https://wodolei.ru/catalog/dushevie_paneli/s-dushem-i-smesitelem/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


: Dauphin
«Мир не без чудес: По страницам журнала «Пионерия»: Повести»: Молодь; Киев; 1988
Аннотация
Может ли первая книга поэта быть итоговой? Конечно же нет, скажете вы и чаще всего будете правы.
Но речь идет о Риталии Заславском. Поэтому давайте не будем торопиться с ответом. Первый сборник собственных стихов «Прикосновенность» он выпустил в сорок три года и сделал пометку «Стихи разных лет». В книгу вошло все лучшее, написанное им почти за двадцать последних лет. Потом были «Огниво», «Время», «Ровный свет», «Годовщины», «Вдох и выдох»…
А до этого он много и плодотворно работал как переводчик опубликовал шестнадцать книжек переводов украинских и кавказских поэтов, среди которых хотелось бы назвать вышедшие в Москве «Братья месяцы» М. Коцюбинского, «Веснянка» Л. Украинки, «Зацвела в долине красная калина» Тараса Шевченко, антологию украинской народной классической поэзии для детей «Где ты, барвинок, рос, вырастал», многие другие. Нашли своего читателя и оригинальные книги для детей «Королек и зима», «Мой сентябрь», «Утро всегда начинается с птиц», «Рисунок на камне», «Ночное такси». Вот сколько было сделано до того, как поэт решился предложить читателю свои «взрослые» стихи!
Но Риталий Заславский продолжает искать, удивляться и открывать. Несколько лет тому назад он начал публиковать свою прозу — и вновь это оказалось интересным и своеобразным Впрочем вы можете в этом убедиться сами, прочитав повесть «Тяпа», появившуюся на страницах «Пионерии» в 1986 году.
Риталий Заславский
Тяпа
Маленькая повесть
Жил такой человек на земле — Юрий Яновский. Он писал книги о кораблях и всадниках, сочинял стихи на русском и украинском языках. Иногда, мучительно подыскивая слово, Юрий Иванович в задумчивой рассеянности поглаживал примостившегося у ног фоксика Тяпу. Тот радовался, повизгивал, опрокидывался на спину и осторожно прихватывал зубами руку хозяина. Тяпа, как всякий фоксик, был прыгучим и радостным. Чем больше с ним играли, тем возбужденнее и назойливее он становился. «Ну, хватит, хватит!» — говорил иногда Яновский, пытаясь отстраниться, но куда там: песик наскакивал, кружился вокруг него и вокруг себя, припадал на передние лапы, вертел со скоростью пропеллера обрубком хвоста и звонко лаял, приглашая Юрия Ивановича побегать с ним, повеселиться.
Всё. Работать было уже невозможно.
И тогда Яновский, продолжая играть с собакой, тихонько звал жену:
— Тамара! Тамарочка!
Тамара Юрьевна по визгу и возне легко догадывалась, что происходит. Она появлялась и быстро переключала внимание Тяпки на себя, потом, как бы играя, выводила его в другую комнату, оттуда — на лестницу, во двор и отправлялась с ним на долгую прогулку.
В квартире снова наступала тишина. Яновский писал.
Тамара Юрьевна хорошенько выгуливала фоксика. Вернувшись домой, он жадно пил воду; напившись, вскакивал на тахту и крепко засыпал. Иногда только подергивал во сне лапами и протяжно вздыхал — ему что-то снилось.
Казалось, так и проживет он свою нехитрую собачью жизнь с этими двумя добрыми людьми, самыми лучшими на свете.
Так бы оно и было, наверное.
