Триболо дрожал от страха и щипал меня, чтобы я молчал, дабы они не сделали нам хуже; так мы ему заплатили по их способу; затем пошли спать. Что у нас было хорошо, так это превосходнейшие постели, совершенно новенькие и действительно чистые. Несмотря на это, я так и не уснул, обдумывая всю эту ночь, что бы мне такое сделать, чтобы отомстить. То мне приходила мысль поджечь ему дом; то зарезать ему четырех добрых коней, которые у него стояли в конюшне; все это я видел, что мне легко сделать, но зато я не видел, чтобы легко было спасти себя и моего товарища. Решив, как последнее средство, поместить пожитки и товарищей в лодку, я так и сделал; и когда лошадей впрягли в бечеву, которые тянули лодку, я сказал, чтобы с лодкой не трогались, пока я не вернусь, потому что я забыл пару туфель в том месте, где я спал. И вот, вернувшись в гостиницу, я спросил хозяина; каковой мне ответил, что ему до нас дела нет и чтобы мы шли к б…м. Был там один его парнишка, конюшенный мальчик, весь заспанный, каковой мне сказал: «Хозяин не тронется ради самого папы, потому что он спит с одной лентяйкой, которой он весьма жаждал». И попросил у меня отвальное; тогда я ему дал несколько этих мелких венецианских монеток и сказал ему, чтобы он задержал немного того, который тянет бечеву, пока я не отыщу своих туфель и не вернусь туда. Поднявшись наверх, я взял ножик, который был, как бритва; и четыре постели, которые там были, я все их ему искрошил этим ножом; так что я убедился, что нанес убытку на пятьдесят с лишним скудо. И, вернувшись в лодку с несколькими обрезками этих одеял в кармане, я живо сказал бечевщику, чтобы он поскорее трогался. Когда мы немного отъехали от гостиницы, мой кум Триболо сказал, что он забыл некои ремни, которыми перевязывал свой чемоданчик, и что он хочет вернуться за ними во что бы то ни стало. На что я сказал, чтобы он не беспокоился из-за пары маленьких ремешков, потому что я ему наделаю больших, … я ему наделаю больших … — Игра слов: correggia (итал.) означает и ремень и непристойный звук.
LXXX

сколько ему угодно. Он мне сказал, что я вечно балаганю, но что он хочет вернуться за своими ремнями во что бы то ни стало, и понуждал бечевщика, чтобы тот остановился; а я говорил, чтобы он ехал вперед, и в то же время рассказал ему о великом убытке, который я причинил хозяину; и когда я ему показал образчики кое-каких кусочков одеял и прочего, на него напал такой трепет, что он не переставал говорить бечевщику: «Тяни, тяни скорее!» И не считал себя избавленным от этой опасности до тех пор, пока мы не вернулись к воротам Флоренции. Подъехав к каковым, Триболо сказал: «Перевяжем шпаги, ради Бога, и бросьте ваши шутки; потому что мне все время казалось, что у меня кишки на блюде». На что я сказал: «Кум мой Триболо, вам нечего перевязывать шпагу, потому что вы ее и не развязывали»; и это я сказал только так, потому что ни разу не видел, чтобы он выказал себя мужчиной за это путешествие. Тут, посмотрев на свою шпагу, он сказал: «Ей-богу, вы сказали правду, потому что она все так и перевязана, как я ее устроил перед тем, как выйти из дому». Этому моему куму казалось, что я был ему плохим товарищем, потому что я оскорблялся и защищался против тех, кто хотел нам досадить; а мне казалось, что он сам был мне гораздо хуже товарищем, не стараясь помочь мне в такой нужде. Об этом пусть судит, кто в стороне, без пристрастия.

