Ну да, в апреле как раз Гагарин в космос полетел, а осенью вы поженились. Помнишь, Юрка еще в животе сидел, а Наде всю свадьбу желали космонавта родить? – подмигнул он.
– Помню, – улыбнулся отец. – Меня тогда из больницы на два дня жениться отпустили, и то только ввиду беременности невесты. Протез еще не сделали, на костылях прыгал, а ты наглым образом приглашал мою жену молодую танцевать!
– Ну так и сказал бы, – слегка смутился Марат. – Я б не приглашал…
– Да он не ревнивый, Маратик, – успокоила Надя. – Притворяется просто, чтобы я оценила, как он меня любит.
– Как это – когда Гагарин в космос полетел? – вдруг, оторвавшись от пирога, удивленно спросила Ева. – Так я же еще раньше родилась! Мне же баба Поля рассказывала, как мне годик был, она прямо со мной во двор выбежала, и все выбежали, все плакали, а я испугалась и тоже заплакала, хотя все ведь от радости!
Тогда Юра почти не заметил, каким бледным стало папино лицо и как мгновенно мелькнул мамин взгляд – на отца, на Еву…
– Но ты же тогда у бабы Поли и деда Паши в Чернигове жила, когда у нас свадьба была, – не больше секунды помедлив, сказала мама. – Мы же не могли тебя в Москву тогда взять, Евочка! Папа все время по больницам, бабушка Миля работала, мне за ним надо было ухаживать… Вот Юра родился, мы тогда и тебя забрали. Мама моя ни за что отдавать не хотела, – уже обращаясь к Марату, сказала Надя. – Мы с Валей еле настояли. Просто удивительно, как Ева не избаловалась там: все вокруг нее плясали.
Заговорили о том, что и Маратику пора бы наконец жениться, завести детей, потом про какие-то его химические науки и про докторскую диссертацию… Стало неинтересно, а вскоре их с Евой отправили спать, и Юрка тут же забыл о взрослом разговоре.
И вот теперь, сопоставляя оба эти разговора, вчерашний с дядей Маратом и сегодняшний родительский, Юрка понял, что они могли значить только одно: что Евиным отцом, выходит, был не папа, а какой-то совсем посторонний человек…
Это было так неожиданно, так невозможно, Юра совершенно не знал, как ему теперь себя вести! То есть не с Евой, конечно, она-то ничем для него не изменилась, об этом он даже не подумал, а с родителями – как? Делать вид, что он ничего не слышал и ничего не знает? Но папа сам говорил ему, что во многих случаях умолчание – то же вранье, а Юре совсем не хотелось врать. И даже до завтра ждать не хотелось. Он просто не мог еще целый день выдерживать какую-то неясность, он должен был все знать до конца немедленно, сейчас!
Но, как назло, именно в этот день поговорить с отцом наедине было совершенно невозможно. Папа все время оказывался рядом с Евой. То объяснял ей что-то в книжке про Мэри Поппинс, которую она как раз читала, хотя что там объяснять, это ж просто сказка! То в дальнем углу сада учил ее раскладывать костер: Еве нравилось смотреть на огонь, и она очень хотела научиться разводить его не хуже папы и Юры.
Теперь, когда его снедала неожиданная тайна, Юрка замечал то, что раньше ему и в голову не пришло бы заметить. Например, что Ева и в самом деле не похожа на родителей. Ну, он сам, положим, тоже не очень похож ни на кого из них. Но глаза у него точно как у бабушки Мили, папиной мамы, невозможно перепутать – такие темно-синие, что даже почти черные.
«Девочке бы такие глазки!» – говорила мама, и Юрка сердился, потому что вовсе не считал свои глаза девчачьими, да и вообще не привык думать о таких вещах.
А у Евы глаза серые, светлые, но вместе с тем такие глубокие, что даже удивительно. И всегда какие-то печальные, даже когда она смеется. То есть, может, и не печальные, но Юрка тогда просто не знал, как по-другому назвать то, что трепетало в Евиных глазах… И волосы русые, тонкие и легкие как пух, хотя у мамы они каштановые и густые.
И в чертах Евиного лица совсем нету сходства ни с кем, просто удивительно, как это он раньше не замечал! Юрка даже специально сбегал в летнюю кухню, где мама готовила ужин, – чтобы сравнить. Ну конечно, у мамы все какое-то удлиненное: и нос, и карие глаза как будто подтянуты к вискам, и даже подбородок слегка выдается вперед. И все эти неправильности вместе до того выразительные, что раз глянешь – не забудешь.
А у папы… Тут Юрка увидел, что отец берет ведро, чтобы идти к колодцу, – и наконец один!
Он догнал отца в самом конце дачной улицы. Валентин Юрьевич шел небыстро, но почти не прихрамывая. Юра редко видел, чтобы отец ходил с палкой, только после дождя, когда мокрая глина становилась совсем уж скользкой. Он привык к этому и вообще забывал иногда, что у отца протез и что ходить ему на самом-то деле совсем не легко, даже и с палкой…
– Папа! – окликнул он. – Пап, подожди.
