Выехав рано утром и проехав по стране, процветавшей во время его правления и до сих пор к нему благосклонной, Наполеон достиг Макона к вечеру и был удостоен восторженного приема. Все шло, как он того желал; казалось, что это воля народа взметнула его обратно к власти. Однако маршал Ней был уже в пути с твердым намерением сражаться.
Ней прибыл в Лон-ле-Сонье и там узнал о сдаче Лиона. Бонапартизм наступал, подобно приливной волне, и местное воинство не скрывало радости по поводу возвращения императора. Роялисты тепло приняли Нея, но, по-видимому, почти потеряли надежду. Ней вселял в них мужество и демонстрировал уверенность в победе и верность правому делу короля, несмотря на приходившие час от часу новости. Ему стало известно о бунте сначала в одном, а затем в другом подчиненном ему полку. Ожидая прибытия батальона артиллерии из Шалона, он узнал, что солдаты решили отдать свои пушки Наполеону. Реакция Нея была твердой: он вызвал своих офицеров и напомнил им о долге перед королем. Он сказал, что, если нужно, он сам сделает первый выстрел в этой битве и уверен, что войска последуют за ним.
Наполеон был прекрасно информирован о том, что происходит во Франции, и знал, что его старый друг и любимец Ней послан на борьбу с ним и что его рискованное предприятие вступило в критическую фазу. Необходимо было предпринять необычайные усилия для избежания конфликта. Успех зависел от того, удастся ли Наполеону взять Париж без единого выстрела и предстать перед международным сообществом в образе правителя, которого вернула к власти воля народа. Зная импульсивный характер Нея, он надеялся повлиять на его лояльность королю и привлечь, таким образом, на противоположную сторону. Величайшим недостатком Нея была неосведомленность в вопросах мировой политики. Он был прекрасным профессиональным военным, но не являлся ни проницательным, ни даже разумным общественным деятелем. Нужно было лишь произвести соответствующий драматический эффект, чтобы он потерял голову. Вместе со своим близким помощником Бертраном Наполеон составил следующий план. Несколько фанатически настроенных старых солдат были засланы агентами в подчиненные Нею войска, чтобы агитировать их перейти на сторону Наполеона. Вслед за этим Нею через курьеров были переданы письма от Бертрана и Наполеона. Письмо Бертрана, написанное под руководством Наполеона, если не под его диктовку, расписывало блестящие успехи Наполеона и необыкновенный прием, оказанный ему гражданами Франции. Успех был обеспечен вне зависимости от действий, предпринимаемых против Наполеона. Если Ней будет настаивать на открытии огня, он окажется ответственным перед всей страной за начало гражданской войны и кровопролитие. Нея просили, или точнее, ему приказывали перевести свои полки на сторону Наполеона, в приложении давались соответствующие инструкции. Вдобавок эмиссары привезли Нею прокламацию для прочтения перед войсками. Она была уже отпечатана и содержала даже подпись самого Нея.
В коротком письме Наполеона говорилось: "Кузен мой,
мой начальник штаба высылает Вам приказ. Не сомневаюсь, что, как только Вы узнали о моем прибытии в Лион, ваши подчиненные перешли под трехцветный флаг. Выполните приказ Бертрана и присоединяйтесь ко мне в Шалоне. Я приму Вас, как после битвы под Москвой".
Это письмо - типичный образец того, как Наполеону удавалось подчинять других своей воле. Он абсолютно уверен в себе, он пренебрегает объяснениями и оправданиями, зная, что они лишь провоцируют споры и сомнения. Он великодушен, давая понять без лишних слов, что поддержка Нея сейчас навсегда уничтожит все разногласия между ними и восстановит дружбу их лучших дней.
Посланцы Наполеона попали к Нею в первые часы 14 марта. Это были офицеры гвардии, хорошо известные маршалу. Впоследствие он великодушно отказался раскрыть их имена. Они повторили всё, о чем писал в своем письме Бертран, более того, они сообщили ему, что трехцветный флаг развевается ныне над каждым городом во Франции, что король уже покинул Париж, что Европа одобряет возрождение империи, что Мария Луиза и маленький император уже возвращаются во Францию из Вены и что, наконец, британский военный флот в Средиземном море имел приказ пропустить Наполеона с Эльбы к французскому побережью.
Офицеры с величайшей убежденностью выложили эту историю маршалу Нею, возможно, и сами веря в нее. Чудовищно преувеличивая и выдавая надежды своего предводителя за свершившиеся факты, они сделали все возможное для того, чтобы факты действительно свершились.
