Было нечто сродни в нас медлительно гасшим лампадам…
Но в короткие дни я, сорвавшийся издалека,
Промелькнул мимоходом нет, резче скажу, мимопадом,
Остальные ж томились: недели? года? иль века?

Дорогие… Вся гордость, все лучшее ими забыто;
Точно ветер над городом, гонит их призрачный бич,
И сквозят через них блики сального, тусклого быта,
Блекло-мутные дни, счет ничтожных потерь и добыч,

Пропотевший уют человеческих стойл и квартирок,
Где снуют и клубятся отбросы народной души;
Этажи новостроек, где бес современного мира
Им кадит, как героям, твердя, что они хороши;

Все яснее сквозь них различал я вихрящийся омут,
Просверливший миры и по жерлам свергавший сюда
Миллионы слепых, покорившихся трижды слепому,
Сгустки похоти, лжи, мести, жадности, сна и труда.

Род? сословие? класс?.. Вероломный тиран революций
Раздробил скорлупу их пример и обычай отцов;
Суетливою массой по Верхней Москве они льются,
Пока рок на тропу не наступит, незряч и свинцов.

— Плачь, Великое Сердце, Кому из народных святилищ
Благовонным туманом текут славословия, — плачь!
Плачь о детищах тлена, о пленниках горьких чистилищ,
Кто, как праздная пена, не холоден и не горяч!

Плачь, Великое Сердце! По Ирмосам и литургиям
Из небесного храма под черную сень низойди,
Облегчи их блужданья! Вернуться к Тебе помоги им,
Ты, огонь состраданья, затепленный в каждой груди!

…Нет, молиться вот так я тогда не умел еще… Ужас
В закоулки, во мрак меня гнал, точно плетью, пока
Тайна здешних убежищ, из брошенных слов обнаружась,
Мне внезапной надеждой забрезжила издалека.

Меж багровых кубов, по кварталам, промозглым и волглым,
Как тоскующий зов, мне маячили их купола:
Двойники ли церквей, до сих пор недоступные волграм,
Тех, что в мире людей сквозь столетия Русь берегла?

А, так вот для чего нам внушал мироправящий демон
Разрушать естество этих мирных святынь наверху,
И кровавой звездой точно дьявольскою диадемой,
Обесчестить их трупы, их каменную шелуху!

Как хитер этот бес: посмотри, — их почти не осталось,
И покрову небесному негде коснуться земли…
Горе Агру скорбящему! как снизойдет к нему жалость?
Защитят ли страдальцев все башни, дворцы и кремли?..

Так, рыдая как гном, от стыда, от бессилья, от страха,
То бегом, то ползком я к убежищу крался, — но путь
Был оборван, когда исполински размеренным взмахом
Длиннорукая волгра меня подхватила на грудь.

Она тесно прижала меня к омерзительной коже,
То ль присоски, то ль жала меня облепили, дрожа…
Миллионами лет не сумел бы забыть я, о Боже,
Эту новую смерть срам четвертого рубежа.

Я был выпит. И прах моя ткань — в ее смрадные жилы
Как в цистерны вошла, по вместилищам скверны струясь,
Чтобы в нижних мирах экскрементом гниющим я жил бы…
Вот, ты, лестница зла! Дел и кар неразрывная связь.

…Так, в Агре он впервые испытывает живое чувство жалости. Здесь он понял, что множества несчастных пали сюда вследствие отяжеления души, вызванного жизненным укладом, долю ответственности за который несет и он.

10. БУСТВИЧ

Казалось: по-прежнему Агр вокруг,
Лишь краски померкли вдруг,

И трупною зеленью прах земной
Светился, как вязкий гной.

Меж призрачных зданий мелькали кругом,
То в щель заползая, то в дом,

Твари, верщащие рыск и лов,
С фаллосом вместо голов.

Рассказ мой! Горькую правду открой!
Они припадали порой

К массе человекоподобных груд,
Охватывая их, как спрут.

Едва шевелясь, я лежал у стены,
Как труп на поле войны,

Как падаль, подтащенная ко рву,
Как пища гиенам не льву.

