Илья отвел взгляд от его лица. Они могли почувствовать друг
друга - два человека в плащах с глубокими карманами, чей путь пересекся из-за
третьего.
Потом показался и клиент. Пожилой, грузный, одетый чуть небрежно. Немодное
пальто, шляпа чуть ли не советских времен.
- До завтра, Игорь, - звякая ключами сказал клиент. Телохранитель не ответил.
Он продолжал смотреть на лестницу - не видя, но чувствуя. Мягко открылась
тяжелая бронированная дверь.
- До свидания, Эдуард Петрович, - телохранитель дождался, пока дверь
закрылась, и пошел вниз. Неуверенно, словно чувствуя, что сделал не все
необходимое.
Илья действовал не раздумывая. У него были лишь секунды - те секунды, пока
клиент снимает пальто и разувается, пока он уверен, что его охранник еще
рядом. Илья пошел вниз по лестнице, неосознанно копируя и темп, и манеру
движения телохранителя. В миг, когда тот выходил из подъезда, Илья оказался у
двери и нажал кнопку звонка. Где-то рядом, неслышная за толстыми стенами и
пуленепробиваемой сталью, замурлыкала веселенькая музыка.
Внизу хлопнула дверь подъезда. И в унисон ей открылась дверь квартиры.
- Что, Игорь... - человек осекся, глядя в лицо Ильи. Карамазов толкнул его,
коротко и сильно, отпихивая в глубину коридора. Стрелять в упор - небольшое
удовольствие.
"ПМ" хлопнул два раза, вначале почти неслышно, потом с легким, невнятным
звуком. Эдуард Петрович, все с тем же удивлением на лице, повалился на
янтарно-желтый паркет. Илья задумчиво посмотрел на тело. Контрольного выстрела
в голову он не делал никогда - во-первых это придавала убийству почерк
непрофессионала, во-вторых позволяло родным по-человечески проститься с
покойным. Раньше он стрелял только один раз, но с полгода назад, услышав, что
у некоторых людей сердце расположено справа, стал делать дополнительный
выстрел. На всякий случай.
Оставалась последняя формальность, входившая в стоимость заказа. Её полагалось
сделать перед акцией, но Илья не видел большой разницы между мгновением до, и
мгновением после.
- Это проценты по известному тебе кредиту, Эдуард Петрович, - морщась от
напыщенной бессмысленности фразы произнес он. Работа на экспансивных южан
всегда связана с подобными глупостями, но этой осенью было не слишком много
заказов.
...Из подъезда серого "сталинского" дома Илья вышел, лишь аккуратно
проверив, нет ли пятен на плаще. Прошел длинным двором мимо кучки подростков,
оккупировавших беседку. Грязно-желтые листья устилали асфальт недолгим осенним
ковром. Накрапывал мелкий дождик, и прохожие были торопливы. Хороший день для
работы. Пройдя мимо рядов киосков и маленького базарчика он смешался с
толпой, втекающей на станцию метро. Четверти часа от "Электрозаводской" до
"Комсомольской" было вполне достаточно, чтобы расслабиться окончательно. В
переходе Илья купил пару газет и рассеяно просмотрел их в вагоне, поглядывая
то на текст, то на стоявшую в нескольких шагах девочку лет десяти. Девочка
была очень серьезная и деловитая, ее сосредоточенное лицо вполне подошло бы
взрослой женщине. Илье такие нравились. Ему захотелось побыстрее попасть
домой.
2.
Кирилл любил осень.
Если мы спросим себя, как отражается на человеческой судьбе любовь к тому или
иному времени года, то вряд ли найдем ответ. Связь, наверное, есть, но какова
она - не подскажет самый талантливый психолог. Можно любить зиму и нести в
себе тепло, можно предпочитать лето, оставаясь осколком льда.
Кириллу нравилась осень, и не та, багряно-золотая, воспетая Пушкиным, а самая
обычная московская - с тоскливым серым небом и холодным влажным ветром,
гуляющим по проспектам. Он никогда не пробовал разобраться, какие струны
задевают в его душе слякоть и дождь. В тринадцать лет редко задаются такими
вопросами. Но аналогия с Пушкиным ему слегка льстила. Когда тебя с
четырехлетнего возраста называют поэтом, это может привести к чему угодно - но
только не к заниженной самооценке.
Для своего возраста он был высоким, но хрупким мальчиком с совсем еще детским
лицом. Многие его сверстники уже раздавались в плечах, грубели, с достойным
лучшего применения упорством превращаясь в пародию на взрослых. Кирилл еще
оставался мальчишкой.
Скажи, кто-нибудь, что он этому рад, Кирилл бы искренне возмутился. Однако это
было именно так.
Кирилл Корсаков боялся взрослеть.
Он ушел из школы после третьего урока - занятия никогда не казались ему
чем-то, требующим особо серьезного отношения. Какое-то странное настроение
владело им с утра - давным-давно, в ту пору, когда его прозвали "самым юным в
мире поэтом", Кирилл называл такое настроение "стишным". Он употреблял это
словечко и сейчас - когда надо было оправдаться за невыученное задание, или
увильнуть от какой-нибудь домашней работы. В школе это уже перестало помогать,
а вот дома... "Мама, у меня стишное настроение", - фраза всегда действовала
безотказно.