Расчет Наполеона был верен. Ней не мог усомниться в правдивости столь солидных посредников. Он был пойман в политическую ловушку и сам выпутаться не мог. Словно под гипнозом, он не смог ослушаться отданного ему приказа. Каждую минуту прибывали новости, подтверждающие фантастический успех Наполеона. От его дивизионных генералов де Бурмона и Лекурба не было никакого толка. Оба ненавидели Наполеона, но боялись занять твердую позицию в столь опасной ситуации. Узнав о том, что Ней решил переметнуться на сторону врага, они выразили некоторый протест, но могли только пассивно наблюдать, как он торопится совершить самую большую ошибку в своей жизни.
Все утро он готовился к воссоединению с Наполеоном. В 10.30 утра, построив свои войска, он прочел им вслух ту печально известную прокламацию, которая впоследствии стоила ему жизни (Ней был осужден и приговорен к смерти в конце того же года реставрированной монархией).
"Солдаты! - начал он твердо и громко. - Дело Бурбонов проиграно. Законная династия, избранная Францией, скоро вернется на трон. Только император Наполеон, наш повелитель, имеет отныне право управлять нашей прекрасной страной..."
Среди офицеров его штаба царило молчание и удивление, но ряды солдат дрогнули и сомкнулись восторженными волнами вокруг своего маршала под крики всеобщего одобрения.
Когда церемония закончилась, офицеры-роялисты покинули Нея, чтобы вернуться в Париж. "Мсье, - сказал один из них, ломая свою шпагу, - Вам следовало предупредить нас о своем намерении, а не заставлять быть свидетелями подобного спектакля"45. Но мнение тех немногих, кто предпочел служить королю, можно было не принимать в расчет, и приготовления к объединению с Наполеоном продолжились.
Наполеон, триумфально пройдя через Шалон, Отюн и Аваллон, достиг Оксерра 17 марта. Повсюду он вел себя по отношению к дружелюбному населению так, словно любезно давал понять, что он целиком в их распоряжении. Ней дошел до Оксерра на следующий день. Он был приведен пред светлые очи Наполеона, которые при встрече наполнились слезами. Встреча прошла столь мелодраматично, что удовлетворила даже самых сентиментальных. Наполеон имел все основания быть довольным Неем, во власти которого было разрушить его планы. Вместе с присоединенными войсками под его началом было теперь 20 000 человек и шестьдесят пушек. Он чувствовал себя в полной безопасности46.
Покинув Оксерр 19 марта, он прибыл со своей армией в лес Фонтенбло поздно ночью и добрался до сhateau (шато: замок, дворец - фр.) в первые часы двадцатого. Здесь одиннадцать месяцев назад он был вынужден капитулировать. Теперь, свободный и ликующий, он снова чувствовал себя хозяином своей судьбы.
Предательство Нея произвело повсюду сокрушительный эффект, никто не знал, что таило в себе будущее. Падение Людовика XVIII казалось неизбежным, и вместе с ним казалось неизбежным возобновление эпохи войн. "Как бы ни сложились обстоятельства во Франции, - писала "Таймс", - определенно нет ни одного мужчины, женщины или ребенка, которые бы не желали Франции быть отечески управляемой добродетельным Людовиком, а не порабощенной бунтовщиком и изменником Бонапартом. Временный успех этого чудовища и его фатальные последствия, угрожающие всей Европе, вызывают у большинства людей недоумение и тревогу. Мы видим, как преступления деградирующего злодея нагло попирают свободу и справедливость. Мы видим, что мир, обещавший быть столь благословенным, у нас похищен, и самые мрачные грозовые тучи окутывают перспективы, еще недавно казавшиеся столь лучезарными и радостными. Естественно, что эти ужасные перемены обеспокоили наиболее рассудительные умы. Естественно, что беспокойство заставляет нас прислушиваться к шепоту слухов, дополнять их воображением и вслушиваться в невнятные звуки штормовых предупреждений горя для нас и наших потомков... Первой огромной ошибкой было не повесить Бонапарта... Следующим образчиком глупости было поместить его на Эльбу, чтобы у него всегда оставался шанс поднять мятеж".