Я пробовал встать, но мышцы руки
Оказывались мягки,

Как жалобно вздрагивающее желе,
Как жирная грязь на земле.

Да, куча бесформенного гнилья
Так вот настоящий я?..

Тогда, извиваясь, как бич, как вервь,
Подполз человеко-червь.

Размерами с кошку, слепой, как крот,
Он нюхал мой лоб, мой рот,

И странно: разумность его — вполне
Была очевидна мне.

Бороться? Но, друг мой! кого побороть
Могла б растленная плоть,

Бескостная, студенистая слизь,
Где лимфа и гной слились?

Едва пошевеливаясь, без сил,
Я в муке смертной следил,

Как человеко-червь пожирал
Меня, как добротный кал.

Незыблемейшую присягу приму,
Что никогда, никому

Не испытать ни в одной судьбе
То омерзенье к себе.

…В Буствиче рождается омерзение к плотскому началу, если оно ничем не озарено и не имеет противовеса в виде стремления к высшему.

11

Как смел я ждать, что искуплю
Во тьме чистилищ все деяния,
Что дух Возмездья утолю
Простою болью покаяния?

Я понял: срыв мой сквозь жерло
Едва лишь начат. Неимоверное
Злодейство прошлое влекло
Меня все ниже тягой мерною.

Как деспот, как антропофаг,
Как изверг, обойден пощадою,
За Буствичем глухой Рафаг
Я пересек, все глубже падая.

Коробит жгучий мой рассказ?
В нем — яд стыда, в нем горечь гневности,
Он слишком сумрачен для вас
И жаром схож с огнями древности.

Как о загробном не скажи
Во всем усмотрит чары прошлого
Тот, кто приучен богом Лжи
К благополучью века пошлого.

Но эту не отдам врагу
Правдивейшую из бумаг мою,
Стихом горчайшим не солгу:
Он опален подземной магмою.

Кто верен мужеству — читай!
Сквозь жар багрового и черного
Я подниму туда, где стай
Орлиных плеск у фирна горного;

Утешу вышней синевой,
И пред Небесной Сальватэррою
Коснешься правды мировой
И, может быть, воскликнешь: верую.

Но раньше райской синевы
Вникай в кромешные видения,
Затем, что этой злой главы
Первейшей смысл — предупреждение.

12. ШИМ-БИГ

Каменный, прямой,
Сумрачный туннель,
Призрачный уклон
Вниз…
Рваный, как кудель,
Сверху лишь туман
Зыбкой бахромой
Свис.

Это — не туман:
Бурые клубки
Мечущихся тел:
Мы!
Движемся, течем
В нижний океан
Сквозь водораздел
Тьмы.

С каждым из слоев
Лестницы в Ничто
Меньше б ты нашел
Нас:
Сквозь седьмой шеол
Льется только сто
Вместо тех былых
Масс.

Дыры вместо глаз,
Пряди вместо рук,
Вместо голосов
Взрыд.
Истерзала нас
Горшая из мук:
За себя самих
Стыд.

Скользкий потолок…
Медленный уклон…
Оползни… Провал
Луж…
Эллин бы назвал
Словом «флегетон»
Этот водосток
Душ.

Хищное, как бич,
Прозвище Шим-бИг
В разум я ввожу
Твой!
Стен не раздробить;
Бунту, мятежу
Этот не открыть
Слой.

Смеет ли язык
Поименовать
Истинных владык
Дна?
Кто в моей стране
Видел эту рать
Даже в глубине
Сна?

Царственен любой,
Точно Люцифер,
С пурпуром размах
Крыл,
Но холодный лик
Сумеречно-сер,
Странной нищетой
Хил.

Ангелами тьмы
Ластятся к телам,
Космы бахромы
Вьют,
Нашу маету,
Брошенность и срам
Тихо на лету
Пьют.

Медленно ползем,
Еле шевелясь,
В каменной груди
Зла…
Вон уж впереди
Брезжит, не светясь,
Устье водоем,
Мгла.

