Самолеты были теперь точно над домом.
Освальд подумал, что если сейчас какой-то из них упадет, то упадет прямо
сюда, на него. Захотелось убежать, но убегать он не стал - бесполезно.
Несколько маленьких - пять или шесть - отошли в сторону, развернулись и
бросились на большие. Другие маленькие оказались на их пути, снова раз-
дался треск разрываемых полотнищ, и сразу четыре самолетика, загорев-
шись, стали падать в разные стороны, рисуя в небе огромный светящийся
крест. Наверное, кто-то из нападавших прорвался все-таки к большим само-
летам, потому что крайний слева стал оставлять за собой в небе след, все
более густой и темный, и через несколько секунд он полыхал весь, как са-
рай на ветру; он еще шел следом за остальными, но потом вдруг завалился
набок и, скользя, как с горы, рухнул со страшным, сотрясшим землю грохо-
том, и там, где он упал, встала багровая, клубящаяся туча. Только потом
Освальд заметил, что в небе, под черным следом его падения, неподвижно
висят штук десять маленьких белых кружков. Два оставшихся больших само-
лета удалялись, рев их моторов замирал, и маленькие самолетики уже не
вились вокруг них, а ровненько держались сзади и по одному подлетали к
ним и будто бы прилипали снизу к огромным распластанным крыльям. Освальд
еще потоптался на крыльце, ожидая продолжения увиденного, но ничего
больше не было, и он вернулся к печи. Через час в дверь забарабанили.
Освальд осторожно посмотрел в незамерзший уголок окна: у изгороди стояла
знакомая полицейская машина, и тот, кто стучал в дверь, был в полицейс-
кой шинели, лица не разобрать. Освальд отпер дверь. Это был старший по-
лицейский Ян.
- Входи,- сказал Освальд.
- Видел? - спросил Ян.- Как они нас...
- Видел,- подтвердил Освальд.
- Замерз, как цуцик,- сказал Ян.- Печка в машине ни к черту.
- Зови всех,- сказал Освальд.- Погреетесь.
- Да ну их,- сказал Ян.- Там у меня эти... гражданская гвардия. Пер-
дуны, одним словом. И с ними - парашютистов ловить. Смех, да и только.
Не знают, с какого конца винтовка стреляет. Погреться дашь? - Он звонко
щелкнул себя по горлу.
Освальд принес полный, до краев, стакан можжевеловой и толстый ломоть
ветчины. Ян выцедил водку, прослезился, занюхал ветчиной; потом, разры-
вая ветчину пальцами, стал есть.
- Бьянкина свининка? - спросил он, жуя.
- Ее,- сказал Освальд.
- Умеет, ведьма,- сказал Ян.- Что умеет, то умеет. Теперь долго такой
свининки не будет.
- Почему? - спросил Освальд.
- Так один самолет прямо на ее свинарник упал. Вот визгу-то небось
было! Все вперемешку изжарились: и летчик, и свиньи, и китаец. Такое,
понимаешь, рагу.
- И китаец сгорел?
- И китаец. Он там, со свиньями, ночевал. С ума сойти - спать в сви-
нарнике. Я бы никогда не смог.
- Я бы тоже.
- Ладно, пойду я. Хорошая у тебя можжевеловка. Ты, главное, никого не
пускай. И ставни пока на засовах держи. Ружье у тебя есть?
- Нет.
- Дать?
- Не надо, я не умею.
- Я к вечеру еще заеду.
Весь недолгий день Освальд, как неприкаянный, слонялся по темному до-
му. Вечером Ян не приехал. Ночью Освальда донимали то шаги, то стук в
окно; он вскакивал, дрожа, и ждал, когда звук повторится; звук не повто-
рялся. Через день на маленькой белой танкетке приехал офицер в черной
форме и велел Освальду ехать с ним. Он привез его на лесную поляну, где
около костра грелись три солдата, а на пятнистом брезенте посреди поляны
лежали пятеро, раздетых до белья. Четверых Освальд не знал. Пятым был
Ян. У всех на груди напротив сердца были серо-коричневые круглые пятна с
черной дырочкой в центре.
