Это занятие прервала Анна. Она взяла обе куклы, одну из которых сунула себе на живот под одежду, а другую мне.
– Вот так, – сказала она. – Теперь мы в положении.
Мы принялись вдвоём расхаживать по комнате, выпятив вперёд животы и смеясь этому. Потом мы произвели наших детишек на свет, качали их на руках, давали своим «супругам» подержать и полюбоваться младенцами, одним словом, шалили точно невинные дети.
Анне пришла в голову идея покормить своего младенца. Она расстегнула кофточку, подобрала вверх сорочку и сделала вид, будто даёт ребёнку грудь. При этом я обратила внимание, что соски у неё уже едва заметно набухли; её брат подошёл к ней и начал поигрывать ими; Франц тоже вскоре занялся грудью Анны, а Фердль выразил сожаление, что у меня нет таких штучек.
Затем последовали разъяснения по поводу делания детей. Мы узнали, что то, чем мы только что занимались, называется «спариванием», что наши родители делают то же самое, когда лежат друг с другом в постели, и что у женщин от этого получаются дети.
Фердль был уже сведущим в подобных вопросах. Он растолковал нам, девчонкам, что наша «плюшка» ещё должна подрасти и что поэтому по ней можно пока гладить только снаружи. Далее он сказал, что со временем, когда мы станем постарше, там у нас появятся волосы, а потом у нас откроется дырочка и в неё можно будет засунуть весь член целиком.
Мне как-то в такое не очень верилось, однако Анна объяснила, что Фердль совершенно точно знает, о чём говорит. Он-де совокуплялся на чердаке с госпожой Райнталер, и тогда его «хвостик» действительно полностью вошёл в её дырку. Госпожа Райнталер была женой трамвайного кондуктора, проживавшего на последнем этаже нашего дома. Это была пухленькая черноволосая женщина, маленькая, симпатичная и всегда очень приветливая.
Фердль рассказал нам их историю:
– Госпожа Райнталер как-то возвращалась из прачечной. Она несла полную корзину белья, а я в это время стоял на лестнице. Так вот, когда я поздоровался с нею, она мне говорит: «Пойдём, Фердль, ты парень сильный и в самом деле мог бы помочь мне отнести тяжёлую корзину на чердак». Я, стало быть, поднялся с ней наверх и, когда мы оказались под крышей, она меня спрашивает: «Что бы ты хотел теперь получить за то, что помог мне?» – «Ничего», – отвечаю я. «Иди сюда, я тебе кое-что покажу, – говорит она, цепко хватает меня за руку и кладёт её себе на грудь. – Не правда ли хорошо?» Тут я, конечно, уразумел, к чему дело клонится, потому что мы с Анной раньше уже не один раз тёрлись, так ведь?
Анна утвердительно кивнула, как будто всё это было делом само собой разумеющимся. Фердль между тем продолжал:
– Однако я не сразу решился и только покрепче сжал её грудь. Она тотчас же распустила корсаж, вывалила голые титьки, позволила мне поиграть ими, а затем крепко ухватила меня за хобот, рассмеялась и сказала: «Если ты никому не проболтаешься, то мы могли бы и кое-чем другим заняться…» – «Я ничего не скажу», – ответил я. – «Правда не скажешь?» – спрашивает она ещё раз. – «Нет-нет, разумеется, не скажу». Ну вот, тогда она легла на корзину с бельём, притянула меня к себе рукой и воткнула мой хвост в свою плюшку. Он поместился весь, я совершенно точно это почувствовал. И волосы, которыми она была покрыта, я тоже почувствовал.
Анна не хотела, чтобы история на этом закончилась, поэтому она с напряжённым любопытством спросила:
– Хорошо было?
– Очень хорошо, – сухо ответил Фердль, – бодалась она как безумная, стискивала меня, и я должен был играть её сосками. А когда всё кончилось, она быстро вскочила на ноги, застегнула корсаж и сделала очень недовольное лицо. «Я смотрю, ты не промах, мошенник, – сказала она мне, – но если ты об этом проболтаешься, я тебе голову оторву…»
Фердль сделал очень задумчивое лицо. Однако Анна внезапно заявила:
– Тебе не кажется, что он и в меня войдёт?
Фердль посмотрел на неё, по-прежнему прижимающую кукольного ребёнка к голой груди, и, словно бы искушая, принялся её поглаживать. И Анна, в конце концов, решилась:
– Попробуй чуточку… – после чего, предлагая, добавила: – Тогда мы снова поиграем в папу и маму.
Франц сразу же подошёл к ней, а я после всех наставлений, полученных мною, и после истории, которую только что выслушала, теперь тоже с готовностью приняла это предложение. Однако Анна отвергла Франца.
– Нет, – сказала она. – Теперь Фердль должен быть моим мужем, а ты будешь её хахалем.
С этими словами она придвинулась к своему брату и запустила руку в прорезь его штанов, а тот незамедлительно нырнул ей рукой под юбку.