Единственной проблемой было то, что Кирилл давным-давно не писал никаких
стихов.
- Ты куда сейчас? - одноклассник Кирилла, Максим Слугин, убежавший с последних
уроков "за компанию", обнял его за плечи. Наверное, это был самый странный из
друзей Кирилла - крепкий, абсолютно прямолинейный паренек, непонятно как и
зачем переходящий из класса в класс. Из поэтов он знал только Пушкина и
Корсакова, причем в правильности своих знаний был уверен ровно наполовину. При
этом он сохранял трепетное уважение к чужому таланту - возникшее с первого
класса, когда Кирилл за один день наградил всех ребят стихотворными
дразнилками.
- Домой.
- Стихи писать?
Самым простым выходом было кивнуть, что Кирилл и сделал.
- Угу, - удовлетворенно буркнул Максим, доставая сигареты. Ловко закурил, не
замедляя шага и демонстрируя хороший опыт в этом занятии. - Давай пива попьем?
- У меня денег нет, - соврал Кирилл.
- А я угощаю.
- Холодно, горло заболит.
Максим пожал плечами. Проблем с ангинами у него никогда не было, и он на
всякий случай уточнил:
- "Медведя" возьмем, он крепкий, простуду как водка лечит...
- Да не хочу я, отвяжись!
- Как знаешь, - не обижаясь сказал Максим. - Ну, давай, пиши. Потом
прочитаешь.
Последняя просьба была традиционной и совершенно необязательной к выполнению.
Слугин довольствовался дружбой с поэтом, сами стихи его не слишком волновали.
У ближайшего ларька он отстал, придирчиво разглядывая шеренгу пивных банок.
Кирилл свернул на первом же повороте, чтобы добродушный словно теленок и
липкий как скотч Максим не передумал, и не бросился догонять его с банкой в
руке. Потеряв Кирилла из виду он через минуту забудет о его существовании,
как, впрочем, и сам Корсаков.
На бегу Кирилл наткнулся на какого-то парня, вяло ругнувшегося вслед, завернул
еще раз и остановился на углу, обтекаемый редкими прохожими. Он понял, что
безумно хотел остаться в одиночестве. Что-то было неладно, но он никак не мог
понять, что именно.
Он вдруг почувствовал, что задыхается. Ничего конкретного - просто не хватает
воздуха. Когда-то такое было с ним, если упорно не шел уже совсем-совсем
придуманный стих. Ощущение было в чем-то даже слегка приятным - после у него
получались действительно хорошие строчки. Но сейчас о стихах не было и речи.
Лишь давящая пелена.
- Мальчик, тебе плохо?
Пожилая женщина, из тех, что регулярно пишут письма в газеты, помогают пьяным
на остановках сесть в нужный троллейбус и терроризируют продавцов в
супермаркетах, остановилась возле него.
- Ты не болен? Никакой гадости не глотал?
Кириллу сразу стало легче.
- Оставьте меня в покое! - звонко выкрикнул он. - Ничего я не глотал!
Женщина, оскорбленная в лучших чувствах, мгновенно двинулась дальше. Кирилл
проводил ее растерянным взглядом.
что это со мной?
Он медленно пошел, машинально следуя за женщиной. Та, отойдя немного,
обернулась, увидела идущего за ней мальчишку, и ускорила шаг. Малолетний
наркоман - не слишком полезный для здоровья собеседник. Кирилл, опомнившись,
остановился.
Еще час назад он собирался побродить по старым улицам центра. Теперь же ему и
впрямь захотелось оказаться дома. Закрыться в своей комнате, избавиться от...
от чего?
от давящего взгляда...
Он сам поразился той легкости, с которой далась разгадка. Просто "взгляд в
спину"... Кирилл обернулся, подозрительно рассматривая прохожих. Никого, кто
бы хоть мимолетно посмотрел на мальчугана с испуганными глазами. Никого... Да
и не могло быть - это ощущение, душное ощущение чужого взгляда, преследовало
Кирилла с самого утра. И дома, и в школе. Оно лишь нарастало - с каждой
минутой, накатывая, словно морская волна на пологий берег.
Кирилл подавил безумное желание разреветься и побежал обратно - к метро, в
смутной надежде, что под землей, в рвущейся во все стороны толпе, "взгляд в
спину" исчезнет.
Через десять минут он понял, что это была напрасная надежда.
3.
Только молодые могут называть старость временем покоя.
Их ошибка пройдет, как любые ошибки, когда они сами постареют.
Аркадий Львович стоял у запотевшего окна, глядя на моросящий дождь. Дождь - не
огонь, и не морская волна, на него нельзя смотреть бесконечно, погружаясь в
почти живое движение. Дождь всегда умирает: даже для ливня всемирного потопа
был сорок первый день.
Это была последняя осень - и дождь нес с собой последнее горькое утешение.
