Сьюзен встала и вынула из ушей вату.
— Надо готовить завтрак, — деловито заявила она. — По-моему, нам всем не помешало бы закусить. Передайте миссис доктор, чтобы она ни о чем не беспокоилась — Сьюзен у штурвала. Пусть думает только о ребеночке.
Джильберт улыбнулся и ушел наверх. Осунувшейся от перенесенных страданий Энн не надо было говорить, чтобы она думала о ребеночке. Ее глаза лучились святым счастьем материнства.
— Моя крошка Джойс, — промурлыкала Энн, когда Марилла пришла посмотреть девочку. — Мы давно решили, что, если родится девочка, мы назовем ее Джойс. О, Марилла, я думала, что была счастлива, но теперь я понимаю, что это была только мечта о счастье. А вот это — счастье.
— Тебе нельзя много разговаривать, Энн. Подожди, пока немного окрепнешь, — предупредила ее Марилла.
— Но ты же знаешь, Марилла, как мне трудно удержаться от болтовни, — с улыбкой возразила Энн.
В первые часы Энн была слишком слаба и слишком счастлива, чтобы заметить, что и у сестры, и у Джильберта подавленный вид и что Марилла смотрит на нее с невыразимой грустью. Потом в ее сердце прокрался страх — холодный и безжалостный, как морской туман, наползающий на берег. Почему Джильберт совсем не радуется? Почему он не хочет говорить с ней о дочке? Почему они унесли девочку, дав ей побыть с матерью лишь один — такой счастливый! — час? Неужели с ней что-то не так?
— Джильберт, — умоляюще прошептала Энн, — как наша девочка? С ней все в порядке? Скажи, что с ней все в порядке!
Джильберт отвернулся и долго не мог собраться с силами и посмотреть Энн в глаза. Потом Марилла, которая подслушивала под дверью, услышала горестный вскрик и убежала на кухню, где рыдала Сьюзен.
— Бедная голубка, бедная голубка! Как она это переживет, мисс Кутберт? Боюсь, что это ее убьет. Она была так счастлива, так ждала этого ребенка, такие строила планы! Неужели ничего нельзя сделать, мисс Кутберт?
— Боюсь, что нет, Сьюзен. Джильберт говорит, что надежды нет. Он с самого начала знал, что бедная крошка не выживет.
— Такая прелестная малютка! — рыдала Сьюзен. — Такая беленькая! Обычно ведь новорожденные бывают красные или желтые. И глазки такие большие и умненькие, словно ей уже несколько месяцев. Бедная, бедная крошка! Как же мне жалко миссис доктор!
Маленькая душа, которая пришла в этот мир на заре, ушла из него на закате. Мисс Корнелия взяла крошечную беленькую девочку из добрых, но чужих рук сестры и надела на нее нарядное платьице, которое сшила Лесли. Лесли просила, чтобы девочку похоронили в нем. А потом Марилла отнесла ее наверх и положила рядом с ослепшей от горьких слез матерью.
— Бог дал, Бог взял, дорогая, — плача сказала Марилла.
И ушла, оставив Энн и Джильберта наедине с их умершей дочкой.
На следующий день беленькую малютку Джойс положили в крошечный, обитый бархатом гробик, который Лесли выложила яблоневым цветом, и отнесли на кладбище. Мисс Корнелия и Марилла убрали подальше так любовно пошитые для нее одежки, так же как и украшенную оборочками и кружевами колыбель, в которой должно было лежать маленькое существо с ямочками на ручках и ножках. Маленькой Джойс уже не придется в ней спать; ей была уготована другая, холодная и жесткая постель.
— Как это все грустно, — вздохнула мисс Корнелия. — Я так ждала этого ребенка.
— Остается только благодарить Всевышнего, что Энн осталась жива, — сказала Марилла, с ужасом вспомнив те ночные часы, когда ее любимую девочку осенило крыло смерти.
— Бедняжка! Ее сердце разбито, — всхлипнула Сьюзен.
— А я завидую Энн, — вдруг страстно откликнулась Лесли. — Я бы завидовала ей, даже если бы она умерла. Она целый день была матерью. За это я отдала бы жизнь!