Но внезапно безмятежность Тяпиных дней загадочно оборвалась. Он почувствовал это сразу. Юрий Иванович стал молчалив и тревожен. А тревога хозяина всегда передается собаке. Тяпа вглядывался в него, стараясь понять, но ничего не понял… Прогулки стали короткими. Тамара Юрьевна выводила его на поводке — и тут же забирала домой. Она все время куда-то торопилась. Тяпка затосковал: утрата ясности непереносима… Прошло еще несколько дней — и Тяпу выпустили во двор одного! На первых порах ему это понравилось: ходи, где хочешь и сколько хочешь. Дерись с другими собаками. Забирайся в мусорку — и никто на тебя не рассердится. Но потом перемена жизненных привычек стала угнетать Тяпу. Должно быть, ему начало мерещиться, что его разлюбили и даже бросили. Возвратившись с гулянья, он забивался в угол и лежал отвернувшись, чтобы все видели, какой он обиженный. Но и на это никто не обращал внимания…
Однажды на улице он услышал странный непрекращающийся гул. Тяпа неизвестно почему — всполошился. Он забежал в парадное, прижался к двери своей квартиры и так сидел неподвижно, пока кто-то из соседей не позвонил и Тамара Юрьевна не открыла. Он вошел и увидел, что в доме тоже все-все переменилось. В центре комнаты стоял большой раскрытый чемодан, Юрий Иванович копошился в нем, укладывая разные вещи. Это уже бывало и раньше, когда Юрий Иванович уезжал. Но теперь в чемодане оказались не только рубашки и книги. В него почему-то положили бумазейного паяца, всегда стоявшего на столике Тамары Юрьевны, туда же перекочевал толстопузый барашек и кубок из рубинового стекла. Никогда прежде эти предметы не трогали и даже не переставляли с места. Тяпу снова охватило непонятное волнение. Человеческая суета, которую еще совсем недавно он так любил, теперь настораживала и томила…
Гул, который на днях Тяпа услышал на улице, слышали сейчас, кажется, все. Он, этот гул, уже пробивался сквозь толстые стены кирпичного дома в квартиру — даже когда окна были закрыты.
Утром следующего дня Юрий Иванович сказал:
— Тамарочка, погуляйте, пожалуйста, с Тяпой, скоро придет машина…
— Ой, у меня еще столько дел, — ответила Тамара Юрьевна, — пусть побегает сам, он же далеко никогда не уходит.
И выпустила его.
Надо же было случиться, чтобы именно в этот день во двор забежала прехорошенькая болонка. Они познакомились, обнюхав друг друга, и побежали в соседний двор. Болонка была веселой и непоседливой — все наскоро осмотрев в этом дворе, она побежала дальше, а Тяпа не отставал — уж очень болонка понравилась ему. Так они пробегали несколько часов. И впервые за последние дни Тяпе было спокойно и легко…
А в это время Тамара Юрьевна с заплакаными глазами бегала по двору и надрываясь кричала:
— Тяпа! Тяпочка!
Юрий Иванович молча барабанил пальцами по капоту машины, нервно покусывал нижнюю губу.
Военный, ходивший размеренными шагами взад и вперед, вдруг остановился и выразительно взглянул на часы: больше нельзя было терять ни минуты.
Тамара Юрьевна сказала:
— Я сейчас… — и побежала в парадное. Она постучала соседке, думая попросить ее приглядеть за Тяпой. Но сколько она ни стучала, никто не отворял…
Машина медленно выехала со двора. Юрий Иванович все смотрел на дорогу: не мелькнет ли где-нибудь Тяпа? А Тамара Юрьевна припала головой к его плечу и плакала…
Тяпа прибежал домой уставший, голодный, беспечный. Сперва он как будто и не удивился, что его мисочка с едой стоит не в обычном месте на кухне, а снаружи, на лестничной площадке. Он просто поел и спокойно растянулся рядом, задремал. Во сне ему привиделась болоночка, с которой познакомился сегодня, и он спал долго-долго…
Проснулся он совсем уже в темноте — может быть, даже ночью. В парадном было по-прежнему очень тихо. За дверью его квартиры тоже стояла чужая, непонятная тишина. Тяпа разом вскочил, он испугался. Гул, этот уже привычный гул, усилился, да так, что в окнах начали позванивать стекла. Тяпа поскреб лапой дверь. Тишина… Тяпа залаял. И сам не узнал своего голоса: столько в нем было хриплости и чего-то еще — сдавленного, непривычного. И снова тишина, тишина, в которой все слышней непрекращающийся яростный гул снаружи… И тогда Тяпу охватил страх — он заметался, завыл, заскулил. Но никто не откликнулся, никому не было дела до него, а может быть, просто никого уже вокруг не было.