Я вцепилась во Франца, сделав это, как сейчас помню, в крайнем возбуждении. Когда я извлекла у него из штанов маленький голый писун и принялась открывать и закрывать крайнюю плоть, он стал перебирать пальцами у меня в дырочке. И поскольку мы оба теперь знали, как это делается, то уже в следующую секунду лежали на полу, и я рукой направляла его стерженек так точно, что тот елозил уже не по моему животу, а двигался прямо по моей расщелине. Это доставляло мне удовольствие, от которого я ощутила такое приятное напряжение во всём теле, что подавалась навстречу брату и извивалась, как только могла.
Так продолжалось до тех пор, пока Франц в изнеможении не навалился на меня всем телом и не затих в неподвижности. Мы пролежали так несколько мгновений, а потом услышали спор между Фердлем и Анной и посмотрели в их сторону, стараясь разглядеть, что у них происходит, однако Анна так высоко задрала ноги, что они соприкасались за спиной Фредля, и нам ничего не было видно.
– Он уже входит вовнутрь… – говорил Фердль, на что Анна возражала:
– Да, входит, но делает мне больно!.. Давай-ка, вытаскивай, мне больно.
Фердль её успокоил:
– Ничего страшного, это только вначале, потерпи малость, он, должно быть, войдёт целиком.
Мы растянулись на животе справа и слева от обоих, чтобы проверить, проник ли Фердль внутрь или нет. Он и в самом деле немного засунул. Как мы с удивлением увидели: нижняя часть плюшки Анны широко раскрылась, и Фердль, вставив в неё головку своего «хвоста», неуклюже водил им взад и вперёд.
Когда Фердль сделал резкое движение и его «хвост» выскользнул было наружу, я тут же его подхватила и снова ввела во входное отверстие Анны, которое уже было натёрто до красноты. Я крепко сжала «хвост» Фердля, стараясь втиснуть его как можно глубже. Сам же Фердль с усилием подтолкнул его в том направлении, которое я ему указала, однако Анна вдруг начала так громко кричать, что мы испуганно откатились в сторону. Она наотрез отказалась продолжать игру, и мне пришлось ещё раз принять Фердля на себя, потому что он никак не хотел успокоиться. Теперь и я тоже оказалась натёртой докрасна, но между тем подошло время, и мы отправились домой.
По пути в нашу квартиру мы с братом не проронили ни слова. Мы жили на последнем этаже этого дома, дверь в дверь с госпожой Райнталер. Войдя в наш коридор, мы увидели эту маленькую толстушку, о чём-то увлечённо судачившую с другой соседкой. Мы во все глаза уставились на неё и начали громко хихикать. Когда она собралась, было, обернуться на нас, мы быстро юркнули в свою дверь.
С того дня я смотрела на детей и взрослых, на мужчин и женщин совершенно изменившимся взглядом. Мне было всего семь лет, однако моё половое созревание вдруг бурно пришло в движение. Это, должно быть, читалось в моих глазах, по выражению лица и губам, вероятно в самой походке моей сквозило подстрекательское приглашение схватить меня и опрокинуть навзничь. Только так могу я объяснить себе воздействие, которое уже в ту пору от меня исходило и которое я впоследствии усовершенствовала. Оно, в конечном итоге, привело к тому, что незнакомые и, как мне кажется, рассудительные мужчины уже при первой же встрече со мной совершенно теряли голову и напрочь забывали всякую осторожность. Это воздействие я замечаю ещё и поныне, когда я уже немолода и некрасива, когда тело моё увяло, и следы моего былого образа жизни осязаемо дают знать о себе. Несмотря на это, есть мужчины, которые с первого взгляда на меня загораются пылом страсти и затем ведут себя в моём лоне как бешеные. Это воздействие, должно быть, активно проявлялось уже много раньше, когда я была ещё в самом деле невинной, и, вероятно, ему следует приписать то, что заставляло молодого слесаря обнажать срамное место пятилетней девчушки.
Несколько дней спустя мы, дети, остались дома одни, и Франц начал выспрашивать Лоренца, не знает ли, дескать, тот, откуда берутся дети и как их делают. На что Лоренц насмешливо спросил:
– Может, ты знаешь?
Мы с Францем засмеялись, и я извлекла маленький стерженёк Франца из ширинки его штанов, немного его погладила, в то время как Лоренц с серьёзной миной наблюдал за тем, как Франц щекотал мою щелку. Затем мы с ним улеглись на кровать и со всем пылом принялись разыгрывать сцены, которым научились у Анны и Фердля.
Лоренц не сказал ни слова, промолчал он и тогда, когда мы кончили, однако когда я подошла к нему и со словами: «Пойдём, теперь ты тоже можешь попробовать…» собралась, было, сунуть руку ему в штаны, он оттолкнул меня и нашему великому изумлению сказал:
– Я уже давным-давно знаю о совокуплении. Вы, верно, думаете, что я дурнее вас? Но этого нельзя делать. Это тяжкий грех, это не целомудрие, и тот, кто совокупляется, попадёт в ад.