- Он был у тебя? - спросил офицер Освальда.
- Да,- сказал Освальд.- Два дня назад.
- Водкой его поил? - спросил офицер.
- Дал с собой,- сказал Освальд.- А что?
Офицер, не размахиваясь, ударил его по скуле.
- Положить бы тебя шестым рядом с ними,- мечтательно сказал он, пока-
чиваясь на скрипучем снегу с пяток на носки.- Теперь у них машина, форма
полиции, форма гражданских гвардейцев, винтовки, гранаты... Много водки
дал?
- Литр,- сказал Освальд и заговорил торопливо, захлебываясь концами
слов: - Так ведь, господин офицер, как полицейскому-то не дать, когда
просит, это же невозможно совсем, это же вовсе никак невозможно, и на
опохмелку даем, и просто так, а уж в мороз-то, само собой, отказать
нельзя, вы же понимаете, господин офицер...
- Дорого твой литр отечеству обошелся,- сказал офицер ледяным голо-
сом.- Ладно, иди.
- Домой? - не поверил Освальд.
- Домой, домой,- отмахнулся от него офицер.- С глаз моих!
- Вот спасибо,- сказал Освальд, пятясь и кланяясь,- вот спасибо-то...
Пешком до дому он добирался полтора часа и основательно замерз: лицо,
руки, ноги. Отогрелся он быстро, но никак не мог унять дрожь. Все стано-
вилось как из киселя, едва он вспоминал глаза офицера - а вспоминал он
их тем чаще, чем сильнее старался забыть,- глаза желтые, как у кошки,
воспаленные - то ли с похмелья, то ли от бессонницы,- с крохотными зрач-
ками, неподвижные - глаза убийцы, понял Освальд. Ему стало еще страшнее.
Не убежать, не спрятаться - найдет, догонит. Не задобрить, не купить...
В какой-то момент он поймал себя на том, что встает и одевается, чтобы
куда-то идти. Потом он оказался у мельницы, дверь почему-то была откры-
та, горела керосиновая лампа, и в дальнем углу, за жерновами, на связках
пустых мешков сидели двое. Освальд обмер, но один из сидящих повернулся
так, что осветило его лицо,- это был Альбин. Кричать на него и ругаться
было бесполезно. Второй был незнакомый, в стеганке и ватных брюках, и в
полутьме Освальд не сразу разобрал, что это китаец.
- Лю? - спросил Освальд, вглядываясь в него.- Ты что тут делаешь?
Альбин замычал и замахал руками перед лицом Освальда, а потом стал
пальцем выводить на полу буквы. Это был не Лю, а его младший брат, он
приехал к старшему, но теперь, когда Лю убило, ему некуда идти, жить же
там, где убило Лю, он боится. Пусть он помогает на мельнице.
Это было и хорошо, и не очень. Освальд подумал, прикидывая все расхо-
ды и выгоды, потом сказал:
- Хорошо.
Альбин залопотал, захлопал китайца по плечу, заулыбался. Китаец тоже
робко улыбнулся.
- Понимаешь по-нашему? - спросил Освальд, выговаривая слова медленно
и четко.
Китаец посмотрел на Альбина. Альбин замычал и завертел головой. Тогда
Освальд показал на жернов и раздельно сказал:
- Жер-нов. Жер-нов.
Показал вокруг и сказал:
- Мель-ни-ца.
Показал на Альбина и сказал:
- Аль-бин. Мас-тер.
Показал на себя и сказал:
- Хо-зя-ин.
