– Естественно, всякие излишества ведут к отравлению... Владея стольким, зачем вам больше? – рассудительно указал Сорокин, и, хотя давно избавился от нищеты, какая-то незаживляемая обида детства вдохновила его на внезапную и многословную колкость насчет болезненной склонности богатых к накоплению избытков, в такой оскорбительной степени превышающих совместный пожизненный доход их челяди, что революциям приходится лечить ее прижиганием приобретательского инстинкта; даже в словах запутался под конец.
Намек на фамильные, по вине деда случившиеся горести вызвал ответную такую же реплику со стороны Юлии, аж подурнела на полминутки.
– Хотя бы до поры не завидуйте увиденному... Это помешает вам поставить правильный диагноз и уронит в моих глазах, – не повышая голоса и как бы наотмашь сказала Юлия. – И не будьте злопамятны... Разве не правда, что вы не голодали у нас? Вдобавок, мне казалось, вы достаточно повзрослели с тех пор, чтобы не держаться доктрины, вся философия которой о Добре и Зле умещается в узком диапазоне кнута и похлебки. Я понимаю, как трудно постичь устоявшийся механизм сорокавековой цивилизации, но надо же стараться, дорогой, чтоб не отстать от века... грядущего, подразумевается!
– Мне нужно было подчеркнуть, – виновато стал оправдываться режиссер, – что отныне большая собственность бесповоротно скомпрометирована историей и уже сегодня владение ею, сопряженное с риском нарушения неписаного нравственного декрета, выглядит чуточку неприлично в глазах большинства... И потом, кто же хранит взрывчатку под подушкой! Чем теснее становится на земле, тем сильней благоденствие каждого очага будет зависеть от благосостояния соседей, которых абсолютное большинство. А когда жителей станет буквально впритирку и охрана барахла превысит ценность охраняемого, то наиболее дальновидные, предвижу, сами начнут отрекаться от своих авуаров и латифундий , – с переходом на иные, духовные ценности, не подлежащие насильственному отчуждению... Словом, я вовсе не хотел обидеть вас, пани Юлия!
– И я вас тоже, – охотно шла и та на мировую, чем обычно завершались их частые за последнее время стычки. – В понятии собственности содержатся импульс, гормон и движущий момент прогресса, а многим молчащим уж понятно, что если в ближайшие же десятилетья не подобрать ей взамен нечто равной силы, то вся эта суетливая и мнимая мировая гармония сгинет, как рой мошкары под зимним ветром. Пирамиды воздвигались в истории не только для сохранности трупа. А вдруг Шейлок-то не плут, паук и скряга на сундуке с сокровищами, как думают простаки, и, может быть, гора нужна ему, освободившемуся от нужд земных, презревшему прельщения, заключенные в емкостном желтом металле, чтобы испустить дух на ее вершине, не спуская глаз со звезды. Во избежание досадной ошибки с Сократом судье полезно вникнуть в истинную цель преступленья. Я взяла на себя большое задание, и надо много думать, как устроить мир на какой-то неподозреваемый образец. Теперь я охотно отвечу на предварительные вопросы...
– С вашего позволения, мне непонятна логика показа, – почтительно склонился режиссер и витиевато, для сокрытия замешательства, осведомился у достоуважаемой пани, за каким чертом ей понадобилась эта навзничь положенная световая шахта с какой-то щемящей тайной на донышке.
– Тут мой полигон желаний, точнее аппарат для обуздания их.
– Тогда как он работает?.. Если не секрет и доступно плебейскому пониманию.
– О, совсем просто. Надо лишь не оглядываясь идти прямо и вперед, насколько хватит выдержки. Показателем успехов будет пройденный путь. На колоннах слева увидите мои отметки, красный инициал в кружке. Обычно я тренируюсь наедине, вам будет легче со мною, готовой прийти на помощь. Попробуйте, если не страшно! – и, заметив его колебанье, одобрительно улыбнулась в том смысле, что здесь у нее все отменной прочности, без недоделок, ям и коварства.