В руках у Юры тоже было ведро, потому он и догнал не сразу – пока искал…
– Что-то тебя сегодня целый день не видно, – сказал Валентин Юрьевич, дождавшись сына. – С Чешковыми бегаешь?
– Нет, – слегка покраснев, ответил Юра и все-таки добавил: – Сегодня с утра только, а потом нет!
Братья-близнецы Чешковы жили в деревне рядом с дачным поселком и относились к той категории детей, дружба с которыми считалась «нежелательной» для мальчиков из приличных семей. Юра даже догадывался почему, хотя и не смог бы, пожалуй, отчетливо сформулировать свои ощущения. Правда, его родители на эту тему не высказывались, но едва ли им нравилось Юркино общение с близнецами.
Даже не потому, что пятнадцатилетние Чешковы давно уже курили и не прочь были выпить, если откуда-то появлялись деньги, и что любили говорить «про девок» со всякими гнусными подробностями… А скорее всего потому, что им явно доставляло какое-то особенное, злорадное удовольствие втягивать в орбиту своей жизни других мальчишек – и главным образом вот этих самых, «приличных».
Отношения с Чешковыми, особенно с Сашкой, который был на три минуты старше Витьки, были отдельной и трудной стороной Юриной жизни. Он чувствовал себя кроликом перед удавом, когда смотрел в насмешливые, наглые Сашкины глаза…
Но сейчас он думал не об этом, и не об этом хотел поговорить с отцом.
– Пап, – сказал Юра, когда Валентин Юрьевич вытащил из колодца большую бадью и стал наливать воду в ведра, – я слышал, как вы с мамой сегодня разговаривали. Ну, когда ежевику собирали, – объяснил он. – Я случайно слышал, я просто мимо…
Рука у отца дрогнула, вода пролилась на траву. Он выпрямился, посмотрел на сына. Он смотрел чуть исподлобья, и можно было даже подумать, что сердито. Но он всегда так смотрел, просто взгляд у него был такой, немного исподлобья, и обычно это ничего не значило. Но сейчас… Его черные, как виноградины, слегка раскосые глаза устремлены были на Юру, а тот не мог понять, что значит этот взгляд.
– И что же ты слышал? – наконец произнес отец.
– Про Еву… Ну, что она… – Юра вдруг почувствовал растерянность: как же он назовет то, что услышал о сестре? – Что она раньше родилась, чем вы с мамой познакомились, – твердо закончил он.
– И что это для тебя значит? – помолчав, спросил отец.
Юрка не ожидал этого вопроса. А в самом деле – что?
– Да ничего вообще-то, – пожал он плечами. – Мне вообще-то все равно – раньше, позже… – Он сам не мог понять, не кривит ли душой. – А почему ты не хочешь, чтобы… она про это узнала? Ты же не хочешь, пап?
– Не хочу.
На этот раз Валентин Юрьевич молчал еще дольше, и голос его прозвучал так же глухо, как утром у ежевичной изгороди. Юре показалось даже, что он вообще не ответит.
– Но ты же сам говорил, что умолчание – почти всегда неправда? – настаивал Юрка. – Говорил же?
– Говорил.
Отец отвечал все так же отрывисто и все так же смотрел исподлобья, ничего не объясняя.
– Но… как же тогда? – растерянно спросил Юра.
– Давай от колодца отойдем? – предложил Валентин Юрьевич. – Во-он там на лавочке посидим, ладно?
Они присели на ничейную лавочку рядом с обветшалым, заколоченным и заросшим крапивой домом. Валентин Юрьевич смотрел не на сына, а перед собою, как будто вглядывался во что-то, никому не видимое.
– Это же и есть умолчание? – повторил Юрка. – Значит, ты ее обманываешь?
Ему показалось, что отец вздрогнул при этих словах. Но вопрос был уже задан, вылетело словечко-воробей, не поймаешь. Отец по-прежнему молчал, и Юре уже хотелось, чтобы не было этого разговора, да и того, утреннего, подслушанного за ежевикой, тоже не было бы…
– Я не знаю, – вдруг медленно произнес отец. – Я не знаю, может, я не прав, может, надо как-то иначе… Нет, знаю! – Голос его переменился и показался Юрке почти незнакомым из-за открытой страсти, которая была так неожиданна во всегда спокойном и немногословном отце. – Я знаю, что нельзя с Евой даже заговаривать об этом, вот и все. Без объяснений, Юра! – Отец больше не вглядывался куда-то перед собою, а смотрел прямо на сына. – Умолчание, не умолчание, правда, неправда… Это все неважно, понимаешь? Евино спокойствие дороже пустой правды. Ну ты представь. – Теперь Валентин Юрьевич говорил привычно спокойным тоном. – Ты только представь: вдруг мы объявляем ей, что она не моя дочка. То есть не совсем не моя, а вот вроде бы моя, но родилась не от меня, а когда-то… Как хочешь, Юра, я себе не представляю, как Еве нашей такое сказать! Да она ведь маленькая еще, наверное, и не понимает, что это такое: родилась от кого-то…
Валентин Юрьевич вдруг улыбнулся, бросил быстрый взгляд на сына. Юрке стало слегка не по себе. Наверно, отец догадывается, что он там выслушивает от Чешковых, если как о само собою разумеющемся говорит с ним о таких вещах, хотя он-то даже еще и младше Евы… Но что ж теперь притворяться?