LXXX

Чуть только я спешился, я сразу же отправился к герцогу Лессандро и премного его благодарил за подаренные пятьдесят скудо, говоря его светлости, что я всячески готов на все, чем могу служить его светлости. Каковой сразу же мне поручил, чтобы я сделал чеканы для его монет; и первая, которую я сделал, была монета в сорок сольдо, с головой его светлости с одной стороны, а с другой — святой Косьма и святой Дамиан. Это были монеты серебряные, и понравились они так, что герцог решался говорить, что это самые красивые монеты во всем христианском мире. Так говорила вся Флоренция и всякий, кто их видел. Поэтому я попросил его светлость, чтобы он назначил мне жалованье и чтобы он велел отвести мне комнаты на монетном дворе; каковой сказал мне, чтобы я продолжал ему служить и что он даст мне гораздо больше того, о чем я его прошу; а пока он мне сказал, что отдал распоряжение начальнику монетного двора, каковым был некий Карло Аччайуоли, и чтобы к нему я и ходил за всеми деньгами, какие мне нужно; и это оказалось верно; но я так умеренно брал деньги, что мне всегда еще причиталось что-нибудь, по моему счету. Снова сделал я чеканы для джулио, каковой был святой Иоанн в профиль, сидящий с книгой в руке, и мне казалось, что я никогда еще не создавал ничего столь прекрасного; а с другой стороны был герб сказанного герцога Лессандро. После этого я сделал чекан для полуджулио, на котором я там сделал голову святого Иоанчика с лица. Это была первая монета с головой с лица на такой тонкости серебра, которая когда-либо делалась; и эта такая трудность незаметна, иначе как глазам тех, кто изощрен в этом художестве. После этого я сделал чеканы для золотых скудо; на каковых был крест с одной стороны с некоими маленькими херувимами, а с другой стороны был герб его светлости. Когда я сделал эти четыре рода монет, я попросил его светлость, чтобы он определил мне жалованье и отвел мне вышесказанные комнаты, если ему угодна моя служба; на каковые слова его светлость милостиво мне сказал, что он весьма доволен и что он отдаст эти распоряжения. Пока я с ним говорил, его светлость был у себя в скарбнице и рассматривал чудесную пищаль, которую ему прислали из Германии, каковое прекрасное орудие, увидев, что я с большим вниманием на него гляжу, он дал мне в руки, говоря мне, что он очень хорошо знает, как я люблю такие вещи, и чтобы в зачет того, что он мне обещал, я себе взял из его скарбницы аркебузу по своему вкусу, но только не эту: потому что он хорошо знает, что там много еще более красивых и столь же хороших. На каковые слова я принял и поблагодарил; и, видя, что я ищу глазами, он велел своему скарбничему, каковым был некий Претино да Лукка, чтобы тот дал мне взять все, что я хочу; он вышел с приветливейшими словами, а я остался и выбрал самую красивую и самую лучшую аркебузу, которую я когда-либо видел и которую я когда-либо имел, и ее я отнес к себе домой. Двумя днями позже я ему понес некои рисуночки, которые от меня требовал его светлость, чтобы сделать кое-какие золотые работы, каковые он хотел послать в подарок своей жене, … в подарок своей жене … — В 1536 г. император Карл V выдал свою побочную дочь Маргариту Австрийскую замуж за Алессандро де Медичи. Свадьба происходила в Неаполе.

которая все еще была в Неаполе. Снова я его попросил о том же моем деле, чтобы он мне его устроил. Тогда его светлость сказал мне, что он хочет сначала, чтобы я ему сделал чеканы для красивого его портрета, как я делал для папы Климента. Я начал сказанный портрет в воске; поэтому его светлость велел, чтобы в любое время, когда я приду с него лепить, меня всегда впускали. Я, который видел, что эта моя работа затягивается, позвал некоего Пьетро Паголо из Монте Ритондо, что возле Рима, каковой еще маленьким мальчиком жил у меня в Риме; и найдя его, что он живет у некоего Бернардоначчо, золотых дел мастера, каковой обходился с ним не очень хорошо, я поэтому взял его оттуда и отлично научил его прилаживать эти чеканы для монет; а тем временем я лепил герцога; и много раз я его заставал дремлющим после обеда с этим своим Лоренцино, Лоренцино — Лоренцо де Медичи, он же Лорензаччо (1514–1548). Потомок младшей ветви дома Медичи, за малый рост прозванный Лоренцино. Фаворит герцога Алессандро, помощник в его любовных интригах и преступлениях. В ночь на 5 января 1537 г. заманил Алессандро в свой дом и убил его с помощью наемных убийц, оставив на трупе записку: «Любовь к родине победила. Жажду великой хвалы». Впоследствии Лоренцино написал «Апологию», в которой утверждает, что действовал из любви к свободе, подражая примеру Брута. После убийства герцога Алессандро бежал из Флоренции в Венецию. Был отравлен по приказу Козимо I в 1548 году.
LXXXI

который потом его убил, и никого больше; и я очень удивлялся, что такого рода герцог так доверчив.

LXXXI

Случилось, что Оттавиано де'Медичи, Оттавиано де'Медичи — дальний родственник Алессандро де Медичи, покровитель искусств, друг Микеланджело.

