Вдруг навстречу поднимаются белые ракеты. Вижу людей, которые бегут к взлетно-посадочной полосе и машут руками.
- Сумасшедший, что ты делаешь? - кричит Токаренко. - Смерти ищешь?
И тут раздался залп. Это еще что за сюрприз? Даю газ. Ухожу на второй круг.
- Пошли домой, - настойчиво твердит Токаренко. - На аэродроме немцы.
Нет, думаю, что-то здесь не так. Не похожи на гитлеровцев люди, бегущие к самолету. Вторично захожу на посадку. Колеса уже касаются полосы, скорость машины все ниже и ниже. Наконец "ИЛ" останавливается. Откидываю фонарь, но мотор не выключаю. Мало ли что может случиться!
Сверху, построившись в круг, ходит восьмерка истребителей. Они не дадут в обиду.
К самолету бегут люди. Они в штатском, но все вооружены. Высовываюсь из кабины и показываю пальцами, чтобы подошел только один человек. Держу наготове пистолет. Люди бегут и что-то кричат, но рев мотора заглушает их голоса. Стреляю в воздух. Бегущие останавливаются. Они, наконец, поняли меня, и от толпы отделяется один человек. Вот это хорошо. Один на один я беседовать согласен.
Высокий худощавый мужчина подходит к самолету и, улыбаясь, показывает на мотор: дескать, выключай, а то ничего не слышно. Нет, этого делать я не собираюсь.
Знакомимся. Он оказывается командиром соединения национального сопротивления. Его отряд своими силами разбил гитлеровцев и очистил аэродром. Это он дал две ракеты, а стреляли по самолету остатки немецкой охраны - несколько солдат спрятались в развалинах ангара и оттуда вели огонь.
- Их уже нет, - уверяет командир. Что же, теперь все ясно. Нужно лететь обратно. Командир не хочет отпускать: девять советских самолетов - это сила. Обещаю ему, что скоро здесь будет не девять, а больше.
Снова в воздухе. Вижу, как по нескольким шоссе на предельной скорости идут к Праге наши танки.
По прибытии докладываю обстановку.
- Хочется к партизанам? - спрашивает генерал.
- Очень!
- Что ж, добро. В двенадцать часов нынче перебазируйтесь всей эскадрильей.
В два часа дня эскадрилья приземляется на уже знакомом аэродроме. Нас встречают, как самых дорогих гостей.
- Немедленно обедать и отдыхать! - распоряжается командир отряда.
У самолетов он устанавливает охрану.
Появляется повар - розовощекий, высокий, в белом колпаке. Черноволосая девушка, которая должна развести нас по квартирам, рядом с ним кажется ребенком.
Повар оказался мастером. При виде обилия блюд у наших ребят загорелись глаза. Я тоже невольно проглотил слюну - ведь утром выпил лишь стакан чаю, а уж вечер. Обед оказался вкусным.
И девушка была внимательной и нежной. Нам трудно было говорить - мешало незнание языка. Но я понял, что родом она из Братиславы, что в сопротивлении участвует с первого дня, что все они очень ждали прихода советских войск, а теперь она мечтает побывать в России.
С тех пор прошло больше двадцати лет. Я не помню, как звали девушку. Может быть, Влада, а может быть, Божена. Но я знаю: тогда майским вечером она говорила о любви к советским людям, которые принесли освобождение ее стране.
Недавно по делам службы мне пришлось быть в одном из наших авиаотрядов. Вечером в красном уголке демонстрировался чешско-советский фильм "Майские звезды". Нельзя сказать, чтобы этот фильм был шедевром киноискусства, но ради него я на несколько часов отсрочил вылет в Алма-Ату. Хотелось еще взглянуть на красавицу Прагу, услышать полюбившуюся песню. "Майские звезды" напомнили мне о днях, проведенных на чешской земле, о последнем дне войны и первом дне мира. А Злата Прага показалась мне именно такой, какой она была в то время и навсегда осталась в моей памяти. Где ты сейчас, милая Влада-Божена? Мы верим, что ты помнишь летчиков, первыми прибывших в осажденный город.
Ночь на девятое прошла спокойно, если не считать небольшой перестрелки неподалеку от аэродрома. Мы хотели было бежать к самолетам, но командир повстанческого отряда сказал, что в этом нет надобности.
Мы досыпали спокойно. А тем временем Третья и Четвертая гвардейские танковые армии, пройдя за ночь больше ста километров, на рассвете вступили в столицу Чехословакии. Утром мы все отправились в город. Хотелось взглянуть на его прекрасные улицы и площади, к которым вновь пришла весна и свобода.
Прага ликовала. Люди принарядились и вышли на улицы. И мы от души радовались за них и гордились тем, что имеем прямое отношение к их счастью. Незнакомые люди, видя на наших пилотках алые звездочки, бросались нас обнимать и целовать. Каждый считал за честь пригласить к себе в гости, уговаривал выпить хотя бы стакан вина.