– Да вообще-то… – пробормотал Юрка. – Конечно, не понимает…
– И не надо ей понимать, – уже совсем спокойно произнес отец. – И не надо ей понимать эти глупости, я не учитель биологии, чтобы ей объяснять. Она моя дочь, и все на том!
Юрке про «глупости» тоже объяснил отнюдь не учитель биологии, но он даже не улыбнулся отцовским словам. В них была правда, прямая и единственная, Юра почувствовал ее сразу и больше не думал ни про умолчание, ни про обман.
Отец и раньше никогда не притворялся перед ним, но все-таки сегодняшний разговор был необычен. Он говорил с Юрой совсем как со взрослым, как будто забыл, что перед ним десятилетний мальчик, сын. И только по этому необычному тону Юрка догадывался, как сильно папа взволнован – больше ни по чему нельзя было догадаться.
Отец тяжело поднялся с лавочки, сверху вниз посмотрел на сына – и наконец улыбнулся. Улыбка у него была удивительная: все тот же взгляд чуть исподлобья, и из него, из этого сурового взгляда, вдруг рождается улыбка и освещает все лицо… У Юры сердце замирало, когда он видел эту отцовскую улыбку, он даже сам не понимал почему.
– Пошли, пошли. – Папа слегка похлопал его по плечу. – Мы же ее любим, зачем нам с тобой об этом думать?
Он взял ведро и пошел по дорожке к дому.
– Пап! – позвал Юра.
Валентин Юрьевич обернулся.
– Ну, что еще?
– Пап… – Он помедлил, не решаясь спросить. – А я…
– Что – ты? – удивленно спросил отец.
– Ну, я… Я ведь уже… потом родился, да? Когда вы с мамой уже познакомились, да?
Этот вопрос тоже не давал ему покоя, и он должен был узнать наверняка! Юре все равно было, от кого же все-таки родилась Ева, как там все это происходило в том доисторическом времени, когда его еще не было на свете. Ева все равно была сестра, и папа сказал, что она его дочка, и этого было вполне достаточно. Остальное Юрки не касалось, остальное было то самое, что называют бабскими сплетнями и чем интересоваться – ниже мужского достоинства. Но вот это…
Юра злился на себя, что задал все-таки этот вопрос, но и не задать его не мог.
Валентин Юрьевич вгляделся в сердитое и расстроенное лицо сына и засмеялся.
– Видишь, – сказал он, притягивая Юрку к себе, – видишь, даже для тебя это было бы нелегко, хотя ты же мужчина. А представляешь, каково Еве было бы узнать? Конечно, ты уже потом, – успокоил он. – Ты у нас с мамой потом родился, когда мы уже вместе жили. То есть я по больницам в основном валялся, так что не очень-то и вместе, – улыбнулся он. – Нам, Юр, вообще тогда не до этого было – размышлять, кто от кого родился, – добавил отец. – И так трудностей хватало, незачем было дополнительные выдумывать.
Это Юра в свои десять лет уже знал. Бабушка Миля не раз рассказывала ему, как папа попал под машину, еще когда учился в Бауманском институте, и как нелегко ему было учиться ходить, а особенно привыкать к тому, что все теперь ему будет делать нелегко, на что другие и внимания не обращают. И работать на космодром Байконур он не смог поехать, хотя очень мечтал, тогда все мечтали про космос… Даже про фантомные боли Юрка знал, бабушка рассказывала ему все, никогда не считая его маленьким и не говоря, что он чего-нибудь не поймет.
А мама про все про это вообще никогда не говорила, и бабушка объяснила: «Это потому, Юрочка, что твоя мама – редкий человек, таких сильных женщин, как она, больше просто нет, и она умеет владеть собою, это не каждому дано».
Ну, а Ева уж точно не сильная женщина, хоть и мамина дочка. Она, наоборот, такая девочка, которую нужно защищать от всех и от всего, и спокойствие которой дороже, чем пустая правда. Вообще-то Юра знал это и до разговора с отцом; папа только высказал ясными словами то, что он сам смутно и остро чувствовал.
Медленно, как плоские камешки в глубокую воду, одно за другим погружались в сон эти воспоминания – и давний разговор с отцом на лавочке у колодца, и августовский звездопад два года назад…
Прозрачный пар давно развеялся над большой синей чашкой. Юрий Валентинович Гринев, врач Дальневосточного отряда МЧС, наконец заснул на разложенном диване, в утреннем полумраке комнаты, на Сахалине, в общаге-малосемейке, в полном одиночестве.
Глава 3
Бывало много работы летом, из-за лесных пожаров.
Хватало работы весной, потому что обязательно уносило на льдинах рыбаков. Объясняй им, не объясняй, предупреждай по местному телевидению, не предупреждай – все равно толпы любителей подледного лова будут торчать со своими удочками на ноздреватом апрельском льду, пока он, проклятый, не растает совсем.
1 2 3 4 5 6 7