Слушая монолог Юлии, режиссер не узнавал в ней давно знакомое ему властное, балованное и насмешливое существо, так изменилась она за минувшие полгода. За исключеньем нечаянной гневной вспышки, голос ее звучал негромко, но как бы с уверенностью – не посмеют не услышать. Рассеянная в машине по дороге сюда обмолвка о таинственном ангеле наводила на разные домыслы, в том числе о происхождении монументального чуда, не иначе как обручального дара, сработанного нездешними силами, причем по громадности его – мгновенно. Возможно, внучку великого Джузеппе постигло благодатное предуведомление о какой-то чрезвычайной, не экранной будущности, воспринятое ею с должным смирением и согласием на подвиг и муки материнства в обмен на подразумеваемую святость и вечное владычество в умах простонародья. Под воздействием указанных соображений никогда не покидавшее Сорокина чувство личного достоинства, временами даже надменного интеллектуального превосходства над робким собеседником, как-то слишком быстро сменялось прежним гадким тревожно-беспокойным ощущеньем рабского возвращения под чужую своенравную волю. И вот мнение этой женщины о его персоне становилось ему стократ дороже газетных статей, важнее сокровенных, в несгораемых сейфах сохраняемых анкетных характеристик, определявших житейскую карьеру граждан.
Итак, если не самая судьба признанного артиста, то по крайней мере творческое самочувствие, по счастью, тоже не навсегда, разумеется, целиком зависело от его мужества, оперативности и маскировочной находчивости на случай фиаско .
Открывшаяся впереди анфилада просторных и нарядных помещений подтвердила сорокинскую догадку. Благодаря прозрачным плафонам и обилию воздуха, порывами напоминательно холодившего лицо, совсем не ощущалась здесь ни толща земляной кровли, ни мокрая над нею таежная ночь. Все тот же, из невидимых источников, похожий на отраженье гаснущего заката от облаков, ровный свет матово, без бликов и теней сиял в бронзовых завитках всеразмерных рам, в лаке драгоценной мебели, в глянце мраморных плоскостей. Втянув голову в плечи, как бы с намерением охватить все, гость шел впереди хозяйки, пока не заболела шея – налево-направо вертеть головой от поминутного удивления. Однако почтительная растерянность постепенно уступала место чувству сарказма над очевидной беспомощностью здешних устроителей.
Как мыслитель с дальним историческим прицелом, Сорокин и сам был бы не прочь, так сказать, в предчувствии далеко не кончившихся российских передряг обзавестись заветным сундучком на черный день. Однако у Юлии Bambalsky он получился несколько громоздок для пользования, к тому же большинство вещей в нем по грандиозности размеров или по сомнительной подлинности вряд ли годилось для реализации из-под полы комиссионерствующих жучков. В ее намерения входило, по всей видимости, не просто обогащение через неведомого покровителя, хотя и потустороннего, но подлежащего несомненной расшифровке впереди, – нет, ей хотелось, чтобы все там было обставлено, как в больших домах. Правда, у владелицы хватило такта не пометить все кругом личными инициалами с баронской коронкой деда, все же лишь капризным тщеславием можно было истолковать внедрение сюда излишеств, не имеющих к замыслу прямого отношения. Так, из увенчанных раковинами ниш по верхнему ярусу величественно глядели изваяния выдающихся деятелей прогресса, в самом подборе которых Сорокину с его скептическим умом почудился довольно скользковатый аспект на всемирную историю.
Чуть в стороне за высокими фанерными щитами, если взглянуть в щелку, толпились взятые сюда отовсюду – с площадных постаментов, соборных кровель, алтарных ансамблей и дворцовых ниш – императоры и полководцы, античные мудрецы и философы: всякие там меркурии, сенеки, цезари, дискоболы. Похоже, приближением шагов вспугнутые среди тайного сговора, они притворились мрамором на полуслове: одни с воздетыми как бы в отчаянье руками или жестами восхищения, другие – спрятав лицо в ладонях, что позволило Сорокину назвать это разномастное сборище митингом сумасшедших, и тотчас повелительница их красноречивым взором пообещалась вознаградить консультанта этой еще не размещенной на постоянное место группировки.
Так, несколько крупнейших мечтателей, когда-либо навевавших человечеству веще-утопические сны и вчерне намечавших столбовую дорогу к их осуществлению, сменялись дальше более длинной шеренгой их преемников, уточнявших пути совершенства и заодно открывавших все новые гаммы и спектры людских потребностей с попутным изобретением средств к их насыщению в счет теперь-то уже обязательного, как бы предписанного блаженства, и наконец завершалась чередой суровых реформаторов, самоотверженно проливавших кровь во имя все более справедливого перераспределения благ земных, вкупе якобы и составляющих предмет последнего...