На площадях шли концерты, гремела музыка. Но, к сожалению, пора было возвращаться на аэродром. Здесь нас ждал сюрприз: командир повстанческого отряда устроил банкет. На него пришло множество людей. До позднего вечера мы сидели в тесном кругу друзей, поднимали тосты за братство советского и чешского народов.
Утром пришел приказ вылетать. На аэродром одно за другим приземлялись другие подразделения. Наши самолеты набрали высоту, и каждый из летчиков посчитал своим долгом на прощание приветливо качнуть крылом красавице Праге.
Вновь мы в Фюнстервальде.
Непривычно после непрерывных полетов все время находиться на земле. Чего-то не хватает, хочется подняться в воздух.
Моя эскадрилья находилась в первой готовности. В этот день к нам в гости приехали истребители. Обидно, конечно, сидеть в кабине, когда друзья сидят за столами.
Уже вечерело, до захода солнца оставалось совсем немного. "Скоро домой, - подумал я. - И сегодня полета не будет". В это время к самолету подошел мой механик.
- Товарищ командир, - обратился он, - все равно никуда не полетите. У меня есть бутылка рома, давно ее с собой вожу, да никак случай не представится выпить. Давайте за победу? Ведь сколько вместе продали.
- Нельзя. После отбоя - пожалуйста.
- Да все равно полета не будет. Я подумал, подумал и сдался:
- Черт с ним, давай.
Механик вытащил из кармана бутылку и стакан. Налил, протянул мне. Я выпил.
Выпил и он. Вновь налили, но едва я поднес стакан к губам, как увидел, что с КП бежит посыльный. Тревога!
Через пятнадцать минут эскадрилья летела в район Мельники, где танковая дивизия немцев не сложила оружия, несмотря на то, что акт капитуляции был подписан и огонь прекратился по всему фронту.
Одновременно с нами к Мельникам вылетело еще несколько подразделений, туда же двинулись танки. Общими усилиями мы раздавили врага и повернули домой. В пылу боя я чувствовал себя вполне нормально, но на обратном пути ром дал о себе знать. Мучительно захотелось спать.
С трудом посадил машину на аэродроме, но сил, чтобы выбраться из кабины, уже не было. Я заснул. Подбежали летчики, откинули фонарь и стали вытаскивать меня из самолета. Подошла санитарная машина. В ней приехал и командир полка. Он подошел ко мне и немедленно понял все.
- Уведите его, - резко бросил подполковник. - Завтра разберемся.
Назавтра мне влетело по первое число.
- Твое счастье, что кончилась война, - отчитывал командир. - Иначе всыпали бы тебе не так.
Этим неприятным эпизодом, который я запомнил на всю жизнь, закончилась для меня война. Полет в район Мельники был последним. Служба шла своим чередом, но наступили уже мирные дни. Одного за другим мы провожали домой боевых друзей.
Парад Победы
Полк готовился к перелету. В полном составе мы должны были перебазироваться в Австрию. Как-то жаль было покидать Фюнстервальде. В годы войны, особенно в наступлении, привыкли почти каждую неделю менять аэродромы. А тут стоим уже больше месяца, обжились, обзавелись друзьями в соседних частях.
Буквально накануне отлета меня неожиданно вызвали в штаб корпуса. Вновь прохожу знакомыми коридорами к кабинету генерала Рязанова. В приемной у него много офицеров из разных частей. Невольно в сердце закрадывается тревога: что случилось, за какой надобностью собрали нас?
Адъютант приглашает всех в кабинет. Командир корпуса сегодня выглядит необычно. Он при орденах, в парадном мундире. И настроение у него, как видно, отличное.
- Я собрал вас, товарищи офицеры, - заговорил генерал, - чтобы сообщить приятную новость. В конце месяца в Москве состоится Парад Победы. На нем вы будете представлять наше соединение. Есть вопросы - пожалуйста. Если нет можете быть свободны. Дополнительные указания получите в своих частях. Капитана Бегельдинова попрошу остаться.
Все разошлись, мы остались вдвоем в кабинете.
- Садись, - Рязанов указал на кресло. Я продолжал стоять перед столом.
- Садись, садись. Разговор предстоит долгий и не совсем приятный.
- Мне доложили о полете в район Мельники, - генерал пристально посмотрел на меня, и я почувствовал, как краска заливает мое лицо. - Изволь объяснить свое поведение.
Что я мог сказать командиру корпуса - человеку, которого глубоко уважал, больше того - любил, как родного отца. С первого и до последнего дня войны он был моим высшим начальником, требовательным, порой безжалостно строгим, но всегда внимательным и справедливым.
- Ну, я жду, - Рязанов встал, закурил, прошелся по кабинету.
И я, не скрывая ничего, рассказал о злосчастной бутылке рома, просил простить меня и дал слово, что впредь никогда не случится ничего подобного. От стыда я готов был провалиться сквозь землю.
Генерал сел в кресло напротив.
- Война сделала тебя офицером, Родина, отметила твой путь многими боевыми наградами. Тебе ли заниматься ухарством, быть мальчишкой? - упрекал генерал. - Но мы решили не наказывать тебя, а строго предупредить.