Мы нисколько не испугались, и даже попытались опровергнуть подобное утверждение.
– Может быть, ты, в конце концов, думаешь, – спросили мы его, – что и отец с матерью тоже попадут в ад?
Он был твёрдо убеждён в этом, и именно потому мы отбросили от себя остатки страха и стали всячески насмехаться над ним. Однако Лоренц пригрозил, что пожалуется на нас отцу и преподавателю катехизиса, и с той поры мы никогда больше не предавались нашим маленьким удовольствиям в его присутствии. Несмотря на это, он знал, что мы с Францем, как ни в чём ни бывало, продолжали и дальше лежать друг на дружке, или возиться с другими детьми; но он уступил нам и хранил молчание.
Мы часто бывали у Анны и Фердля, и постоянно играли в одно и то же. Всегда сначала я совокуплялась с Фердлем, а Анна – с Францем, затем Анна делала это со своим братом, а я со своим. Если мы не заставали друзей на месте, или должны были оставаться дома, мы совокуплялись без них. Но не проходило и дня, чтобы мы не полежали бы друг на дружке. Наши общие разговоры, однако, крутились исключительно вокруг одного желания: когда-нибудь получить возможность совершить это с кем-либо из старших. Анна и я хотели себе настоящего, взрослого мужчину, а Фердль и Франц мечтали о госпоже Райнталер.
Однажды, когда мы в очередной раз пришли к Анне, там оказались гости – их тринадцатилетняя кузина Мицци и её брат Полдль. Мицци была симпатичной, уже вполне сформировавшейся девочкой, и её юные груди упругими явными холмиками стояли под тонкой блузкой. Речь, естественно, сразу зашла о том, что нас больше всего интересовало, и Полдль похвастался, что у его сестры на лобке уже есть волосы. Он совершенно спокойно задрал ей платье, и мы почтительно воззрились на треугольные тёмные заросли, которые находились там, где мы были ещё абсолютно гладкими. Потом были обнажены груди Мицци, которым мы все тоже дивились и гладили. Мицци под влиянием этого приходила во всё более возбуждённое состояние. Она закрыла глаза, откинулась на спинку стула и протянула руки к Францу и к своему брату. Каждый дал ей подержать то, что имел в штанах, а Фердль встал у неё между ног и хоботом играл с её щелкой. В конце концов, она вскочила на ноги, торопливо подошла к кровати, бросилась навзничь на неё и крикнула:
– Полдль, поди сюда, я больше не могу.
Её брат не заставил себя долго упрашивать и мигом запрыгнул на неё. А мы все обступили кровать и наблюдали за происходящим. В то время как Фердль дал держать распластавшейся в крайнем возбуждении Мицци свой «хвост», Франц доверил свой рукам Анны; я же с захватывающим интересом наблюдала за тем, как надо «совокупляться по-настоящему».
Мицци и её брат, которому было всего двенадцать лет, объяснили нам, что умеют делать это точно так же, как большие. Я с изумлением увидела, как Полдль целовал сестру в губы. Потому что до сих пор я даже не предполагала, что поцелуи тоже имеют к этому отношение. Кроме того, я также увидела, как, лёжа на Мицци, Полдль сжимает ладонью обе её груди и периодически ласково их поглаживает, и обратила внимание, что её соски от этого прикосновения упруго набухают. Я увидела, как стержень Полдля целиком исчез в пучке чёрных волос сестры, и даже потрогала его, дабы удостовериться, что тот действительно торчит в её теле. И внезапно я сама страшно разволновалась, ощутив собственными руками, как стержень Полдля, который, впрочем, был гораздо крупнее, нежели у Франца и Фердля, глубоко, до самого основания, проникает в тело Мицци, опять выходит наружу и снова погружается внутрь. Она же двигала бедрами навстречу брату, совершала горячие толчки, сучила ногами в воздухе, учащённо дышала и непрерывно стонала, так, что я было решила, что ей, вероятно, ужасно больно. Но потом я поняла, что на самом деле всё совершенно иначе, когда, с трудом переводя дыхание, она раз за разом стала выкрикивать:
– Сильнее! Сильнее! Ещё сильнее, так, так, хорошо, хорошо, хорошо, а-а-а!
Едва Полдль успел извлечь свой «хвост» наружу и спуститься с кровати, как к ней протиснулись Фердль с Францем. Мицци по-прежнему лежала с широко раздвинутыми ногами, с голыми бёдрами и обнажённой грудью. Она с улыбкой наблюдала за тем, как Фердль и Франц препирались между собой, кому из них первому обладать ею, и как раз тогда, когда выражение лиц обоих уже явно говорило о том, что они вот-вот готовы не на шутку подраться, она положила спору конец тем, что схватила моего брата и объявила:
– Пусть сначала малыш!
Франц бросился на Мицци. Однако начал тереть её таким образом, как привык делать это со мной и с Анной. Мицци приостановила его движения, поймала его кончик и ловко вставила в щель. Франц был основательно озадачен произошедшим и совсем перестал шевелиться.
1 2 3 4 5