Слепнева, эти люди рисовались моем воображении исключительными.
Потом судьба свела меня с замечательными людьми - Героями Советского Союза Н. Ф. Балановым, Григорием Онуфриенко и Николаем Красновым. Крыло в крыло ходил я с ними на врага, но даже в мыслях не смел сравнивать себя с ними, потому что считал их людьми самого безграничного мужества.
И вот я тоже вливаюсь в когорту тех, кого Советская Родина удостоила высшей воинской награды.
Верилось и не верилось в это.
Мы с Кирилюком ходили именинниками, хмельные от большого счастья, то и дело принимали поздравления друзей, с наших лиц не сходила улыбка. Никогда раньше не приходилось мне испытывать ничего подобного: на душе легко, сердце поет, за спиной словно выросли крылья.
К вечеру у входа в столовую была вывешена пахнущая свежей краской картина: Якубовский, Кирилюк и я в доспехах древнерусских воинов, на могучих конях. Три богатыря! Картину нарисовал кто-то из солдат по просьбе заместителя начальника штаба полка майора Валентина Павлова. Она не блистала художественными достоинствами, но всем нам была очень дорога.
...После праздника выпало несколько сравнительно спокойных дней, и мы имели возможность как следует подготовиться к предстоящим боям.
5 марта - как раз выдалась отвратительная погода - меня вызвали на КП полка.
- Скоморох, важное задание - пойдешь на разведку в район Секешфехервара, говорит Онуфриенко. - Это личное распоряжение генерала Толстикова...
Вылетаем в паре с Кирилюком. Облака прижимают нас к самой земле. Моросит дождь. Попадаем в туман.
- Если случайно оторвешься - иди домой, меня не ищи, - предупреждаю по радио Виктора. Но он цепкий, идет рядышком. Долгое время ничего обнаружить не удается. И вдруг ударили зенитки. Откуда? Снизившись, присматриваемся ого-го! - немецкие танки! И в таком количестве, как на Курской дуге. Сначала глазам своим не поверили. Еще заход - действительно, все дороги, ведущие к линии фронта, забиты танками и бронемашинами.
Скорей назад, скорей! Торопимся домой, докладываем. Нам не верят, снова посылают на разведку. Мы снова в воздухе. Картина та же. На этот раз наши сведения передаются в вышестоящий штаб.
А на следующий день все вокруг вздыбилось, загрохотало - гитлеровцы ринулись в контрнаступление, нанося главный удар в районе озер Веленце и Балатон.
Прорвав первую полосу нашей обороны сильными бронированными кулаками, они устремились к Дунаю. Началась последняя в минувшей войне оборонительная операция советских войск, получившая название Балатон-ской.
Чтобы сдержать натиск врага, командующий фронтом бросил в бой все имевшиеся в его распоряжении силы, даже дивизию тихоходных ночных бомбардировщиков Пв-2. Нам, летчикам, приходилось сражаться круглые сутки.
В это время к войскам обратился с призывом Военный совет фронта: "...Бешеным атакам гитлеровцев противопоставим нашу несгибаемую стойкость и упорство в бою, измотаем, обескровим врага, а затем разгромим его всесокрушающим ударом... Родина ждет от нас победы!"
Сражения приобретали все более ожесточенный характер. В эти дни и на мою долю выпало испытание, от которого на висках появилась седина.
Вылетели мы шестеркой - Калашонок, Маслов, Горьков, Кирилюк, Кисляков и я - на прикрытие войск.
Над передним краем увидели "мессершмиттов". Я обычно не спешил ввязываться в бой с первой группой. Мы с ведомым, как правило, находились вверху, оберегая наши атакующие пары от всяких неожиданностей.
А тут не удержался и сразу пошел в атаку, приказав паре Кирилюка находиться вверху.
Началась схватка. Одного "мессера" я уже взял было на прицел, вот-вот сражу его. Он скользнул вниз. Я за ним. Выходя из пикирования, снова начинаю накладывать на него перекрестие прицела. И тут чувствую удар, скорее резкий толчок, от которого машина сама по себе рванулась вверх. Обуздать ее никак не удается. Она упрямо лезет ввысь, теряя скорость, а затем клюет носом и камнем летит к земле. Стараюсь справиться с непокорным самолетом. Но все мои усилия ни к чему не приводят. Земля приближается с невероятной быстротой. Что делать? Прыгать!
- Керим, я покидаю самолет, бери управление боем на себя...
И тут на какое-то мгновение в эфире воцарилась тишина. Видно, товарищи не поняли, что со мной случилось. Ведь мне еще ни разу не приходилось пользоваться парашютом. Даже когда зениткой была разворочена плоскость, отбито одно колесо, я все же сумел благополучно приземлиться.
Когда все увидели, что мой "лавочкин" действительно неуправляем, посыпались всевозможные советы. Только мне было не до них, я уже начал отстегивать привязные ремни. И вдруг слышу крайне встревоженный голос:
- Скоморох, Скоморох, внизу немцы, немцы внизу! Это подполковник Александр Самохин - заместитель командира штурмовой дивизии. Хотя он часто бывал на НП, мы никогда с ним не встречались, но почти каждый день переговаривались по радио и прониклись друг к другу уважением.