Я встал и еще раз дал слово быть впредь образцом дисциплины. Уже прощаясь, генерал сказал:
- Жаль, что ростом ты невелик.
- Почему?
- Да вот на параде левофланговым пойдешь, далеко от Мавзолея.
На душе у меня сразу потеплело. Я понял, что инцидент со злополучным ромом исчерпан.
В самом лучшем настроении вернулся в полк. Здесь уже знали, что я еду в Москву. Товарищи от души поздравляли меня. Но, признаться, меня волновало одно обстоятельство: кто поведет в Австрию мой самолет? Этот вопрос разрешился неожиданно просто.
- Оставим тринадцатый в Фюнстервальде, - решил командир полка. - С ним будет и твой механик. Вернешься из Москвы - вместе прилетите. Только сначала проверь, нет ли где-нибудь в заначке еще одной бутылки рома.
Все присутствующие при этом разговоре расхохотались. Смеялся и я.
...Поезд медленно идет через Польшу. В составе офицеры - участники Парада Победы. Проезжаем места недавних боев, видим раны, нанесенные войной. С утра до вечера в вагонах не прекращаются воспоминания. И что странно: теперь, когда смолкли бои, у каждого вдруг появилась масса забавных историй. Мы иронизируем над своими неудачами, подтруниваем друг над другом.
Вот и граница. Все прильнули к окнам. Разговоры умолкли. В торжественной тишине состав перешел границу. О чем думал каждый из нас в этот момент? Трудно сказать. Я мысленно окинул путь от Старой Руссы до Берлина и Праги, вспомнил друзей, которые не дожили до счастливого Дня Победы.
Поезд идет и идет. Вновь разговоры в вагоне. Но теперь все делятся своими планами на будущее, мечтают скорее попасть домой, к семьям.
Наступает вечер. Лежу на полке с открытыми глазами и под перестук колес вспоминаю декабрь 1942 года, холодный товарный вагон, негреющую "буржуйку". Вижу Сергея Чепелюка и радистку Зину. Где-то она сейчас, наша милая попутчица? Уцелела ли на грозных дорогах войны, встретилась ли с отцом, матерью и братишкой? Хочется верить, что это произошло.
Перед глазами возникает Фрунзе. Вижу отца, мать. Родные мои, я ведь так виноват перед нами, так редко писал, заставляя волноваться и плакать. Но теперь уже недалек день встречи. Я прижму вас к груди, и мы долго-долго будем сидеть молча.
Москва. Ликующая столица нашей великой Родины. Как она изменилась, как похорошела! На улице, весна, дышится легко и свободно. Мы ловим на себе благодарные взгляды людей.
День 24 июня будут вспоминать наши потомки. В этот день по Красной площади прошли сводные полки фронтов и части Московского гарнизона. К подножью Мавзолея легли вражеские знамена.
Во главе полка Первого Украинского фронта шел маршал Конев. За ним в первой шеренге шли мы, фронтовые друзья: Иван Кожедуб, Сергей Луганский, Юрий Балабин и - самым крайним слева - я. С трибуны Мавзолея на нас смотрели руководители партии и правительства. Я был безмерно счастлив от сознания своей принадлежности к тем, кто ратным трудом и кровью освободил народы Европы, счастлив тем, что мне выпала честь сражаться и побеждать под великим знаменем нашей Отчизны.
Участники парада стали разъезжаться по своим частям. А у меня забота: что привезти друзьям из Москвы? И вот, проходя по улице Калинина, я обратил внимание на огромные витрины универмага военторга. В них, сверкая лаком козырьков, красовались фуражки с голубыми околышами и крылышками на тульях. Ясно! Вот он, лучший подарок!
Продавец ахнул, когда я попросил упаковать мне сразу тридцать фуражек.
- Зачем так много, товарищ капитан?
- На всю эскадрилью.
Продавец замялся и, смущаясь, признался, что в отделе у него сейчас столько не наберется. Посоветовал обратиться к администратору.
Администратор, видимо, в прошлом офицер, понял меня с полуслова. Он усадил меня в своем кабинете, а сам отправился на склад. Вскоре он явился в сопровождении двух рабочих, неся коробки. Вот так штука! Как же я довезу все это до вокзала? Администратор и тут выручил: дал машину.
Поездом, затем попутным грузовиком я добрался до Фюнстервальде. Уложили фуражки в хвост самолета, механик уселся на место стрелка, и вскоре "ильюшин" уже летел к Вене.
Нужно ли говорить о том, какой была встреча в полку? Уже через час после прилета летчики, механики и стрелки моей эскадрильи щеголяли в новых фуражках. Не беда, что кое-кому они не пришлись впору. Главное - подарок из Москвы, с Парада Победы!
Мирное небо
Самолеты стоят в двадцати километрах от Вены. Мы несколько раз побывали уже в городе и не устаем восхищаться дивной красотой австрийской столицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15