— Не надо так говорить, Лесли, — с укором сказала мисс Корнелия. Она опасалась, что этими порывистыми словами Лесли уронила себя в глазах достойной мисс Кутберт.
Энн поправлялась очень медленно. Ей было невыносимо смотреть на залитый солнцем цветущий мир. Но если шел ливень, она содрогалась, представляя себе, как он безжалостно хлещет по маленькой могилке, в шуме ветра чудились печальные голоса.
Посещения соболезнующих соседей и их банальные утешения только расстраивали ее, нисколько не смягчая горе утраты. Веселое поздравительное письмо от Фил Блейк, которая прослышала о рождении ребенка, но не знала, что девочка умерла, еще добавило боли и заставило Энн разрыдаться на груди Мариллы.
— Если бы малышка была жива, как обрадовалась бы я письму Фил! Но когда ее нет, оно кажется издевательством — хотя я знаю, что Фил ни за что на свете сознательно не причинила бы мне боли. О, Марилла, мне кажется, что эта рана никогда не заживет и я больше не смогу радоваться жизни.
— Время тебя вылечит, — утешала ее Марилла, у которой сердце сжималось от боли за Энн.
— Но это же несправедливо! — негодующе воскликнула Энн. — Дети, которые никому не нужны, благополучно живут, хотя их родители плохо за ними ухаживают. А я бы так любила свою доченьку, так бы о ней заботилась, старалась бы дать ей все для счастья! Но у меня ее отняли.
— Такова Божья воля, Энн, — беспомощно сказала Марилла, тоже не понимая, почему ее Энн должна так страдать. — Бедненькой Джойс лучше на небе.
— Я в это никогда не поверю! — горько рыдала Энн. — Зачем же тогда ей было рождаться? Зачем вообще кому-нибудь рождаться, если мертвому лучше? Я не верю, что ребенку лучше умереть при рождении, чем прожить жизнь, любить и быть любимым, радоваться и страдать, делать что-нибудь полезное, выработать характер и стать полноценной человеческой личностью. И откуда ты знаешь, что такова была Божья воля? Может, это силы Зла помешали осуществлению Его воли? А с этим мы мириться не обязаны.
— Что ты говоришь, Энн! — воскликнула Марилла, испуганная еретическими высказываниями Энн. — Нам не дано этого понять, но мы должны верить, что все, что делается, к лучшему. Я понимаю, что сейчас тебе трудно так думать. Но постарайся быть мужественной — хотя бы ради Джильберта. Его так беспокоит, что к тебе никак не возвращаются силы.
— Я знаю, что веду себя эгоистично, — вздохнула Энн. — Я люблю Джильберта еще больше, чем раньше, и ради него мне хочется жить. Но у меня такое чувство, будто часть меня похоронили на том кладбище. От этого мне так больно, что я боюсь жить, Марилла.
— Со временем тебе станет легче, Энн.
— Но мысль, что мне станет легче, причиняет мне еще большую боль, Марилла!
— Да, я понимаю, у меня тоже так было. Но мы все тебя любим, Энн. Капитан Джим каждый день приходит справляться о твоем здоровье. Миссис Мор бродит вокруг дома, как привидение, а мисс Брайант, кажется, тратит все время на то, чтобы приготовить для тебя что-нибудь вкусненькое. Сьюзен совсем не одобряет этого. Она считает, что умеет готовить ничуть не хуже мисс Брайант.
— Милая Сьюзен! Все так обо мне заботятся, все так добры и полны сочувствия. Я не такая уж неблагодарная… и, может быть… когда эта страшная боль немного утихнет… я смогу жить дальше.
Глава двадцатая
ПРОПАВШАЯ МАРГАРЕТ
Постепенно Энн начала втягиваться в жизнь, и наконец пришел день, когда она опять улыбнулась одному из патетических высказываний мисс Корнелии. Когда миссис Блайт достаточно окрепла, чтобы прокатиться в коляске, Джильберт первым делом отвез ее на маяк и оставил там с капитаном Джимом, а сам на лодке поплыл в рыбацкую деревню, куда его вызвали к больному.