Несколько дней Тяпа безразлично лежал возле своей двери. Он догадывался, что она больше не откроется, что никто из нее никогда не выйдет. И от этого ему не хотелось больше ничего.
На ослабевших ногах, кое-как перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, он вышел из дома во двор. День стоял по-осеннему теплый, по листьям скользило мягкое киевское солнце. Гула не было слышно, он прекратился совсем. Тяпа вышел на улицу. Пусто, никого. Это было странно. Тяпа знал, что именно в это время года по улицам, не торопясь, разгуливают люди. Куда же они делись? Что произошло?
Внезапно из-за угла показались два человека. Тяпа даже обрадовался, насколько он вообще мог сейчас радоваться. И люди заметили его: уж очень пустой была улица, чтобы не заметить пусть и такую маленькую собачонку, как Тяпа. Один из них пощелкал пальцами и причмокнул губами, подзывая Тяпу. Тяпа не двигался и внимательно смотрел на приближающихся людей. Что-то в них было незнакомое, настораживающее. Тяпа знал многих людей в этом городе. Одни приходили в гости к Юрию Ивановичу и Тамаре Юрьевне, этих Тяпа считал своими. Других встречал во дворе. С третьими подолгу стоял на улице, пока Юрий Иванович или Тамара Юрьевна с ними разговаривали. Но два человека, которых ом увидел, были совсем другие. Когда один из них заговорил, Тяпа окончательно убедился, что это _совсем другие_ люди. Он услышал резкие, картавые голоса и — ни одного знакомого слова! Он понял: они чужие. Даже не те чужие, которых он иногда облаивал, а совсем по-другому чужие, иначе. И от этого своего собачьего понимания Тяпа, сам того не замечая, оскалился, зарычал, шерсть у него на загривке поднялась торчком.
— О! — вскричал незнакомый человек, и вдруг из какой-то штуковины, торчавшей у него на животе, блеснуло пламя.
Тяпа взвизгнул и бросился в подъезд. На счастье, пуля не задела его.
Тяпа бежал как безумный. Когда он наконец остановился, то не узнал местности, он забежал слишком далеко. Напрасно Тяпа старался разыскать знакомую улицу, двор, дом. Все вокруг было другое, В конце концов он был домашней собакой и далеко от дома никогда не отходил… С этого дня Тяпа стал бродячим. И он бродил, бродил, бродил — по чужим дворам, чужим улицам, чужим садам. Он отощал, шерсть его утратила блеск и кое-где на боках как бы стерлась. Когда-то из шалости он заскакивал на мусорки и ему за это попадало от хозяев. Он был сыт, ему ничего не нужно было там, просто нравилось вынюхивать неожиданные запахи, находить то, чего, конечно, не было в доме Юрия Ивановича и Тамары Юрьевны. Теперь Тяпа забредал на эти мусорки в поисках грязной ссохшейся корки, скрученной колбасной шкурки, каких ни есть жалких объедков…
Тем временем на улицах стали появляться люди. А однажды он увидел, что их очень много, они густой толпой двигаясь по мостовой — и Тяпа, осторожно проскользнув с тротуара между ног зелено-серых незнакомцев, стрелявших в него (их тоже было много), постарался затесаться в эту толпу людей, речь которых была ему знакома с давних пор. Они катили какие-то тачки, несли чемоданы. А у одного старика в руке был точно такой же чемодан, как у Юрия Ивановича, и от этих воспоминаний у Тяпы забилось сердце, он чаще задышал, вывалил язык и, пристроившись к старику, бежал не отставая. Старик не отгонял