А будет беда и шляхты не осилим, то так и знайте – все пойдем до вас, в московскую землю...
Дед Лытка сорвал с головы потертую шапку, ударил ею об земь так, что пыль поднялась:
– Все чисто пойдем, и тут ничего шляхте не оставим, все огню предадим. Ежели Максим Терновый так сказал, так будет.
Дед хотел еще что-то добавить, но батюшка легонько отпихнул его и повел Жаденова и Котелкина к себе – обедать. Вдогонку им дед Лытка кричал:
– Так и знайте – все, как один, до вас, на русскую землю. Примете?
Жаденов обернулся. Остановился и крикнул:
– Московский царь и люди русские к вам с дорогой душой, люди! Будьте в том надежны.
Котелкин, расчувствовавшись, смахнул пальцем слезу, которая набежала на глаза и туманила взор.
Еще долго в дороге вспоминали Байгород, деда Лытку и Тернового.
Котелкин в грамотку списал, что сказывал Терновый. А по сторонам уже бежали навстречу повозке колосистые поля. Сулили щедрый урожай.
Дьяк Котелкин мечтательно повторял:
– Злаки, злаки!
Жаденов задумался. До гетманского табора оставалось немного.
***
...На шестой день пути от Байгорода Жаденов и Котелкин прибыли под Збараж, в село Восковец, в походную канцелярию гетмана, где их встретили Силуян Мужиловский и есаул Демьян Лисовец.
Подъезжая к Збаражу, державцы попали, казалось, в другой мир. Все чаше встречались казацкие отряды, возы с военным снаряжением, татарские обозы. Глядя на татар, дьяк Котелкин отплевывался:
– Как таких басурманов в союзниках держать?
– Чтобы волю добыть, с самим дьяволом в союз войдешь, – сердито возразил Жаденов и тоном, не терпящим возражения, приказал:
– Ты, дьяк, гляди, язык держи за зубами. Татары, не татары – сие тебя не касается...
– Чин блюсти буду, боярин, – успокоил его Котелкин. – Не первый год в посольском приказе.
В селе Восковец Силуян Мужиловский повел боярина и дьяка к себе.
Расспрашивал про Москву: здоровы ли боярин Лопухин, дьяк Алмаз Иванов, князь Семен Прозоровский... О здравии царя не спрашивал, соблюдал чин.
Котелкину это понравилось. Жаденов спросил о здравии гетмана. Мужиловский ответил Гетман уже с главными силами идет навстречу королевской армии. Со дня на день надо ожидать генерального сражения. Может быть, завтра тут будут гонцы от гетмана.
Жаденов передал слово в слово, что поручил ему сказать князь Прозоровский. Силуян Мужиловский выслушал внимательно.
– Гетман весьма рад этому будет и свою верность великому государю московскому покажет. Вы, панове, тут будете в безопасности. И мыслю – дождетесь гетмана тут. А воротится он с викторией, в том я уверен. Слова князя Прозоровского сам передам гетману, завтра еду к нему в табор.
Жаденов спросил:
– Может, и нам с тобой, полковник, поехать?
– Там война, пан, а фортуна на войне непостоянна.
Жаденов улыбнулся:
– Для такой фортуны у меня сабля на боку.
– То не посольское дело, – возразил Мужиловский.
Дьяк Котелкин поддержал:
– Мыслю, полковник рассуждает здраво.
Жаденов больше не настаивал. Начал расспрашивать про Збараж. Сколько времени длится осада, сколько войска в замке? Мужиловский рассказывал.
Осада началась двадцать девятого июня. В Збараже войско двух воевод – князя Вишневецкого и Фирлея. У них великие запасы ядер, пороха, пуль, продовольствия, солдат до пятидесяти тысяч, а также всем мещанам оружие выдали. Замок Збаражский – твердый орех, сразу не раскусишь. Гетманов замысел – окружить его со всех сторон – осуществился. Что гетман с главными силами ушел, о том в Збараже не знают. Все еще надеются: король с армией в спину нам ударит.
Жаденов и Котелкин слушали сочувственно. Прощаясь, Жаденов заметил:
– Желательно, пан полковник, чтобы о нашем присутствии в войске король и региментари Речи Посполитой не ведали. Государево поручение нам тайное...
– Будьте покойны – не проведают, – твердо пообещал Мужиловский. – На том и кончим: дождетесь гетмана здесь.
Мужиловский ушел. Котелкин, надев очки, разложил на столе бумагу, поставил медную чернильницу, приготовил свежие гусиные перья. Многое надо было записать: знал, как подробно будет расспрашивать князь Прозоровский.
Склонив голову набок, прислушался. Жаденов лежал на скамье, руки положил под голову. Дьяк многозначительно сказал:
– Стреляют, кум!..
Жаденов отшутился:
– Известно, не музыка играет.
Дьяк не обратил внимания на шутку. Торжественно проговорил:
– Под пушечный гром буду писать святую правду о сем крае дивном и о достойных людях края сего.