Меня будто током ударило. Попасть в плен?! Нет, только не это!
- Скоморох, внизу немцы, ты слышишь меня? - спрашивает Самохин.
- Вас слышу, все понял, - ответил я, а про себя подумал: "Спасибо, друг!"
В считанные секунды промелькнула вся моя недолгая жизнь... Мысленно представил встречу с фашистами...
А земля все ближе, ближе... Конец?! Из последних сил борюсь с неповинующейся машиной.
Внезапно замечаю, что самолет уменьшает угол пикирования. Ручку - на себя! Сектор газа - вперед. Обороты - максимальные. Истребитель начинает переходить в горизонт. Ура! Еще не все потеряно.
- Ребята, прикройте, еще есть шанс! - передаю по радио.
Когда самолет снова стал набирать высоту, я убрал газ, ручку управления подал вперед. В какой-то точке, потеряв скорость, самолет снова переходит в пикирование. Повторяется все сначала, но уже с меньшей, более пологой амплитудой. Отлично! Правду говорят, что безвыходных положении не бывает.
Приноровился управлять машиной - амплитуда становится все более пологой. В окружении боевых друзей держу курс домой.
Самохин предупреждает ребят;
- "Мессерами" не увлекайтесь, надежно прикрывайте ведущего!
А внизу Дунай. Вот он уже остается позади. Тут наши войска. Можно бы и покинуть самолет, да жалко. Он меня не подвел, считай, выручил из беды. Как же я его брошу? Нет, этому не бывать. "Ковыляю" дальше. Вот и аэродром. Выпускаю шасси.
Снижаюсь до двухсот метров. Машинально, по привычке, выпустил щитки "лавочкин" сразу как бы вспух. Я похолодел. Но тут же взял себя в руки, добавил газку. На большой скорости прохожу над летным полем, потихоньку уменьшаю обороты, проскакиваю почти весь аэродром, шлепаюсь на краю бетонки, вкатываюсь прямо в кювет, становлюсь "на попа". Машина стоит на лопастях и коке, не качается. Что же делать? Вылезти не решаюсь - "лавочкин" непременно завалится, может произойти беда. Нет, буду ждать.
Казалось, прошла вечность. Наконец прибежал техник, приехала полуторка. В кузов, выложенный матрацами, осторожно опустили хвост самолета.
На аэродроме я вылез из кабины и долго не мог прийти в себя - не верилось, что остался жив и невредим.
Что же случилось? Оказалось, зенитный снаряд попал прямо в хвостовое оперение, отбил левую часть руля глубины, повредил правую. Я летел, как поется в американской песенке, "на честном слове и на одном крыле".
Техники и механики быстро отремонтировали мой самолет. Я поднялся в воздух, проверил - хорош. Неужели это из-за его непослушания я чуть не попал в руки врага? Спасибо Самохину - вовремя подсказал, что внизу вражеские позиции. После войны я встречусь с ним в нашем полку и выражу сердечную признательность за товарищескую помощь.
А пока бои продолжаются. С Горьковым, Кисляковым, Цыкиным отправляемся сопровождать группу штурмовиков во главе с Героем Советского Союза старшим лейтенантом К. Прохоровым. Звание Героя было присвоено ему и мне одним указом, и это как-то сблизило нас.
Задание выполнено, штурмовики хорошо поработали. Идем назад, пересекаем Дунай, скоро и аэродром.
Слышу голос Прохорова:
- Скоморох, благодарю за прикрытие, мы уже дома; до новой встречи в воздухе!
- Рады служить славным боевым труженикам.
Я осматриваю четкий строй "илов" - идут красиво, крыло в крыло. Никто им не угрожает, можно и уходить. Но что-то удерживает меня, хочется еще немного пройти рядом с "горбатыми", перекинуться словцом-другим с Прохоровым славным, веселым парнем.
Только начали переговариваться, вдруг слышу: "Мессеры", "мессеры"!
Осматриваюсь - "мессершмитты" подкрадываются к штурмовикам снизу. А мы сверху, километрах в трех. Ближе всех к противнику - Цыкин.
- "Горбатые", убирайте шасси. Цыкин, атакуй!-передаю по радио и тоже спешу наперерез вражеским истребителям. Издалека открываю навесной заградительный огонь - не действует, немец идет прямо к "илам". Я подхожу поближе, снова даю очередь - "мессершмитт" уходит. Цыкин сорвал атаку второго. Подоспел Горьков. Враг стал уходить. Мы устремились в погоню. Зло нас взяло: обнаглели фашисты, прямо над аэродромом нападают, надо их проучить.
За Дунаем настигаю "мессершмитта", сваливаю его одной очередью. За вторым идет Цыкин, да что-то торопится.
- Миша, спокойнее, прикрою, помогу! Слова эти ободрили Цыкина, придали ему уверенности.
