединение в нашей стране, лучшие творческие силы…
— Послушайте, — сказала она, — доверительно наклоняясь к нему, — давайте я вам помогу. Если бы вы только что встретили отца, и он бы работал у Вайнэнда, это было бы как раз то, что нужно было бы сказать. Но не мне. Я ожидала, что вы мне это скажете, а я не люблю слышать от людей то, что по их ожиданиям мне понравится. Было бы гораздо интересней услышать от вас, что газеты — это отвратительная мусорная яма желтой прессы, а все работники, вместе взятые, гроша даже ломаного не стоят.
— Вы действительно так думаете о них?
— Нет. Но я не люблю людей, которые пытаются говорить то, что они думают, думаю я.
— Спасибо. Мне понадобится ваша помощь. Я никогда не встречал… О нет, нет… Это как раз то, чего вы не хотели от меня слышать. Но я действительно восхищаюсь Гейлом Вайнэндом. Я всегда мечтал с ним познакомиться. Какой он? Что он за человек?
— Не знаю. Я никогда с ним не встречалась
— Не встречались?
— Нет.
— А я слышал, что он очень интересный мужчина.
— Несомненно. Когда у меня будет настроение для какой-нибудь декадентской выходки, я может быть постараюсь с ним встретиться.
— А Тухи вы знаете?
— О, — сказала она, и он увидел в её глазах ту жестокость, которую заметил раньше. Но тон ей был также притворно весел. — Конечно, я знаю Элсворса Тухи! Он изумителен! Я всегда очень люблю с ним беседовать. Он совершенно потрясающий подлец!
— Ну что вы, мисс Франкон! Вы первый человек, кто…
— Я не хотела вас шокировать. Я действительно так думаю, я просто восхищаюсь им. Он исключительно цельный человек. Совершенство в своем роде. А ведь не так часто встречаешь совершенство в том или ином роде, не правда ли? Все другие так незакончены, состоят из многих разных частей. Но не Тухи. Он монолит. Иногда, когда я бываю зла на весь мир, я утешаю себя мыслью: ничего, мир сполна получит все, что ему причитается, потому что есть на свете Элсворс Тухи. Я буду отомщена!
— А за что вы хотите быть отомщенной?
Она внимательно посмотрела на него, её глаза были мягкими и ясными.
— Это очень умное замечание. Первая ваша умная мысль за весь вечер.
— Почему?
— Вы знали, что выбрать из всей той чепухи, которую я вам наговорила. Мне придется ответить вам. Мне хочется быть отомщенной за тот факт, что у меня нет ничего, за что бы мне надо было мстить… А теперь вернемся в Элсворсу Тухи.
— Я всегда ото всех слышал, что он чистый идеалист, что он совершенно неподкупен и…
— Что вы имеете в виду?
— Ну, вот, например, Кики Холькомб. Она права. Она ненавидит меня, но вынуждена иногда приглашать меня в дом к себе. А я не могу отказаться, зная, что она уже очень очевидно не хочет меня видеть. Сегодня я сказала Холькомбу, что я действительно думаю о его новом здании, но он мне не поверил. Он улыбнулся и сказал, что я милая маленькая девочка.
— А разве это не так?
— Нет. Во всяком случае, не сегодня. Я доставила вам сегодня столько неприятных мгновений… Но я постараюсь компенсировать это, сказав вам, что я действительно думаю о вас. Вы умный, благополучный, вполне понятный, тщеславный, и вы далеко пойдете. И вы мне нравитесь. Я скажу отцу, что одобряю его «правую руку». Хотя лучше мне этого отцу не говорить, потому что мои рекомендации он воспринимает как раз наоборот.
— А можно, я скажу, что я о вас думаю?
— Конечно.
— Я думаю, что было бы лучше, если бы вы не сказали мне, что я вам нравлюсь. Тогда я мог бы надеяться, что когда-нибудь это будет правдой.
Она засмеялась.
— Если вы понимаете это, то тогда мы чудесно поладим друг с другом. И тогда это действительно может оказаться правдой.
Доминику позвали. Наблюдая за ней весь остаток вечера, Питер так и не смог понять, успешной или неудачной была его встреча с Доминикой.
Он ждал её у дверей. Прежде, чем успел произнести хотя бы слово, она сказала ему с очаровательной улыбкой:
— Нет, вы не можете меня проводить. Меня ждет машина. Но, тем не менее, спасибо.
Она вышла, а он беспомощно стоял у дверей, со злостью думая, что он краснеет. В это время он почувствовал на своем плече руку и, обернувшись, увидел Франкона.
— Питер, подвезти вас?
— Как? Разве вы не ушли? Послушайте, Гай, ваша дочь — самая прекрасная женщина из всех, кого я знаю!
— Да, может быть в этом вся беда…
— О какой беде вы говорите?
— А что вы о ней думаете? И забудьте о том, как она выглядит. Вы увидите, как быстро вы об этом забудете!
— Мне кажется, что она очень независима.