Коллекция Юлии состояла из прославленных полотен, еще издали легко узнаваемых по сюжетам и немыслимых в таком варварском уплотненье. Венера любовалась на себя в зеркале, и утыканный стрелами Себастиан улыбался своим мучителям; взвод солдат в надвинутых кепи расстреливал мятежников, и знаменитая голландская мать всматривалась в мир из обступившей ее вечности... И опять, как бывает и меж друзей, глаз машинально отмечал в них неуловимые и печальные измененья, происшедшие за период, казалось бы, не столь уж долговременной разлуки. Нигде не останавливаясь и с риском обидеть хозяйку, Сорокин шел мимо, иронически кивая по сторонам, как бы приветствуя мастеров на новоселье, порой напоминавшем джунгли, где одно растительное чудо громоздится на другом с единственной целью добраться, затмить, вовсе ниспровергнуть третье там вверху, пылающее на пределе творческого расточительства. И снова в самозащиту возникшая было ирония гасла, подавленная изобилием зрелища.
Один вывод напрашивался раньше прочих: при очевидной нелепости подобного рода клад не мог иметь естественного происхождения. Сама собою отпадала детская версия подарка от волшебного жениха, как и продажа души, если бы и нашелся скупщик слишком уж обесцененного товара в наши дни, оставалось допустить еще менее вероятное, хоть и случавшееся в исторических безвременьях эпидемическое визионерство, микроб которого до Юлии возродился в чьем-то ужаленном мозгу. Откуда все это появилось? Если это подспудное наследство деда, о котором толкуют до сих пор, где он прятал его при жизни? Но все равно, откуда бы оно ни взялось, режиссер Сорокин вступал в величайшую сокровищницу искусства, вроде помянутого Эрмитажа, но пополненного жемчужинами ватиканской галереи, мадридской и лондонской, вместе взятых с придачей лучшего из частных собраний. Снова одолела вязкая робость перед несметным богатством, находившимся в безраздельном обладании Юлии – без единственного права, чем только и тешится тщеславие собственника, хоть частично вытащить его на божий свет, похвастаться друзьям и толпе, потрясти столичную экспертизу. Малейшая оплошность повлекла бы за собою, помимо национализации, самые непоправимые бедствия уже потому, что вступившая в главную фазу революция требовала себе новых контингентов для мщения прошлому. Лишь крайняя нужда заставила владелицу на риск разглашения тайны, но как ни бился признанный кинопсихолог и эрудит, так и не смог постигнуть корни ее смятенья. Правда, ему тоже доводилось приобретать предметы не бытового пользования, в частности пресловутый подсвечник, послуживший детонатором гавриловского буйства, хотя лишь классовое вожделение фининспектора и возвысило его в ранг антикварного раритета...
На протяжении всех трех первых залов Сорокин ощущал на себе неотступно следящий взгляд хозяйки... В самом конце третьего приспела необходимость изречь нечто в оплату оказанного ему доверия.
Ввиду настойчиво ожидаемого восхищенья Сорокин с похвалой отозвался о масштабности замысла, также – разнообразии художественных интересов владелицы, но указал но долгу консультанта, что в пору социальной революции основное преимущество любых сокровищ заключается в их портативности, без чего обладание ими в излишестве сопряжено с риском утраты покоя, здоровья, дыханья вообще.
Мимоходом Сорокин почтительно отозвался о необузданной ангельской щедрости, за недостаток которой, если только он правильно понял его титул, люди так часто и напрасно упрекают небо.
Как бы мельком Юлия справилась, как ему понравились ее игрушки.
– О, я просто ошалел, мадам, – отвечая, он с ироническим изыском справился. – Давно существует музей?
– Почти полтора месяца… и то буквально не покладая рук , – доверчиво и со вздохом утомления призналась она. – Неделю подряд мы возвращались домой лишь на рассвете, потому что все, что вы видите, ночного происхождения. При всех его прочих достоинствах, – загадочно продолжала она, – мой помощник мало смыслил в искусстве. Боже, сколько потребовалось здесь переделок и каких!
– Я вижу, вы с ним не теряли времени зря. Единственный способ собрать такое собрание в указанный срок – одновременное ограбление мировых коллекций... Но тогда почему не объявлен их международный розыск? Кстати, насчет ограбления... у пани имеется сигнализация к тому старцу в сторожку или прямиком к самому дракону из преисподней, – снисходительно к женской слабости сказал режиссер.
– Вы как всегда проницательны, Женя... а вам не кажется, что в случае обиды мой ангел мог бы обернуться настоящим драконом? – вопросом на вопрос игриво предупредила хозяйка. В ответ на это режиссер фамильярно намекнул, что он был бы весьма не прочь познакомиться поближе с инфернальными талантами ее поклонника, даже с запущенными на всю катушку с правом использовать их в одном из своих фильмов. И опять вместо ответа пани поощрительно улыбнулась ему, внушая надежду на исполнения желания.
– Остерегусь пока поздравлять пани Юлию, потому что не знаю с чем... разве только в самом деле со вступлением в царство преисподнего владыки, к сожалению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107