В полное Ничто
Плавно, как струя,
Влиться наш готов
Сонм…
Вот он, наш итог
Пасть небытия,
Нижний из слоев
Дромн.

…Утратив последнее человекоподобие своей формы, в Шим-бИге он исчерпывает до конца одну из величайших мук: стыд.

13. ДРОМН

Свершилось. В мертвом полусвете я
Застыл один над пустотой.
Часы, года, тысячелетия
Таких мерил нет в бездне той.

О, даже в клочья, в космы рваные
Облечь свой дух я предпочту,
Чем плыть бесовской лженирваною
В зияющую пустоту.

Здесь пропадала тень последняя
Того, что кличется среда,
И не могла б душа соседняя
Мне прошептать ни «нет», ни «да».

Щемящей искрой боли тлеющей
Один в безбрежности я вис,
Чуть веруя, что на земле еще
Для всякого есть «верх» и «низ».

Напрасно спрашивать о слое том,
Ничтожно мал он иль огромн?
Все представленья перекроет он
Лишь тем одним, что это — Дромн.

Все утеряв, мечтал о грузе я:
Повсюду — центр, везде — края…
Лишь ум рыдал: в нем шла иллюзия
Ужасного небытия.

Мельчайшие, как бисер, частности
Я здесь припомнил, пуст, угрюм,
И никогда столь острой ясности
Не знал мой вскрикивавший ум.

Итог всей жизни, смысл падения
В проклятый Дромн через слои,
Подвел я там в бессонном бдении,
В предвечном полубытии.

Порою мнилось, что украдкою
Бесплотный кто-то предстает:
Он, как росу, как брагу сладкую,
Мою тоску и горечь пьет.

Я знал, что в скорбные обители
И в Агр, и в Буствич, и в Мород
Порой чудесные Целители
Находят узкий, тесный вход.

Но здесь, у крошечного устьица
Моей судьбы — конец суда,
И мне на помощь в Дромн не спустится
Никто, ничто и никогда.

…В Дромне сознание яснеет. Является догадка о том, что все могло бы быть иначе, если бы он сам, утверждая при жизни веру в смертность души, не избрал этим самым Небытие и покинутость.

14

Страшно, товарищи, жить без тела!
Как эту участь изображу?
Чье предваренье хоть раз долетело
К этому демонскому рубежу?

Только недвижной точкой страданья
В этом Ничто пламенеет душа
Искра исчезнувшего мирозданья,
Капелька выплеснутого ковша.

Как в этой искре теплится чувство?
Как она память вмещает? ум?
Слог человеческий! Ложе Прокруста
Для запредельных знаний и дум!

Перебираю странные рифмы,
Призрачнейших метафор ищу…
Даймон — единственный, кто говорит мне:
«Вырази, как сумеешь. Прощу».

Да, но как чахло, мелко величье
Тайны загробной в клочьях стиха!..
Горькое, терпкое косноязычье.
Непонимаемый крик петуха.

— Вот, розовеют пропасти Дромна,
Будто сквозь красную смотришь слезу,
Будто безгрозовый, ровный, безгромный
Слой воспламеневает внизу.

Может казаться розово-мирной,
Если глядеть на нее с вышины,
Эта недвижная гладь Фукабирна
Без гребешков, без струй и волны.

Я ощутил: моя точка — весома,
Искра вытягивается, как ось,
Неотразимою тягой влекома
В красные хляби, медленно, вкось.

Тело? опять?! но без рода? без корма?
Да: на оси бессмертного Я
Оплотневала новая форма,
Новая плоть инобытия.

И, глянцевея поверхностью жирной,
Ометалличив странный состав,
К жгучей поверхности Фукабирна
Я прикоснулся, затрепетав.

…Страдания Фукабирна заключается в великом ужасе от осознанного, наконец, падения в вечные муки.

15. ОКРУС

Быть может, уже недалек тот день,
Когда не ребяческую дребедень,

Не сказку пугающую, не бред
В рассказе об инфраслоях планет

Усмотришь ты, одолев до конца
Предупреждающий стих гонца.