Глава 18
Ранним утром пятого августа, перед битвой, Мартын Терновый лежал лицом вверх в высокой траве, под развесистым дубом в Зборовском лесу, поджидая своего полковника, которого он провожал к гетману. Всходило солнце, и небо над головой Мартына нежно розовело, обещая погожий день. Он знал, что через несколько часов начнется битва. Еще вчера ввечеру неприятный холодок щекотал сердце. Вспоминал Байгород, родителей, Катрю.
Вокруг него шутили, смеялись, а ему казалось, что на самом деле людям невесело – они хотят лишь заглушить свою тревогу, свое беспокойство.
Еще вчера думал, чем встретит его битва – пулей в грудь или обрушится на шею острой саблей, и тогда больше не увидит он своего Байгорода, Катри, родителей, не увидит, как идет дождь и как светит солнце, и не услышит зычного и сурового голоса полковых труб...
Так думалось вчера, а нынче пришло удивительное спокойствие, и сердце наполнило уверенностью, и в глазах зажгло тот ровный и холодный огонек, который пригодится Мартыну, чтобы первым, перегнувшись через голову своего серого в яблоках коня, ударить саблей наотмашь, да так ударить, что в траву покатится вражья голова...
...Лежа в траве, он жадно пил терпкий утренний воздух. От травы веяло щекотным, горьковатым запахом мяты. Пошарив рукой возле себя, нащупал стебелек мяты, растер между пальцами и вдохнул в себя. Вспомнилось, как когда-то давно, в Байгороде, сидел он на опушке леса с Катрей. В небе плыло над ними сизое облачко, так же вот, как и сейчас, остро пахло мятой, полынью, и, словно то облачко, плыли их мечты о том, как счастливо заживут они когда-нибудь...
В лесу было тихо. Только где-то в чаще куковала кукушка. И, может быть, эта тишина и задумчивый шелест травы наполняли сердце Мартына Тернового необычным и самому ему непонятным спокойствием.
Солнечный луч, пронизав листву дуба, упал на лицо Мартына. Он зажмурился. Было приятно ощущать нежное прикосновение первого луча зари.
Ровно и спокойно дышала грудь.
Лежать бы так долго-долго... Бесконечно...
Мечта на орлиных крыльях взлетает в небо, парит над миром, видит совершившимися стремления свои.
В веселом сиянии радуги стоит родной Байгород.
Вот сплетенный из свежей вербы тын, белеет хата за ним, синие петушки, намалеванные материнской рукой, улыбаются со стен Мартыну.
Крепкая дубовая дверь отворена в сени, на завалинке, греясь на солнце, сидит отец и набивает люльку табаком, собранным на своем огороде. Мать возле клуни щедрыми пригоршнями сыплет зерно нетерпеливой птичьей стае.
Гуси, утки, куры, индюки переговариваются по-своему, а на току, один в один, золотятся снопы нового урожая, и поодаль блестят на солнце косы, серпы, лежит оселок – все то несложное и верное оружие, с чьей помощью добыты налитые зерном тяжелые колосья.
Ни отец, ни мать, ни сосед Саливон, хата которого по правую руку, не торопятся на панщину. Никто из них не поглядывает тревожно в сторону панского палаца, не ждет, что вот-вот появится оттуда управитель Прушинский. А бывало так: подойдет к тыну стражник Завирюха, скажет, словно пролает: «Пора тебе, Терновый, заплатить осып <Осып, очковое, ставщина и т.д. – различные виды сборов в пользу помещика.>, четыре мерки жита, да очковое, за два улья в саду. Рыбу ловил в понедельник в пруде, – так плати ставщину, да еще скотину пас на панском поле – плати попасное, а в лесу старуха твоя вчера желуди собирала – вноси, Терновый, желудное, а перемолол ты две копы снопов – так задолжал вельможному пану сухомельщину, да еще с прошлого года должен за вола рогатое».
У старого Тернового задрожат руки, отчаянием нальются глаза, заплачет мать...
Стражник строго продолжает:
– Должен все это внести завтра.
– Вол в прошлом году от болезни подох, – за что же я должен платить, пан стражник? – дрожащим голосом как можно спокойнее пробует умилостивить Завирюху старик-Терновый.
Стражника не умилостивишь. Кладет в широкий карман поданный старухою пирог, в другой – последний талер, который берегли за иконой, и говорит грозно:
– Что вол сдох, того пан управитель не знает, ты платить должен, то твоя повинность, ибо ты есть хлоп пана Корецкого, а моя милость тебе такая – еще неделю подожду. А коли через неделю не внесешь, будешь бит киями <Киями – палками.> на панском дворе. Смотри, Терновый!
...Нет никого возле тына. И не будет. И кланяться в пояс нет нужды.
Только пышные мальвы клонятся там к земле. Никто не придет от пана, – ведь нет ни стражников, ни управителя, – за самую Вислу поубегали.
Сидит спокойно на завалинке Максим Терновый. Веселая радуга сияет над Байгородом. Но что это?
Косматые тучи закрывают радужное сияние. Стражники потащили на панский двор Максима Тернового. Со свистом падают на спину палки.