его, но и не обращал внимания. Старика мучила одышка, ему тяжело было тащить чемодан, и занят он был чем-то своим… Тяпа быстро устал, но все же старался не отстать. Толпа становилась все гуще, и от этого ее движение замедлилось, а после и вовсе остановилось. Вдруг Тяпа — прямо перед собой — увидел строй зелено-серых. Они стояли поперек улицы плотным рядом и по одному пропускали людей дальше. Когда подошел к ним старик, они что-то сказали ему на своем резком, картавом языке — и старик поставил на землю чемодан, а сам, уже с пустыми руками прошел за линию зелено-серых и скрылся. Чемодан старика швырнули в кучу других вещей. Тяпа раздумывал, идти ли ему за стариком или остаться при чемодане, напоминавшем ему о дорогом человеке. Но в это время до его слуха долетели звуки пальбы. Они доносились с той стороны, где скрылся старик. И Тяпа решил, что ему лучше все-таки уйти. Он выбрался из толпы и опять побрел по незнакомым улицам и брел до тех пор, пока не перестал слышать выстрелы. Тогда он примостился за травянистым бугорком у самой дороги и сразу же уснул. Только сон возвращал силы. Лишь бы ничего не снилось из прежней такой обычной когда-то, а теперь казавшейся удивительной, неправдоподобно прекрасной жизни!
Незаметно пришла зима. Дул ветер с Днепра, было холодно. Короткая шерсть Тяпы не грела. Но особенно подмерзали лапы. Тяпа поднимал их по очереди, стоя на трех; четвертая пока чуть согревалась, потом он опускал ее и подымал другую. Глаза у Тяпы непрерывно слезились, он начинал хуже видеть.
Иногда ему удавалось на ночь забраться в парадное и улечься на половичке перед какой-нибудь дверью. Это было счастьем…
Однажды утром дверь отворилась, и какой-то человек закричал: «Пошел вон!» — и пнул его ногой в живот. Тяпа разомлел от сна, не успел увернуться — удар был сильным, и с тех пор у Тяпы что-то болело внутри. Впрочем, он даже рад был этому, потому что из-за боли меньше хотелось есть.
Тяпа продолжал бродить. И однажды, когда сугробы подтаяли и осели, а снег сделался желтым и ноздреватым, выбившийся из сил Тяпа вдруг увидел знакомую улицу. Он задохнулся — и побежал, побежал. Вот и двор. Все такое же, как прежде. Вот и дверь парадного. Но она закрыта. Тяпа постоял возле нее. Нет, он не надеялся ни на что! Прежней жизни не было и быть не могло. А то, что осталось от нее — дом, двор, улица, только растравляло душу, и Тяпа побрел прочь, он решил сюда больше никогда не заглядывать. За год он превратился в собачьего старичка, да и лет ему действительно было уже немало. Если б не оборвалась та, прежняя жизнь, может быть, он еще долго бы скакал и резвился, а в нынешнем существовании он просто старался выжить, хотя плохо понимал, зачем это ему нужно.
В мусорном ящике с выломанными досками шевелилась кошка. Она что-то грызла, жмурясь и наклонив голову. Приглядевшись, он с трудом узнал в этом тощем грязном создании свою бывшую соседку — рыжую красавицу, гордо лежавшую на подоконнике этажом выше, лениво потягивавшуюся и сладко мурлыкавшую. Сколько раз он — не со зла, а от веселого нрава — лаял на нее, задрав голову, а она снисходительно смотрела на него, как будто хотела сказать: «Ну и дурачок же ты! Чего разоряешься?» Теперь, увидев Тяпу и, наверное, даже не узнав его, она выгнула спину и зашипела.
1 2 3


А-П

П-Я