Разве не слышал я с детских дней
Древних преданий про мир теней,

Адского жара и адских стуж,
Вечной обители грешных душ?

Науке ты веришь в нее, как раб
Уже прикоснуться давно пора б

Зоркою аппаратурой глубин,
Пламенно-рдеющих, как рубин.

Зримой субстанции магм двойник
К душам рыдающим там приник

Мертвый, но знойный, странный субстрат,
Супра-железа невидимый брат.

О, сколько раз, умудренный там,
Я перед вами, для вас и вам

Бисер мой без ответа метал!
Правильный термин инфраметалл

Режет вам разум, как по стеклу
Острую если проводишь иглу.

Но этот термин может пока
Выразить шифром, издалека,

Тот иноматериальный состав,
Что оплотнел у планетных застав.

Стало, спускаясь в то бытие,
Инфраметаллом тело мое,

В шар обращаясь, биясь, крутясь,
С обликом прежним утратив связь.

Если среди человеческих мук
Хочешь найти, неведомый друг,

Муку, подобную муке той,
Думай про дальний век прожитой:

Только испанское ауто-да-фэ
Правильно вспомнить в этой строфе.

Но наверху лишь миги, часы
Этих страданий клал на весы

Радостям жизни в противовес
Правивший инквизицией бес.

Тут же страдания длятся года.
Что ж, ты и этому скажешь «ДА»?

…В Окрусе он осознает, что возрастающие телесные муки — это возмездие, и что закон, столь жестокий, не может иметь божественного происхождения.

16

Мой сказ, мой вопль, мой плач, мой крик
Сочти, коль хочешь, ветхой сказкою,
Но прочитай, как я достиг
И стал внедряться в днище вязкое.

Чистилищ сумеречный спуск
Лишь вехи спуска, муки пробные;
Теперь я видел, как горят
В огне предвечном мне подобные.

То начинался лютый круг
Миров, овеществленных магмами:
Их не прощупал зонд наук,
Лишь усмехавшихся над магами.

Загробное, прогрессу льстя,
Рисуем мы пером вседневности,
И даже малое дитя
Смеется над гееной древности.

В век политической игры,
Дебатов выспренных в парламенте,
Кто станет думать, что миры
Воздвиглись на таком фундаменте?

Еще гуманный «Абсолют»
Мы допустить способны изредка;
А я твержу одно: что лют
Закон бушующего Призрака;

Что Призрак — явственней, чем явь,
Реальностью реален высшею,
И демоны несутся вплавь,
Как корабли, над нашей крышею.

О, как безмерно глубоко
Религий вещих одиночество,
Их, детское, как молоко,
Доверье к голосу пророчества!

Но — правда жгучая — и в них
Провидцами недорассказана,
Душа внушенных Богом книг
Ошибками и ложью связана.

— Еще в те дни, когда Земля,
Как шар огня, в пространствах плавала,
Законов тяжесть тяжеля,
На них оперлась лапа дьявола.

Он стиснул, сжал, он исказил!
В страданьях душ есть излучение;
Оно — вот пища темных сил,
Вампиров нашего мучения.

Путь восходящих мириад
Вампир великий сделал битвою,
Борьбу за жизнь, — чтоб брата брат
Теснил кровавою ловитвою;

Где принцип Дружбы, как устой,
Едва успел возникнуть ранее
Внедрил он страшный и простой
Закон взаимопожирания;

Любовь, свободу, благодать
Он подменил слепым возмездием…
Так мучит дьявольская рать
И здесь, и по другим созвездиям.

Молясь у ласковых икон
О днях гармонии желаемой,
Запомни: двойственен закон,
Владыкой Зла утяжеляемый.

…Пребывающий в Окрусе вспоминает, что был с детства предупрежден христианским учением о законе возмездия и что отказ этому учению был актом его свободной воли.

17

О, не приблизиться даже к порогу
Тайны и Правды вышней тому,
Вера чья возлагает на Бога
Тяжесть ответственности за Тьму.

Вечный припев:
1 2 3