По отсутствию старших скудновское приношение – довольно легкое, скорее символическое на сей раз, даже без кивка благодарности и стоя принимал Егор. Донельзя смущенная неожиданным убожеством обстановки в придачу к обувному смраду и, видимо, из потребности смягчить чем-нибудь вопиющее разделявшее их социальное неравенство, для равновесия , что ли, она призналась через силу, что они тоже на прошлой неделе схоронили маму. Недобрый мальчик продолжал насмешливо молчать. Необычно стояла жаркая осень, но в сумерках уже холодало. Только отсутствием родительского надзора объяснялось, что в такую даль, на ночь глядя, девочку выпустили в легком сарафанчике с открытыми, уже заметно озябшими руками. Тут она подкупающе улыбнулась, и он всей душой поверил ей... не то чтобы пожалел, а, минуя промежуточные стадии, простил ей наперед даже то, в чем не была виновата. Только и было меж ними обоюдности, но и той в иное время хватило бы на целую жизнь... На обратном пути – даже не из любопытства, а просто в запас на черный день, Егор тайком и до самой квартиры проводил посыльную, ради той же конспирации приезжавшую не в папиной машине, а городским автобусом... Теперь ему и приходилось проводить отца к его ночной безумной цели.
После злосчастного гавриловского скитанья то был второй, большой Матвеев выход в мир. По наличию в их районе необходимых коммунальных учреждений для полного прохождения жизни он и раньше как устарелый человек, иного века осколок, даже в переодетом виде избегал без крайней нужды появляться на центральных улицах, где прохожие школьники сразу признавали в нем ископаемую церковную диковинку. Все чувствительнее становившееся клеймо лишенца, настигающий сзади резиновый шелест движенья, огненное перемигиванье реклам да и непривычный столичный уклад торопили тогда о.Матвея поскорей укрыться куда-нибудь под каменный навес, в тень. Меж тем, постигшая гневная горечь сменилась ноющей родительской болью, заглушить которую могла лишь изнурительная, пусть бесполезная деятельность. Конечно, в его-то возрасте, пешком и под дождиком отправляться буквально на другой конец мира за милосердием и правдой представлялось актом родительского самопожертвования. В нем-то обычно и находит утеху сознанье близких – терпеть любое житейское неудобство одновременно с тем лицом, ради коего оно изобретается. Словом, самые очевидные доводы благоразумия отступали перед физиологической потребностью немедленного подвига.
Спускаясь с крыльца, старик еле держался на ногах, но вскоре самочувствие подналадилось, и если благие порывы наши нередко заслоняются низменными мыслишками практического свойства, то и батюшке пришло в голову, что после месячного безотлучного сиденья на сапожной-то кадушке весьма уместен для здоровья сей вынужденный моцион. Только срочность мероприятия не позволяла насладиться сладостным безмолвием людской пустыни, словно мучительная печаль бытия наконец-то осталась позади. Настроение все повышалось. Да еще благодаря находчивости отрока, правдиво сославшегося на вызов к умирающему брату, шофер ночного грузовика доставил путников к самым воротам больницы, откуда до скудновской улицы оставалось четверть часа ходу даже без одышки. О.Матвей почти верил в успех своего обращения, тем более что собирался просить не помилования, а всего лишь доследования в согласии с общеизвестным гуманизмом. Хотя скептический на возвышенные теории Егор не разделял отцовской уверенности, что им удастся прорваться сквозь войсковую заставу, охраняющую покой сановника, однако уступил его одержимости идеей спасения, так как любые преграды должны были рухнуть при произнесении пароля Верхняя Вотьма , – названье безвестного приходского сельца, где произошла однажды их приснопамятная молчаливая беседа. В самом деле представлялось весьма соблазнительным по прошествии свыше пятнадцати лет снова посидеть совместно за безгрешным кагорцем в подведении итогов, в мысленных прениях о низвергнутом русском Боге, о новом компасе отчизны и прочих материях – потому и молчаливых, что из национального обихода давно исчезли необходимые для их обозначения слова. И как обвыкнутся, позволительно станет и языком пошалить, словно между делом справиться, возведен ли нонче задуманный маяк социализма на месте снесенного соборишка али обошлось: строки подходящей не оказалось в генеральной расходной ведомости. После чего сановнику, как дельце второстепенное, останется лишь пустячный телефонный звонок в низшую инстанцию с твердым наказом о смягчении Вадимовой судьбы.