Стражники бьют старательно – сам управитель Прушинский стоит сбоку и, притопывая ногой, говорит:
– Бейте сильней, пся крев, пусть знает, подлый хлоп, что то значит пану чинш не платить, да всыпьте еще за то, что породил выродка гультяя, который к Хмелю ушел...
Максим Терновый кусает землю от боли, но молчит. Не услышат палачи его стона. Может, только к одному Мартыну сердце его взывает.
...Снова солнце, и тает седая грозная туча. Тихо в Байгороде.
Мартын Терновый открыл глаза. Над ним развесистый дуб, солнце скрылось за тучи, заржал конь.
Он сел, расправляя плечи, оглянулся. Кони – его и полковничий – щипали траву в стороне, то и дело подымая головы и к чему-то настороженно прислушиваясь. Мартын вскочил на ноги.
В небе, над лесом, сплошною стеною двигались дождевые тучи. Запахло влагой. Стремительный ветер промчался среди дубов и взвихрил траву.
Донеслись голоса. Мартын подошел к лошадям. Поправил поводья. Глянул в небо. Напрасно было ждать солнца. А ему только что виделась радуга. И он снова подумал о предстоящей битве и теперь уже думал по-иному, ощущая в сердце нетерпеливое ожидание, словно то, что привиделось, понуждало его скорее мчаться навстречу врагу.
Когда из чащи появился полковник Данило Нечай, Мартын уже сидел верхом и, держа за повод полковничьего коня, поехал навстречу. Нечай вскочил в седло. Внимательным взглядом смерил Мартына.
– Что зажурился? Смерти боишься, казак?
– Не впервой встречаться с ней, – хмуро ответил Мартын и поехал вслед за полковником.
...Час спустя Мартын Терновый сидел на высоком дубе, притаившись среди густых ветвей, и внимательно наблюдал за тем, что происходило на правом берегу Стрыпы. Внизу, под дубом, в овраге, прятались дозорные, держа в руках уздечки, готовые мигом метнуться с донесением к полковнику Нечаю. Моросил дождь.
Однако Мартыну, сквозь пелену дождя, хорошо было видно, как на том, правом берегу спокойно разворачивалось в две колонны коронное войско, должно быть и не подозревая, что за полмили от них стоит гетман. Мартын видел, как конники со стальными крыльями за плечами и закованные в латы рейтары («немцы», – догадался Мартын) спокойно двигались к переправе. Чуть левее, к другому мосту, спускались драгуны и артиллерия, а за ними, далеко, насколько достигал взор, растянулся жолнерский обоз. Внезапно Мартын заметил среди драгун белое знамя, возле которого тесно гарцовали всадники. «Надо полагать, король», – решил Мартын.
Всадники со знаменем приблизились к берегу, и Мартын мог даже разглядеть их лица. Уже доносились крики региментарей, скрип телег. Вот уже на левый берег выметнулись первые всадники и начали строиться в ряды, а один из всадников, в латах, с голубым плащом через плечо, показал рукой на юг.
«Указывает в сторону Озерной, на Збараж», – понял Мартын.
Что ж, пора было посылать гонца к полковнику. Свесившись с дерева.
Мартын сказал Семену Лазневу:
– А ну, Семен, мотай к полковнику, скажи – уже переправились...
Мартын продолжал наблюдать, только ухо ловило, как за спиной бешено ударили о землю копыта. А перед ним на левый берег текли двумя ручьями жолнеры, и те, кто перешел реку, начали выстраиваться вдоль берега в долине, ожидая, пока все войско переправится. Одну за другой начали переправлять пушки, за ними на телегах везли ядра.
Среди всадников на берегу было заметно беспокойство. Всадник в латах и в голубом плаще, в котором Мартын теперь безошибочно узнал региментаря, уставился в сторону оврага, куда ему указывал рукой другой всадник. Потом, точно не соглашаясь с ним, махнул рукой и отвернулся.
Тут над лесом взвились к небу синевато-белые дымки, и первые ядра со свистом легли за переправами.
Мартын мигом скатился с дуба и вскочил в седло. Он успел только выехать из яра, как рядом с ним, в поле, точно на крыльях, вынесся его полк и впереди, с обнаженной саблей и с перначом за поясом, летел Данило Нечай. Видно было, что он краем глаза заметил Мартына. Мартын врезался своим конем в шеренгу и очутился подле Нечая. С этой минуты Мартын уже видел перед собой только стену гусаров и драгун и летел на нее, гонимый какою-то дивною, могучею силой.
– Слава! – загремело над полем.
Ответил всем сердцем, всем дыханием, сколько было в груди:
– Слава!
И все казаки кричали:
– Слава!
А затем перед ним, точно из-под земли, выросли два драгуна, и один из них замахнулся на него саблей. Подчиняясь какому-то дивному чувству, владевшему им, Мартын скатился с седла под брюхо коня, держась за стремена руками и ногами. Драгунская сабля черкнула седло, и тогда Мартын появился в седле с правой стороны и, перекинув саблю в левую руку, внезапным ударом свалил драгуна с коня. Но вот перед ним вырос другой, выставив вперед длинную пику. В тот же миг этот другой упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83