За эту вторую рану я получил удостоверение, несмотря на то, что оно не было вызвано вражеским огнем. Мне опять повезло, потому что через несколько дней после этого мой танк подорвался на мине во время "реального" сражения. Моя третья рана была получена во время моего второго фронтового дежурства, незадолго до покушения на жизнь Гитлера 20 июля 1944 г. Это было трагическое событие, потому что оно также не было вызвано вражеским огнем. Мы участвовали в сражении где-то в Литве, когда один из наших снарядов остался в стволе - он оказался бракованным. Когда снаряд застревает в стволе, по инструкции надо подождать, по крайней мере, семь секунд, извлечь дефектный снаряд и продолжать стрельбу. После того, как мы выждали достаточно времени, командир нашей самоходки приказал извлечь снаряд из казенника это заряжающий сделал вручную. Все что я помню о дальнейшем это то, что я увидел яркое иссушающее пламя. Я ничего не слышал, я не почувствовал взрыва, и честно говоря, не понял, что произошло. Я посмотрел назад на командира и увидел, что он упал мертвым. Водитель вылезал из своего отсека, который был под моим, говоря мне: "Вылезай! В нас попали!"
Я слез с брони так быстро, как только мог, и спрятался под самоходкой, за мной последовали заряжающий и водитель. У заряжающего была оторвана рука (прямо ниже плеча, и когда я попросил водителя, нет ли у него чего-нибудь, чтобы остановить кровотечение, раненый осознал свое положение и начал кричать: "Моя рука, моя рука, моя рука!". Потом я слышал, что он временно ослеп от вспышки при взрыве. Мне повезло больше. Хотя меня и отправили в полевой госпиталь на несколько дней, мои раны заключались только в нескольких попаданиях осколков в лицо (самый большой кусок был под правым глазом) и ожогов на правой руке и на правой стороне лица но не очень серьезных. Наш командир (обер-лейтенант) был сразу убит при взрыве. И опять, мы не понимали, что произошло, но позднее следствие установило, что это был наш дефектный снаряд. Видимо, когда заряжающий открыл камеру, чтобы извлечь его, медленно работавший запал поджег снаряд, и он взорвался внутри САУ.
В Литве. 1944 г.
Мое четвертое и последнее ранение произошло 8 августа 1944 г. прекрасным летним днем примерно в двух милях от Расейнена в Литве. Наше штурмовое орудие, как ведущая САУ роты, было отправлен в наряд, чтобы изучить действия русских в окрестностях Райсенена. Когда мы спрятались за кустами на холме, я увидел русский танк Т-34, который по диагонали пересекал долину прямо перед нами. Я сделал свой первый выстрел по русскому танку, и в этот момент увидел, как к нам на огромной скорости приближается сверкающий предмет с направления на одиннадцать часов.
Когда ты описываешь, что произошло в бою, то это занимает много времени, однако на самом деле все происходит практически мгновенно. Все, что я знал это то, что приближается опасность, и раньше, чем я смог закричать "Внимание!", полыхнула яркая вспышка и затем ничего, ни звука, ни взрыва. На полном автопилоте я выполз из САУ. Я пришел в себя, встав на колени позади самоходки. Я увидел водителя тоже на коленях, перед собой.
- Что случилось? - спросил я его.
- В нас попал снаряд!
Когда я его спросил, где все остальные, он ответил:
- Они все мертвы.
Как только двигатель САУ зашипел и умолк, я услышал стон и сказал водителю:
- Я думаю, что один из них жив, давай ему поможем.
Когда мы оба вскочили на корму самоходки, то обнаружили, что заряжающий жив, но у него в руке был пистолет, и он собирался застрелиться. Это часто случалось с танкистами, которые видя, что танк подбит, и они не в состоянии его покинуть, предпочитали совершить самоубийство взамен медленной смерти в огне или захвату в плен русскими. Я быстро выбил оружие из его рук и сказал водителю: "Помоги мне его вытащить". Мы попробовали это сделать, но обнаружили, что не можем его сдвинуть с места, потому что внутри САУ все было покорежено, и его ноги оказались зажаты. В этот момент мы услышали стоны нашего командира. Мы перешли на левую сторону самоходки и увидели, что он также прочно зажат обломками, как и заряжающий. В этот момент русский пулемет начал обстреливать нашу неподвижную машину и, как нас учили, мы спрыгнули с самоходки и спрятались позади нее. После этого я стал видеть значительно хуже, поэтому я спросил водителя: "Ты что-нибудь видишь?" имея в виду "Можешь ли ты еще видеть?" Он, очевидно, решил, что я спрашиваю его, не видит ли он русских, потому что он ответил, "Нет". Хорошо, подумал я, в таком случае я тебе помогу, но когда я ему сообщил о своих намерениях, он сказал, "Ты ужасно выглядишь, твои руки и лицо!" Только в этот момент я понял, что я ранен. Обе руки были обожжены правая настолько сильно, что кожа скручивалась. Моя рубашка была полностью сожжена со стороны правой руки, и когда я дотронулся до лица и головы, все, что я почувствовал это липкая масса. Более того, мои волосы полностью сгорели и кровь текла по лицу. Принимая во внимание степень моих ранений, невозможно было поверить, что надо было сказать мне о моем ранении, чтобы я понял, что со мной что-то не в порядке!