Знаменательную встречу с прославленным земляком старо-федосеевский батюшка по праву сана и на пробу, не зазнался ли в чинах, решил открыть свойским обращением на ты , чем значительно сокращался обязательный срок обоюдного свыкания:
– Эка, Тимофей, как у нас с тобой обернулося: я тебя ладил в апостолы небесные, а ты в земные угодил! Но уж на сей-то раз, будь ты всему земному шару комиссар, я тебе всю правду чистоганом выложу, Божий раб Тимоха... Прямо в лоб твой ею выстрелю! – не вслух едва посулил о.Матвей будущему собеседнику, чем рассчитывал оправдать дерзость своего ночного визита.
Разыгравшееся было воображение о.Матвея гасло с приближеньем к месту. Уже он соглашался провести намеченный диалог в сокращенном виде, на площадке черной лестницы, стоя и в дом не входя. К концу пути настолько осознавалась разделявшая их теперь дистанция, что последний квартал Лоскутовы миновали, чуть не крадучись по стенке, чтобы криминальным присутствием своим в прилегающей окрестности не бросить тень на высокое лицо в глазах соседних жильцов или круглосуточно бодрствующего управдома. Складывалось пока хорошо, даже промокнуть толком не успели. Ходокам оставалось улицу пересечь, когда опередивший отца Егор остановил его предупредительным жестом. Какое-то досадное препятствие обнаружилось у них на пути. Из-за водосточного желоба, через плечо сына о.Матвей попытался выяснить характер события и возможную длительность задержки.
Портреты Тимофея Скуднова не вывешивались в праздники на столичных магистралях среди прочих великих соратников, тем не менее общеизвестная принадлежность его к ближайшему окружению вождя внушала должный трепет смиренному просителю. Приятное разочарование совсем было оробевшего батюшки несколько рассеяло его страхи насчет нынешней скудновской недоступности. Вместо ожидаемого, за чугунной оградой, дворца в глубине тенистого парка с суровым революционным караулом у ворот вятский знакомец о.Матвея проживал в скромном переулке, на четвертом этаже обыкновенного жилого здания, хотя и улучшенной стройки – с особо высокими потолками и архитектурными ухищрениями для отдохновения под сенью зимних цветов. Из внимания к номенклатурным жильцам переулок, один из первых в столице, как описывалось в Вечерке , был оборудован светильниками повышенной лучистости, благодаря чему не только злоумышленник, но и пробежавшая собачка тотчас становилась предметом озабоченности для обслуживающего персонала. Поэтому непонятно присутствие перед домом довольно большой по неурочному времени кучки совершенно одинаковых граждан в штатском, вряд ли зевак, возможно толпившихся под освещенными окнами помянутого этажа, причем из всего ряда их только два ослепительно сияли среди таких же смежных чернот. Тревога охватила о.Матвея при мысли о нередком в наше время возгорании электрических проводов по ночной поре, сопровождаемом человеческими жертвами. Однако не виднелось поблизости ни пожарных машин, ни длинных суставчатых лестниц для спасения погибающих из пламени. Несуетливая обстановка совсем не вязалась с таким предположеньем, да и гарью не припахивало. И все, сколько их там было, числом свыше дюжины, закинув головы как в ожидании чего-то, глазели именно в этаж скудновской квартиры. По совокупности наводящих примет провидение вторично в ту же ночь делало о.Матвея свидетелем эпохальной заурядности, только что состоявшейся у него в домике со ставнями. И здесь тоже брали кого-то прямо из постели, подсказывало вдруг сжавшееся сердце – здешней жертвой могло быть лишь немыслимое в оковах лицо, к которому, как в прибежище и на исходе сил, поспешал старо-федосеевский поп. Притом неестественная застылость оцепенения, словно подхватить нечто хотели, если выпадет невзначай, выражала крайнее напряжение чрезвычайно исторического факта, к слову, даже несколько подзатянувшегося. Плохо понимая действительность, о.Матвей все же успел вооружиться неотлучными, из кармашка, очками для дали, дабы не упустить генеральнейшей подробности события, позволяющей рядовому обывателю как бы через щелочку рассматривать тайность, происходящую в наглухо закрытом для смертных помещении наверху.