Медленно повернувшись Аркадий Львович вслушался в собственное движение. Ничего
- ни боли, ни даже малейшего дискомфорта. То, что убьет его, еще дремало,
набирая силу.
Жизнь никогда не сдается без боя - но и никогда не побеждает смерть.
- Папа, я ухожу, - донеслось из коридора.
Аркадий Львович прошел через комнату, где незаправленная кровать терялась
среди стеллажей с книгами. Когда-то давно ему сказали, что эта комната похожа
на декорацию из фильма об известном ученом. Он ответил не раздумывая - "я и
сам декорация", и лишь много позже понял, что это правда.
Зять зашнуровывал ботинки, согнувшись с мучительной решимостью толстого
человека. Покосился на вышедшего в коридор тестя.
- Продукты в холодильнике. А чайник я поставил на огонь.
- Спасибо, Андрюша.
Аркадий Львович любил зятя так, как только можно любить человека, не
оправдавшего ни худших надежд, ни лучших ожиданий. Андрей никогда, ни двадцать
лет назад, ни сейчас не смотрел на жену-еврейку как на средство передвижения,
а на тестя-профессора как на трамплин в карьере. Правда он так и остался,
теперь уже очевидно навсегда, совершенно бесталанным и рядовым ученым. Но это
уже от Бога, а все доступное человеку Андрей выполнил честно.
- Вера заглянет завтра, - выпрямляясь сообщил он. - Приберется... ремонт бы
вам сделать, Аркадий Львович...
"После", - завертелось на языке. "Перед продажей".
Аркадий Львович никогда не старался понять, какую роль в любви родных играет
его квартира. Но в любом случае она сгладит им печаль.
- До свидания.
- До свидания, Андрей.
Он запер дверь и прошел на кухню, где неторопливо закипал чайник. Придирчиво
заглянул в холодильник - лианозовский кефир и царицинская колбаса. Хорошо.
Человек, знающий, что жить ему осталось полгода, по-прежнему ценил маленькие
радости жизни.
Аркадий Львович встал у кухонного окна. Не все ли равно, в какую сторону
смотреть человеку, стоящему в центре дождя? Проводил взглядом прыгающего по
лужам зятя. Комичное зрелище... не всегда умение жены вкусно готовить идет на
пользу мужу.
С этой стороны дома окна выходили в нешумный короткий переулок, не
испохабленный ни обилием магазинов, ни вывесками контор "по продаже
чего-угодно". Сквозь сеточку дождя старик смотрел на ровный ручеек прохожих.
Большинство спешило. Только на углу, через улицу, замерла тоненькая фигурка
мальчика - то ли рассматривающего что-то, то ли неожиданно погрузившегося в
свои мысли. Странный паренек.
Закипел чайник, и Аркадий Львович на секунду отошел к плите. Когда вернулся,
мальчика на углу уже не было. Он бежал, торопливо, словно спасаясь от
чего-то...
Забавно. Почему от "чего-то", а не от "кого-то"? Проекция собственных ощущений
подступающей смерти на ребенка, еще и не задумывавшегося на эту тему? Аркадий
Львович отвернулся. В мальчике было слишком много жизни и нетерпения, смотреть
на него оказалось неожиданно тяжело.
Он приготовил нехитрый завтрак, обстоятельно и деловито, как привык делать все
на свете. Налил крепкий чай, усмехнувшись про себя - "Аркаша, какой у тебя
всегда вкусный чай..." Да. Не жалейте заварку...
Впрочем, не все успели в охаянные советские времена добиться достаточного
успеха, чтобы следовать этому простому правилу. Многих нынешняя свобода лишила
всего арестантского сервиса, ставшего таким привычным и должным. Сам Аркадий
Львович никогда не высказывался о политике, за исключением той простой
констатации, что любая власть - дерьмо. Он ухитрился поступить в университет
еще при жизни Сталина, защититься при Хрущеве, стать профессором и вдоволь
поездить по миру при Брежневе. Не помешала ни фамилия Зальцман, ни
беспартийность. Конформизм? Возможно. Но его твердая убежденность, что дураки
и умные произошли куда раньше, чем коммунисты и капиталисты, так и не была
опровергнута временем.
Он вымыл посуду и снова вернулся к окну. На столе ждала начатая еще с полгода
назад статья - Аркадий Львович старательно подбирал остающиеся долги.
Маленькое счастье знания - уйти, не оставив за собой невыполненных дел.
Но вначале стоит чуть-чуть прибраться в квартире.
- Я словно жду сегодня чего-то, - сказал он вслух. И на этот раз не удивился
фразе. Да, именно "чего-то".
И оно придет. Раньше чем смерть - может быть, ее вестником.
4.
"- Раскрой мне судьбу, - сказал человек.
- У тебя нет судьбы, - ответила сфинга.
- Тогда - умри.
Человек отвернулся от жалкого логова в песчаном откосе, от хрупких рыжих
костей, крошащихся под лапами чудовища, от пепельных струек пыли, текущих как
умирающий дым.
1 2 3 4 5 6 7 8