С осознанием пришла боль, и я обнаружил, что единственным способом облегчения мучительного состояния моих рук было держать их поднятыми. Так я и спустился с холма, едва видя следы гусениц, которые наше штурмовое орудие оставил на траве, к гравийной яме, где меня ждали безопасность и помощь. К этому времени все, что я мог видеть это молочные пятна перед глазами. Тут я услышал как кто-то спросил: "Кто это?".
- Руди, из самоходки 5141, - ответил я.
- О Боже, - воскликнул невидимый мне камрад, -кто-нибудь остался жив?
- Да, - ответил я, - трое других ранены, но мы не можем их вытащить и им нужна помощь.
- Хорошо, - сказал он, - мы идем к ним!
К этому моменту я уже почти ничего не видел, поэтому я крикнул:
- Я ослеп!
- Стой здесь, помощь идет! - ответили мне.
Позже мне сказали, что один из танков вышел из боя и вытащил нашу САУ и команду в безопасное место. Я потерял сознание и все, что я помню, это как кто-то говорит со мной, а я лежу на походной кровати а скорей всего на земле. Я не понимал, что он мне говорил. В соответствии с моей Verwundetenkarte (табличка с медицинской и другой информацией, которая сопровождает раненого солдата), капеллан провел надо мной последний обряд. Мое состояние и состояние заряжающего были столь тяжелыми, что они решили, что нам уже не поможешь, и ожидая, что мы вскоре умрем, оставили нас в полевом госпитале, а не отправили в Германию. Через две недели, в течение которых я все еще был без сознания, мое здоровье стало улучшаться, и я вспоминаю, что пришел в сознание как раз тогда, когда меня выгружали из военного эшелона в Дрездене, Германия.
До этого боя, из-за которого я почти распрощался с жизнью, нам сообщили о новом русском танке, "Иосиф Сталин III", который весил сорок шесть тонн и стрелял реактивными снарядами калибром 122 мм. Благодаря его толстой (120 мм) наклонной броне, наши 75-миллиметровые снаряды просто отскакивали от его шкуры, если только мы не стреляли сбоку и с очень близкого расстояния. Когда я стрелял по Т-34 в той долине, я не знал, что несколько этих монстров ждут в двух километрах отсюда на краю леса. Не успел я потянуть за спусковой крючок, как русский бегемот начал стрелять.
Русские подбили нашу самоходку первым же выстрелом. Реактивный снаряд попал в нашу машину между стволом и маской орудия. Он вырвал пушку там, где ударил, и невероятным образом вошел в боевое отделение, где и взорвался, заставив наш заряженный снаряд сдетонировать. За ним сдетонировал весь наш боезапас. Свидетель говорил, что бронированная крыша нашего сварного штурмового орудия была вынесена со своего места волной пламени, которое поднялось в воздух на 100 метров. Я уверен в том, что это преувеличение, потому что для того, чтобы оторвать эту массивную стальную крышу и поднять ее в воздух, нужно было поистине значительное усилие. Очевидно, что мои тренировки в Бамберге и Растенбурге по запрыгиванию на танк и спрыгиванию с него оказались не напрасными, потому что я должен был без сознания выползти из танка и спрятаться за ним. Так как наше штурмовое орудие было полностью разрушено, а наша команда чудом осталась в живых, то наша машина получила название "чудесный танк Восточного фронта".
Наш водитель, который вышел из этой переделки относительно невредимым, не мог говорить в течение пяти дней. Он целиком погрузился в мир своих мыслей, как мне рассказывали. Вдруг он оттуда выскочил, и его направили водителем другого танка. В свой первый день после возвращения на фронт он вел свой танк по деревянному мосту, когда мост под ним провалился. К счастью для остальных членов команды, они сидели снаружи; но водитель был в своем отсеке в передней части танка. Когда танк провалился под мост, он перевернулся и упал в воду. Единственным погибшим был мой водитель, который утонул, потому что не смог выбраться из затонувшей машины.
За то, что я был несколько раз ранен, я получил Verwundeten Abzeichen в серебре. Этим знаком награждался каждый солдат, который был ранен более трех раз, или потерял руку, ступню, глаз или же полностью оглох. Кроме того, я был награжден Panzerkampf Abzeichen (медаль за танковую атаку) за то, что принимал участие, по крайней мере в трех успешных танковых сражениях. Эта награда давалась также за участие в танковой операции против противотанковой артиллерии. Третьей и самой престижной из моих наград был Kreuz II Klasse ("Железный Крест" второго класса). Эта медаль давалась за храбрость, выходящую за пределы служебного долга и было большой честью, если награжденный был в чине ниже унтер-офицера (как я). Я был представлен к Железному Кресту первого класса, но по какой-то причине не был удостоен этой награды.