Возможно, то был единственный случай в тогдашней яростной практике, что изъятие из жизни, во удовлетворение интимной прихоти вождя, сопровождалось киносъемкой. Правда, со своего наблюдательного пункта Лоскутовы, отец и сын, не усмотрели там специальной аппаратуры, но иначе нечем объяснить, что обычно потаенная операция проходила при таком чрезмерном освещении, благодаря чему старо-федосеевские свидетели видели в подробностях, как под тонкий плач разбитого стекла несомненно женская, в длинной ночной рубахе, фигура пыталась выброситься из окна на мостовую и как сильные ловкие руки успели выхватить и вернуть назад из фатального наклона над пропастью, наверно, уже бесчувственное тело. Но вскоре показалось и само шествие. После неудачной только что попытки ускользнуть через окно от революционного правосудия, люди держались плотной стенкой вкруг кого-то посреди в пальто, накинутом поверх полосатой пижамы. На нем самом не виднелось ни крови, ни царапин, значит, не он бросался в окно. Благодаря исключительным качествам нового освещенья ни один штришок не ускользнул от затаившихся очевидцев. Несмотря на образцовую покорность арестованного, шедший позади суровый товарищ придерживал его сзади за воротник, как добычу. С блестящим немигающим взором, устремленным в кого-то незримо присутствующего, вел он в сущности на казнь человека, чье имя еще недавно поминали чуть ли не четвертым после вождя, совершая таким образом подвиг безвинного предательства, ибо коллективность его, подобно круговой поруке, освобождала каждого от угрызений совести. Если вину арестованных мерить количеством сопровождающих посланцев, налицо был главный преступник года. Так короткого промелька о.Матвею хватило узнать того сурового солдата Первой мировой войны, шибко поседевшего за истекшие бурные годы. Даже с поникшей головой, Тимофей Скуднов шагал с большим достоинством, как бы в раздумье о той приближавшейся высшей точке человеческого существованья, о которой неизменно по любому поводу поминал в своих публичных выступленьях, правда, в несколько ином, практически приземленном смысле. Он заметно старался не глядеть в лица своих провожатых, чтобы не читать плохо скрываемое торжество с оттенком чисто физического, хоть пальцем, удовольствия от прикосновения к добыче, потому что – оплаченного слишком долгим раболепным поклонением. Одновременно и навстречу из ворот крайнего домовладения выехал вместительный, мебельно-перевозочного типа, однако черный фургон, с избытком вместительный, горько усмехнулось о.Матвею, даже для государственного злодея скудновского ранга, видимо, из-за случившейся перегрузки прочие оперативные машины находились на разгоне. Конечно, крушение сановника понятным образом восстанавливало стародавнюю, при всей ее мимолетности, близость к о.Матвею, но оттого что все последующие годы Тимофей Скуднов неукротимой атеистической деятельностью как бы мстил самому себе за допущенное когда-то колебание, то и батюшка не счел возможным докучать Господу неуместным обращеньем, а просто послал вослед своему нераскаянному Савлу человечное пожеланьице – не разбиться насмерть при падении с такой высоты.
Тишина в переулке вновь сомкнулась, и возобновившаяся непогода на пару с ветерком принялись заметать следы события. Пора стало уходить, но, завороженный стрельчатой дырой в скудновском окне, Егор не внял вторичному отцовскому напоминанью. При неподвижном лице он фактически заливался в ту минуту безутешными слезами, уже всухую теперь. После случая с фининспектором он, занимаясь планомерным развитием воли, добился немалых успехов в подавлении себя, так что приступы душевной слабости гасились внутри без прорыва наружу, только подрагивающие губы набухали слегка. На сей раз что-то слишком уж навскрик стыдное рвалось из исподней глубины, от Ненилы, но и с нею удалось совладать. Что же касается влажных блесток на щеках, они были от косых дождинок, залетавших под козырек картуза. Оплакивал Егор не пострадавших, а, видимо, ту, с маху вскочившую на подоконник полузнакомую девочку в сарафанчике, хотя вряд ли мог с расстояния в разбитом окне признать ее единственно по тонюсеньким просунувшимся сквозь стекло голым рукам. То ли с усталости, то ли по долгу сана о.Матвей не стал вступать в обсуждение грешнейшего, потому что самовольного отказа от главного из небесных даров. Наверно, он даже свалился бы в дороге на руки отрока, кабы судьба не послала им на выручку мотоцикл с коляской, подпившему владельцу коего не терпелось прокатиться по краешку бездны с кем-либо, способным оценить предоставленное развлечение. Не по одной только причине встречного ненастья старо-федосеевские ходоки всю дорогу домой мчались зажмурившись, отчего личность ночного чудака им не заприметилась. Лишь по разгадке Вадимовой авантюры не без мурашек в спине вспомнили они несколько странное у него, в голосе и повадках, сходство с давешним водителем, в той же скоростной манере доставившим их к месту скудновской трагедии. Но тогда еще ускользали от ума многие наводящие подробности и никак не просматривалась логика дьявольской операции, а именно – через показ полной безысходности создавшегося положения направить дело напролом, сквозь живую человечину, в русло единственно реального теперь и, к слову, уже зародившегося решенья, которому оставалось лишь до полной кондиции дозреть к утру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100