К весне китаец знал три десятка слов и понимал еще столько же. Он
постоянно что-то делал; и в доме, и на мельнице теперь был идеальный по-
рядок. А когда сошел снег, он с разрешения Освальда вскопал несколько
длинных и узких грядок и что-то там посеял. Каждый раз, идя из дома на
мельницу или обратно, он на минуту-другую задерживался у этих грядок,
что-то поправляя, взрыхляя, подравнивая. Растаял лед, вода в пруду при-
была наконец, мельница закрутилась. Как ни странно, зерна везли мало,
были дни, когда вообще не везли. Освальд по совету Шани перестал брать
за помол деньгами, брал только зерном: меру за восемь. Действительно,
купить что-то за бумажные деньги стало трудно - их просто не брали. Бра-
ли золото, вещи, продукты. Шани как-то, выпив, сказал, что за эти полго-
да они с дядей учетверили капитал. В мае Освальд поднял цену - стал
брать меру за шесть. Его ненавидели, но ничего не могли сделать.
В апреле еще на грядках китайца взошло множество самых причудливых
ростков. Он не переставал возиться с ними. Иногда он просто сидел возле
своих грядок, сосредоточенно прислушиваясь к чему-то. Поскольку его ра-
боте на мельнице и по дому это не мешало, Освальд смотрел на его чуда-
чества сквозь пальцы. Странно, однако, было то, что жесточайшие замороз-
ки середины мая, побившие даже ко всему привычную осоку, ростков не по-
губили.
В конце мая, а может быть, уже в начале июня - Освальд не помнил точ-
но - по дороге, страшно дымя, завывая и подпрыгивая, подъехала и остано-
вилась перед домом черная жестяная машина "гном" - из тех, что в Капери
служат такси. Из машинки выбралась закутанная в огромный плащ девочка
лет четырнадцати, шофер вынес две перевязанные бечевкой картонные короб-
ки, получил золотой, потоптался, видимо, намекая, что одного золотого
мало, ничего не дождался и уехал, отчаянно газуя в жидкой грязи, запол-
нявшей колеи. Освальд подошел к девочке.
- Ты кто? - спросил он.
- Это вы - Освальд? - Она смотрела на него с надеждой.
- Я - Освальд,- сказал он.- А ты все-таки кто?
- Я ваша кузина,- сказала она.- Я из Евтимии. Меня зовут Моника Тенн.
Наши мамы были сестрами. Теперь их нет, но все равно я ваша кузина. Это
письмо, мама написала его вам за три дня до того, как умерла. Вот.
Освальд взял письмо, уже зная, что там будет. Дорогой племянник, воз-
можно, Вы и не помните меня, но я держала Вас на руках, когда Вы были
еще совсем крошкой... памятью Вашей матери, а моей дорогой сестры Барба-
ры... только крайняя нужда заставляет... голод и болезни... будьте ей
опорой и защитой... да будет простерта над Вами рука Господня... Ваша
любящая тетушка Алиса. Дата, подпись... Освальд посмотрел на девочку.
Глаза у нее были мокрые, веки и губы подрагивали. Ситуация... Плевать,
подумал Освальд. Потом разберемся.
- Тащи все это в комнату на втором этаже,- сказал Освальд.Будешь там
жить. Готовить умеешь?
Девочка улыбнулась, кивнула, шмыгнула носом, подхватила свои коробки
и пошла, путаясь в полах плаща, в дом. Освальд смотрел ей вслед. Дармо-
едка, нерешительно подумал он. Его охватило вдруг чувство, что все это
уже когда-то было, и тогда, в прошлый раз, все кончилось плохо.