Вести о предательстве Нея достигли Людовика XVIII 17 марта. Немощный старик вздохнул. "Неужто нет больше чести?" - сказал он, и, несмотря на свою недавнюю уверенность, основанную, правда, на доверии к Нею, он начал приготовления к бегству из столицы. Он и раньше не исключал возможность гражданской войны, но сейчас сознавал, что других вариантов быть не может. Наполеон еще до высадки во Франции сочинил воззвание к Французской армии, в котором были такие слова: "Победа будет стремительной. Орел на фоне трех национальных цветов будет перелетать со шпиля на шпиль до самых башен Нотр-Дама". Эти слова загипнотизировали страну, солдаты и мирные жители были в таком восторге, словно к ним шел некий бог с многочисленными милостями. Королю ничего не оставалось делать, кроме как пригнуться перед приближающимся штормом. Фанни Бёрни пишет: "На следующий день, 18 марта, все надежды рухнули. С севера, с юга, с запада, с востока стремительно подступала тревога, блистали молнии опасности и рокотали громы борьбы, но в Париже не было ни восстания, ни беспорядков, ни волнений, лишь молчаливая подозрительность, мрачная тревога и угрюмое бездействие. Ужасная нужда, заставившая короля Людовика XVIII занять свой трон благодаря иностранцам, окончательно уничтожила бы энтузиазм и преданность, если бы таковые не были давно разрушены принципами революции.
Я приступаю к описанию одного из самых страшных дней в моей жизни, 19 марта 1815 года, последнего дня перед триумфальным возвращением Наполеона в столицу Франции. Поначалу я не могла даже вообразить, что его возвращение так близко, или поверить, что это произойдет без малейшей попытки сопротивления. Генерал д'Арблэ, человек живого ума и способный судить о последствиях, находился под сильным влиянием самых мрачных прогнозов. Он вернулся домой около шести утра, в тревоге, опустошенный, почти умирающий от усталости, к тому же под тягостным впечатлением от всего происходящего и с ощущением того, что его воинская честь задета той инерцией, которая, казалось, сводит на нет все усилия спасти короля и его дело. Он провел две ночи на службе в полном вооружении - одну в Тюильри, на посту телохранителя короля, другую в казармах, на дежурстве в качестве артиллерийского капитана. Он проспал несколько часов и затем, наспех позавтракав, одновременно кратко обрисовывая мне положение дел, коему он был свидетелем, а также свои опасения, очень серьезно и искренне призвал меня смириться с велением времени и согласиться покинуть Париж вместе с мадам д'Энен, в случае, если она непременно решит уехать.
Мы вместе преклонили колени в краткой, но пламенной молитве к небесам о здравствовании друг друга и затем расстались. У двери он обернулся и, улыбаясь чуть принужденно, но все же невыразимо нежно, почти бодро воскликнул: "Vive le Roi!" (Да здравствует король! - фр.). Я мгновенно поняла его желание проститься с видимой бодростью и ответила эхом на его слова, а затем он устремился прочь. Все это произошло в передней, это было выше моих сил, потом я уединилась в своей спальне, где провела несколько минут, предаваясь печали, близкой к отчаянию, от которого меня спасла лишь пылкая вера.
Затем меня осенила идея, что я еще могу увидеть его. Я подбежала к окну, которое выходило во внутренний двор. В самом деле, я взглянула на него, я видела его, но, ах, какая боль! Он взбирался на своего походного коня - благородное животное, к которому он был необыкновенно привязан и которое в тот момент пронзило меня своим ужасным видом, будучи нагружено пистолетами и снаряжено в полной готовности немедленно выступить на поле битвы. Грум47 Депре готовился оседлать другого коня, и наш кабриолет был превращен в обоз и нагружен орудиями войны".
Генерал д'Арблэ отправился во дворец Тюильри, где царило смятение и страх. Перед королем предстало три возможности. Первой возможностью было укрепить свой дворец и остаться в нем со своими телохранителями, отказываясь его покинуть, и таким образом поставить Наполеона перед необходимостью его осаждать и обстреливать ко всеобщему негодованию. Людовик отказался всерьез рассмотреть это предложение, ответив, что подобное решение старомодно по духу, как и многое из того, за что обвиняют его бедных emigres. Вторым вариантом было отправиться на запад Франции, где позиции роялистов были сильны и где герцог и герцогиня Ангулемские еще держали под контролем область, которая всегда была лояльна к Бурбонам. Король, однако, выбрал третье предложение, согласно которому, ему предстояло удалиться в Лилль и лишь в случае крайней необходимости пересечь границу в направлении Бельгии. Вероятнее всего, он полагал, что этот путь вновь приведет его в английское убежище, Хартвелл, где он когда-то провел шесть идиллических лет, в то время как люди более воинственные сражались на поле брани. Таким образом, было решено, что он покинет Париж вечером того же дня, если только ход событий не изменится в лучшую сторону.
Помня о судьбе своего брата, Людовика XVI, который когда-то тоже пытался покинуть Париж, днем король выехал из дворца, чтобы выяснить настроение людей и то, позволят ли они ему уехать. Толпа вела себя тихо и даже дружелюбно, часто выкрикивая: "Vive le Roi!" Он окинул взглядом войско своего Двора на Марсовом поле, затем вернулся к дворцу, который обступила мирная толпа. Он не заметил никаких признаков враждебности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35