— Вы знаете, Питер, я был очень удивлен вашим долгим разговором с ней. Я никогда не знал, как с ней говорить, я так и не смог научиться этому. Я не понимаю, что с ней творится, но что-то явно творится. Она совершенно не хочет вести себя, как все люди. Её исключали из двух школ. Я не представляю себе, как она закончила институт. В течение четырех лет я с ужасом ожидал почты, боясь получить письмо из института об её исключении. Наконец, она встала на ноги. Я уже думал, что мне не надо будет о ней беспокоиться, но она стала еже хуже.
— А о чем вы беспокоитесь?
— Я не беспокоюсь. Стараюсь, во всяком случае. Я стараюсь о ней не думать. Я просто не создан быть отцом. Но, тем не менее, я ведь понимаю, что несу за нее ответственность. И я должен что-то делать больше ведь некому.
— Просто она запугала вас, Гай. За неё не надо волноваться.
— Вы так считаете? Ну, тогда я рад, что вы познакомились, хотя раньше не хотел этого. Может быть, вам удастся её приручить.
— Мальчики, — сказал Джон Эрик Снайт, — не пожалейте своих сил. Это самый важный заказ в этом году. Денег не очень много, но зато престиж, связи! Вы знаете, Остен Хеллер прямо сказал, что наша фирма уже третья, к кому он обращался. Ему хочется что-то необычное, нестандартное. Так что дерзайте!
— М-р Снайт, не можете ли вы сказать поточнее, что, собственно он сказал? — спросил Роурк. Снайт посмотрел на него с любопытством. Вообще-то он нес бессмыслицу. Он сказал, что он хочет построить для себя загородный дом, но перед этим колебался таккак все дома кажутся ему одинаковыми, и все очень плохими, и все же ему хочется построить здание, которое бы он полюбил. Здание, которое будет что-то значить.
Через день Снайт и все его пять архитекторов поехали посмотреть место, где Хеллер собирался построить свой загородный дом. Это был пустынный скалистый берег океана. Оно очень напоминало тот берег озера, где так любил купаться Роурк, когда учился в институте.
В течение нескольких дней Роурк работал как одержимый, просиживая в конторе все вечера до поздней ночи. Когда он закончил, ему показалось, что дом спроектирован не им, а той скалой, на которой он стоял. Стены дома, расположенного на нескольких уровнях, были сделаны из гранита, и казалось, что скала вытянулась вверх, найдя свое завершение и смысл, для которого она была создана и которого так долго ждала.
Проект Роурка был признак лучшим.
Через два дня окончательная версия дома была показана Хеллеру. Это был проект Роурка, но его стены были теперь из красного кирпича, окна были уменьшены до обычных размеров и закрыты зелеными ставнями. Вместо огромной терассы над морем был железный балкон, а вертикальные флигели отсутствовали.
Хеллер очень внимательно смотрел на рисунки и эскизы. Потом он сказал, что они очень близки к тому, что он себе представлял, но что-то в них ему не нравится.
— Простите, если я выражаюсь очень туманно. Но мне кажется, что в доме нет единства, центральной идеи. Ему чего-то нехватает, а чего-то чересчур много. В нем нет… цельности.
Роурк стоял рядом. При этих словах он повернулся и схватил чертеж. Его карандаш быстро забегал по бумаге. Он зачеркивал, подрисовывал, расширял окна, убирал украшения. Снайт хотел вырвать чертеж у него из рук, но Хеллер успел опередить его и удержать. Роурк поднял голову и посмотрел на Хеллера. В другом представлении они не нуждались. Их взгляд был похож на рукопожатие. Через 5 минут Роурк отбросил карандаш. Дом стоял перед ним в первоначальном виде.
— Вы уволены закричал Снайт. — Убирайтесь зон!
— Мы оба уволены, — сказал Хеллер, подмигнув Роурку. — Пошли. Вы уже обедали? Пойдемте куда-нибудь. Я хочу поговорить с вами.
— Послушайте, м-р Хеллер, — бросился к нему Снайт, — если вам это нравится, пожалуйста… я хочу объяснить вам…
— Не сейчас, — сказал Хеллер. Он взял чертеж, свернул его и положил в карман. Потом он добавил. — Я пришлю вам чек.
И они вышли. За все время Роурк не произнес ни одного слова. Когда они уже сидели в ресторане — самом дорогом из всех, которых бывал Роурк — и на столе сверкало серебро и хрусталь, Хеллер спросил:
— И вы смогли бы построить этот дом точно таким, как вы его нарисовали?
— Да.
— Сколько времени это займет, если начать сейчас же.
— Восемь месяцев.
— И вы сумеете нарисовать планы и обеспечить строительство.
— Да.
Хеллер внимательно изучал человека, сидящего перед ним, и у него было чувство, что не он нанимает этого человека, а сам поступает в его распоряжение.
— Сколько вам лет?
— 26. Вам нужны рекомендации?
— Нет, черт возьми, они у меня в кармане. Как вас зовут?
— Говард Poуpк.
— Послушайте, — сказал Хеллер, вынимая чековую книжку, — я хочу, чтобы вы открыли собственную контору и приступили к работе.
1 2 3 4 5 6 7 8