Сразу перестало хватать воздуха. Дом, уже год такой послушный и пус-
той, вдруг будто бы приобрел вторую тень, стал, как при отце, неуютным и
почти враждебным. Освальд ни на секунду не мог сбросить напряжение,
прислушивался к звукам и шагам, медлил, прежде чем войти в какую-нибудь
дверь. На столах стали появляться банки и кувшины с букетами полевых
цветов. В комнате отца - теперь ее занимала Моника - как по волшебству,
возникло множество разнокалиберных глиняных горшочков с землей, из кото-
рой торчало что-то зеленое. Потом китаец и Альбин приволокли туда целую
кадку с каким-то деревцем. Получив очередное письмо от отца - отец пи-
сал, что сумасшедшего капитана заперли в каюте, но цель - дойти до Се-
верного полюса - решили оставить; поскольку магнитный компас из-за груза
железной руды в трюмах показывает все что угодно, кроме сторон света, то
рулевому приказали держать курс по Полярной звезде, а чтобы не сбиться
даже в пасмурную погоду, Полярную звезду прикрепили к бушприту, и те-
перь, в какую бы сторону пароход ни шел, он неминуемо попадет на Север-
ный полюс самым кратчайшим путем,- читая это письмо, Освальд машинально
вошел в комнату отца, чтобы засунуть письмо за картинку на стене, и уви-
дел, что Моника голая вертится перед зеркалом, подражая тем негритянкам
в прибое; когда он вошел, она не завизжала и не задергалась, а взглянула
на него через плечо, неторопливо подошла к стулу, на спинке которого ви-
сел ее халатик, накинула халатик на плечи, села на стул и стала смотреть
на Освальда молча и холодно. Освальд покраснел, скомкал в кулаке письмо
и вылетел наружу.
Моника постепенно вытеснила китайца с кухни. И позже, наливая Ос-
вальду суп в тарелку, она сказала:
- Мама говорила, что я немножечко с приветом. Вы не обращайте на меня
внимания, пожалуйста.
- Только чокнутых мне тут не хватало,- сказал Освальд.
- Я не чокнутая,- сказала Моника.- Я просто не до конца понимаю неко-
торые условности.
Между тем на грядках китайца происходило непонятно что. Похоже было,
что там все понатыкано вперемешку, лук с горохом, огурцы со свеклой, все
это ненормально быстро перло вверх, к солнцу, перло буйно и весело, ки-
таец воткнул в грядки длинные жерди, к ним на высоте своего роста привя-
зал такие же продольные и поперечные перекладины, потом, выше - еще раз.
Получилось что-то вроде клетки. Как по заказу, рядом с грядками выросли
два муравейника, Освальд иногда, забавляясь, смотрел, как муравьи воло-
кут упирающихся гусениц, или дразнил их соломинкой и потом слизывал му-
равьиную кислоту. Моника каждое утро ставила на стол большую миску мелко
нарубленной зелени - это было вкусно. Освальд ел и нахваливал, китаец
улыбался.
Несколько ночей подряд бомбили Капери. Шани ездил потом туда и ска-
зал, что сгорело полгорода. Освальд стал брать за помол одну меру с пя-
ти. Приезжал староста, уламывал его, угрожал судом. Освальд согласился
вернуться к прежней оплате, один к шести, но с условием, что после обмо-
лота управа станет выделять ему работников не только бесплатно, но и со
своими харчами. Староста поворчал, но согласился.
В селе появилось много нищих из города: побирались под окнами, крали,
если плохо лежало. На мельницу забредали редко. Освальд запретил и Мони-
ке, и китайцу давать помногу - чтобы не прикармливать.
В июле навалилась сушь. Где-то горели подожженные леса, солнце даже в
полдень было красноватым; закаты по-настоящему пугали. На полях горели
посевы, горели травы, трескалась земля. Освальд уже понимал, что урожая
не будет. Старухи на хуторах ворожили, пытаясь вызвать дождь. Шептались,
что такая засуха неспроста. По ночам Освальд с китайцем перетаскивали
мешки с зерном и мукой из амбара в надежный подвал под домом. На Монику
иногда находило: она переставала видеть людей и вела себя так, будто бы-
ла одна, и нужно было тряхнуть ее посильнее, чтобы привести в чувство.
Каждый день она голая купалась в пруду. Китаец в ужасе прятался на
мельнице. Освальд смотрел на нее из окна и скрипел зубами от злости и на
нее, и на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9