Я тут же услышал;
- Ну, держись, покажу тебе!
Миша Цыкин по всем правилам провел атаку, от выпущенной им трассы "мессершмитт" клюнул носом и взорвался.
Мне вспомнились слова Героя Советского Союза полковника Н. Ф. Баланова, сказанные нам, молодым летчикам, в Адлере:
- Ведомый не только прикрывает, но в атакует, когда нужно.
Сейчас это вошло в нашу повседневную, практику. Да, сложная штука воздушный бой. Трудно предусмотреть все его перипетии, нюансы. Но нужно. Для этого требуется незаурядное мастерство, отработанная точность действий, пунктуальная исполнительность и одновременно высокая бдительность, боевая активность и безграничная храбрость. Воздушный бой только непосвященному может показаться стихийным, неуправляемым. Он развивается согласно своим внутренним законам, познав которые ты становишься хозяином положения, а если ты еще и командир - настоящим организатором боя. Умение понимать обстановку, мгновенно оценивать ее, быстро принимать решения, проявлять тактическую гибкость, находчивость, не теряться при неожиданных осложнениях, находить правильный выход из них - вот что определяет мастерство воздушного бойца. Горе тому, кто в каждом отдельном случае станет пользоваться заученным когда-то приемом. Настоящее боевое искусство проявляется тогда, когда, зная сто способов борьбы, ты применяешь свой собственный, сто первый.
Командир организует бой, стремясь с максимальной эффективностью использовать имеющиеся в его распоряжении силы и средства. Свой личный пример, опыт, знания и мастерство он направляет на достижение главной цели уничтожение врага.
В воздухе он один в ответе за свои решения. Они должны быть продуманны, целесообразны, обоснованны, чтобы у подчиненных не возникало ни малейшего сомнения в их разумности!
К сожалению, в первое время к искусству организации и ведения воздушного боя не все командиры относились с должным вниманием, и молодые летчики нередко обретали мастерство ценой ошибок и неудач, отчего терялось многое.
...На аэродроме я поздравил Мишу Цыкина с очередной, четырнадцатой по счету победой. Мне тогда и в голову не могло прийти, что это наш последний совместный воздушный бой.
Миша вновь отправился на задание. Встретил "мессершмиттов", вступил с ними в схватку. Потом переключился на подошедших "фоккеров", одного из них сбил. Но и в его кабине разорвался снаряд.
Раненный в живот, Миша продолжал отбиваться от "мессершмиттов". На помощь ему выслали группу истребителей.
Мой самолет как раз заправили горючим. Я занял место в кабине, включил радио. Слышу голос Цыкина:
- Ранен вторично, выхожу из боя.
Быстро взлетаем, идем в район боя, а Миша уже заходит на посадку.
Не встретив в воздухе ни единого фашиста, возвращаемся. Спешу узнать, что с Мишей. Его уже увозит санитарная машина. В сторонке стоит подбитый самолет. Бросаюсь к нему, заглядываю в кабину - она вся в крови.
Отправили Мишу во фронтовой госпиталь. Состояние у него крайне тяжелое. Мы - к начальнику госпиталя, просим, чтобы Мишу быстрее оперировали.
В тревоге ждем часа три. Наконец к нам вышел хирург.
- Слишком много в нем осколков,-сказал он.-Уезжайте, дело долгое и сложное.
Мы вернулись в полк, охваченные тревогой: Миша на грани смерти. К счастью, его крепкий организм победил. Цыкин вернулся к нам весной, попробовал летать на истребителе, но на высоте свыше семи тысяч почувствовал острые боли в животе - что-то там не так срослось. Вскоре его перевели в транспортную авиацию.
В марте все летчики пересели на Ла-7. Это сразу резко повысило боеспособность эскадрильи, полка: двигатель нового "лавочкина" более мощный, обзор лучше.
Очень часто меняем аэродромы. Это объясняется тем, что, остановив и обескровив гитлеровскую группировку у Балатона, войска 3-го Украинского фронта 16 марта перешли в решительное и успешное наступление, очищая венгерскую землю от захватчиков. Главный удар наносился в направлении Варполота - Веспрем.
В эти дни снова отличились штурмовики во главе с Героем Советского Союза капитаном Г. Сивковым и молодым, но уже прославившимся летчиком старшим лейтенантом Н. Шмелевым.
Командир звена штурмовиков коммунист лейтенант Петр Иванович Орлов повторил подвиг Николая Гастелло. Его самолет подбили зенитки, но он продолжал вести бой. В машину попал еще один снаряд, она загорелась.
Орлов мог дотянуть к своим, и крайнем случае - покинуть самолет. Но все видели, как он решительно перевел бронированный "ил" в пикирование и врезался в скопление вражеских эшелонов на железнодорожной станции Чаковец. Когда наши войска ее освободили, увидели десять сгоревших эшелонов с танками и артиллерией. Такой ценой заплатили фашисты за героическую смерть нашего товарища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41