каковой, казалось, правил всем, желая порадеть, против воли герцога, старому начальнику монетного двора, которого звали Бастиано Ченнини, человеку старобытному и малосведущему, велел смешать, при чеканке скудо, эти его нескладные чеканы с моими; так что я на это пожаловался герцогу; каковой, увидав, что это правда, очень рассердился и сказал мне: «Ступай, скажи об этом Оттавиано де'Медичи и покажи их ему». Я тотчас же пошел; и когда я ему показал обиду, которая была учинена моим красивым монетам, он мне сказал по-ослиному: «Так нам угодно делать». На что я ответил, что так нельзя и что так не угодно мне. Он сказал: «А если бы так было угодно герцогу?» Я ему ответил: «То не было бы угодно мне; потому что и неправильно, и неразумно это». Он сказал, чтобы я убирался и что я это съем в таком виде, хотя бы я лопнул. Вернувшись к герцогу, я ему рассказал все, о чем мы неприятно беседовали, Оттавиано де'Медичи и я; поэтому я попросил его светлость, чтобы он не давал в обиду красивые монеты, которые я ему сделал, а меня чтобы он отпустил на волю. Тогда он сказал: «Оттавиано слишком многого хочет; а ты получишь то, чего желаешь; потому что это — оскорбление, которое чинят мне самому». В этот самый день, а было это в четверг, мне пришел из Рима обширный охранный лист от папы, говоря мне, чтобы я немедленно отправлялся за помилованием святых Марий в середине августа, дабы я мог освободиться от этого подозрения в учиненном убийстве. Отправившись к герцогу, я застал его в постели, потому что говорили, что он побеспутствовал; и, кончив в два с небольшим часа то, что мне требовалось для его восковой медали, я ему ее показал, и она ему очень понравилась. Тогда я показал его светлости охранный лист, полученный по приказанию папы, и как папа меня зовет, чтобы я ему исполнил некоторые работы; поэтому я бы, мол, вернулся в этот прекрасный город Рим, а тем временем послужил бы ему его медалью. На это герцог сказал почти что в гневе: «Бенвенуто, сделай по-моему, не уезжай, потому что я положу тебе жалованье и дам тебе комнаты на монетном дворе и еще гораздо больше того, что ты сумел бы у меня попросить, потому что ты просишь о том, что справедливо и разумно; и кто ж ты хочешь, чтобы мне прилаживал мои чудесные чеканы, которые ты мне сделал?» Тогда я сказал: «Государь, обо всем подумано, потому что здесь у меня есть один мой ученик, молодой римлянин, которого я обучил и который отлично послужит вашей светлости, пока я не вернусь с оконченной вашей медалью, чтобы потом уже остаться у вас навсегда. А так как в Риме у меня открытая мастерская с работниками и кое-какими заказами, то, как только я получу помилование, я оставлю всю римскую привязанность одному моему тамошнему воспитаннику, а затем, с дозволения вашей светлости, возвращусь к вам». При всем этом присутствовал этот вышесказанный Лоренцино де'Медичи, и никого больше; герцог несколько раз ему кивал, чтобы и он также поощрял меня остаться; поэтому сказанный Лоренцино ничего другого не сказал, как только: «Бенвенуто, ты бы лучше остался». На это я сказал, что я хочу вернуться в Рим во что бы то ни стало. Тот ничего больше не сказал и все время смотрел на герцога пренедобрым глазом. Я, кончив по своему вкусу медаль и спрятав ее в коробочку, сказал герцогу: «Государь, будьте покойны, я вам сделаю медаль много красивее, чем я сделал папе Клименту, потому что разум велит, чтобы я сделал ее лучше, ибо то была первая, которую я когда-либо делал; а мессер Лоренцо, тут, даст мне какой-нибудь прекрасный оборот, как человек ученый и величайшего ума». На эти слова сказанный Лоренцо вдруг ответил, говоря: «Я только о том и думал, чтобы дать тебе оборот, который был бы достоин его светлости». Герцог усмехнулся и, взглянув на Лоренцо, сказал: «Лоренцо, вы ему дадите оборот, и он сделает его здесь и не уедет». Лоренцо быстро ответил, говоря: «Я это сделаю как можно скорее и надеюсь сделать нечто такое, что изумит мир». «… нечто такое, что изумит мир ». — Возможно, намек на задуманное Лоренцо убийство (см. прим. 2, гл. 80, кн. 1).
LXXXII

Герцог, который считал его когда придурковатым, а когда бездельником, повернулся в постели и засмеялся словам, которые тот сказал. Я удалился без дальнейших прощальных церемоний и оставил их вдвоем одних. Герцог, который не верил, что я уеду, ничего мне больше не сказал. Когда он потом узнал, что я уехал, он послал за мной вдогонку одного своего слугу, каковой нагнал меня в Сиене и дал мне пятьдесят золотых дукатов от имени герцога, говоря мне, чтобы я на них гулял за его здоровье и возвращался как можно скорее, «а от имени мессер Лоренцо я тебе говорю, что он тебе готовит изумительный оборот для той медали, которую ты хочешь сделать». Я оставил все распоряжения вышесказанному Пьетропаголо из Рима, каким образом он должен прилаживать чеканы; но так как это дело очень трудное, то он никогда особенно хорошо их не прилаживал. Монетный двор остался мне должен за работу, за мои чеканы, больше семидесяти скудо.

LXXXII

Я приехал в Рим и взял с собой эту отличнейшую колесную аркебузу, которую мне подарил герцог, и с величайшим моим удовольствием много раз применял ее по пути, выделывая с ней неописуемые вещи. Приехал я в Рим; а так как у меня был домик в страда Юлиа, каковой будучи не в порядке, я поехал спешиться у дома мессер Джованни Галди, камерального клирика, каковому я оставил на хранение при моем отьезде из Рима много моего красивого оружия и много друтих вещей, которыми я очень дорожил; поэтому я не хотел спешиваться у моей мастерской, и послал за этим Феличе, моим товарищем, и велел привести в полнейший порядок этот мой домик немедленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74