Однако, мои награды я в основном получил за то, что уничтожил общим счетом шесть русских танков два из них по отдельности, а оставшиеся четыре в одной танковой битве.
Четыре русских танка я подбил в бою, когда примерно двадцать русских танков попытались прорваться через нашу линию обороны неподалеку от Нарвы, Эстония. Каким-то образом мне удалось попасть во все четыре в течение нескольких минут, в то время, как один из наших танков уничтожил еще два за то же время. Между тем, наша противотанковая батарея успешно уничтожила еще четыре русских танка. Потеряв десять танков из двадцати, русские отступили в лес.
Были и другие случаи, которые привели к тому, что я заработал славу храброго и преданного своим товарищам солдата, что и по совокупности стало причиной присуждения этой награды.
В 1944 г. Рудольф Салвермозер был переведен на Западный фронт и участвовал в Арденнском наступлении.
Во время наступления в Арденнах ("Битва за Выступ") мы были размещен в доме прямо напротив стартовых площадок V-1 ("Фау-1"). "Фау-1" были также известны тем, что когда их впервые пустили в ход, они не всегда летели прямо к своим целям. Вместо этого они часто разворачивались в полете и взрывались неподалеку от стартовой площадки. "Фау-1", которые выпускали в сторону Арденского фронта, обычно летели над домом, в котором мы находились и, так как они находились всего в десяти метрах над домом, это было очень неприятно.
Я никогда не забуду этот ужасный рев -звучало, как будто над нами летели десять русских танков.
"Я лучше останусь здесь со своими товарищами и буду воевать с русскими"
В марте 1945 г. меня послали вместе с обер-лейтенантом Кирстеном и унтер-офицером Шютке в Мюнхен. В тот момент лейтенант думал, что делает мне добро, потому что эта командировка позволяла мне покинуть фронт, но я сказал ему:
- Если есть такая возможность, господин обер-лейтенант, я лучше останусь со своими товарищами и буду дальше воевать с русскими.
- Нет, - сказал он, - не получится. Приказ готов, и ты идешь с нами на очень важное спецзадание.
Задание, о чем я узнал позднее (хотя я так и не узнал никаких подробностей), заключалось в попытке реорганизации дивизии Grossdeutschland. Мне никогда не говорили, почему меня включили в эту группу может быть, я нравился лейтенанту и он подумал, что у меня будет шанс сбежать (к тому времени я уже был ранен четыре раза), или, может быть, так как я вырос недалеко от Мюнхена, я могу оказаться полезным в качестве "хомяка" (это тот, кто собирает продукты у окрестных фермеров какая унизительная кличка!), или возможно то, что я все еще считался небоеспособным; или же сработали все эти причины сразу.
Какими бы ни были его резоны, это на самом деле было неважно, потому что я не мог отказаться от выполнения приказа. Я не хотел идти, даже несмотря на то, что позже я узнал, что в ту самую ночь наша боевая группа была окружена русскими (в Саксонии) и почти все мои товарищи или погибли, или ранены, или взяты в плен. Наверное, судьбе хотелось, чтобы я выжил, потому что если бы я остался, то уверен, что попал бы в число тех, кто так и не вернулся с войны.
Май 1945 г.
30 апреля, в день, когда Гитлер совершил самоубийство в своем бункере, мы услышали по радио и прочитали в газете, что фюрер погиб "смертью героя" на фронте в Берлине. Так как американцы были уже в предместьях Мюнхена, наш лейтенант решил, что нам пора уходить. Мы сели на троллейбус и поехали в юго-восточный пригород Мюнхена, где лейтенант нас оставил на некоторое время и вернулся на довольно нарядном "Мерседесе". Из Мюнхена мы поехали на северо-восток, в Пассау на баварско-австрийской границе и затем на восток в Линц, Австрия. Однако, в Линце мы услышали по радио, что русские войска приближаются к городу с севера. Не стоит говорить, что мы повернули назад и поехали в Зальцбург.
До самого недавнего времени я еще надеялся на то что Германия сможет победить и победит в войне по крайней мере, я думал, что у нас еще есть шанс. Тем не менее, в целом, если у нас не было так называемого "секретного оружия", которое собирался применить Гитлер (когда все остальное уже провалилось, а мы считали, что он сможет это сделать), то все выглядело так, как будто мы обречены.
Я думаю, что наша вера в победу все эти годы основывалась на нашем юношеском неведении и на твердой вере в то, что делал и говорил Гитлер.
1 2 3