— Я рад снова видеть вас здесь, миссис Блайт, — сказал старик. — Устраивайтесь поудобнее. Извините, я несколько дней не протирал пыль, но зачем смотреть на пыль, когда перед тобой такой прекрасный вид, правда?
— Я не возражаю против пыли, — улыбнулась Энн, — но Джильберт говорит, что мне надо больше бывать на свежем воздухе. Я пойду посижу там на камнях.
— Можно, я пойду с вами? Или вам хочется побыть одной?
— Нет, мне совсем не хочется быть одной. Я буду рада вашему обществу, — ответила Энн со вздохом. Раньше она любила бывать одна, но теперь, когда рядом никого не было, ей становилось невыносимо одиноко.
— Давайте устроимся в этом тихом закоулке — здесь совсем нет ветра, — сказал капитан Джим, когда они дошли до скал. — Я сюда часто прихожу посидеть и помечтать.
— Помечтать? — горько переспросила Энн. — Я разучилась мечтать, капитан Джим.
— Что вы, миссис Блайт, — возразил капитан Джим. — Я знаю, каково вам сейчас, но жизнь продолжается, и вы опять научитесь ей радоваться, а потом и не заметите, как опять начнете мечтать. И спасибо за это Отцу Небесному! Если бы не способность мечтать, то зачем жить. Как бы мы вынесли эту жизнь, если бы не мечтали о бессмертии? И эта мечта обязательно осуществится, миссис Блайт. И вы опять увидите крошку Джойс.
— Но это уже не будет мой ребенок, — дрожащим голосом сказала Энн. — Это будет небесный ангел — существо, мне чужое.
— Думаю, что Бог на этот случай что-нибудь придумал, — утешал капитан Джим.
Оба помолчали. Потом капитан Джим тихо проговорил:
— Можно, я расскажу вам про пропавшую Маргарет, миссис Блайт?
— Конечно, — мягко ответила Энн. Она не знала, кто такая была «пропавшая Маргарет», но почувствовала, что капитан Джим собирается рассказать ей историю своей любви.
— Мне часто хотелось вам про нее рассказать, — продолжал капитан Джим. — Мне хочется, чтобы о ней хоть кто-нибудь вспоминал, когда меня не станет. Так тяжело думать, что все забудут ее имя. И так уж кроме меня никто о Маргарет не помнит.
И капитан Джим рассказал забытую историю — прошло уже пятьдесят с лишним лет с того дня, как Маргарет уснула в лодке отца и ее унесло течением в залив — так, по крайней мере, предполагали, потому что точно никто ничего не знал. В тот день налетел внезапный шквал, который, наверное, опрокинул ее лодку.
— После этого я много месяцев часами ходил вдоль берега, — грустно говорил капитан Джим. — Я надеялся, что море выбросит ее тело, но оно не вернуло мне ее даже мертвой. Но когда-нибудь я ее найду, миссис Блайт, обязательно. Она меня ждет. Мне хотелось бы описать вам ее внешность, но я не могу. Как-то полоска серебристого тумана напомнила мне Маргарет. А как-то — березка в лесу. У Маргарет были светло-русые волосы, маленькое нежное личико и длинные тонкие пальцы, как у вас, миссис Блайт, только руки у нее были загорелые — она ведь жила на побережье. Иногда я просыпаюсь по ночам и слышу, как меня зовет море — и мне кажется, что это Маргарет. А когда на море шторм и я слышу, как волны рыдают и стонут, мне кажется, что она оплакивает свою судьбу. А когда веселым солнечным днем волны смеются, я слышу ее смех — нежный лукавый смех Маргарет. Море отняло ее у меня, но когда-нибудь я ее найду, миссис Блайт. Море не может разлучить нас навеки.
— Я рада, что вы мне про нее рассказали, — сказала Энн. — А то я удивлялась, почему вы всю жизнь прожили холостяком.
— Я не смог полюбить другую женщину. Маргарет ушла, забрав с собой мое сердце. Вы не возражаете, если я вам буду рассказывать о ней, миссис Блайт? Мне приятно о ней говорить: боль потери ушла за столько лет и осталось только счастье. Я знаю, что вы про нее не забудете, миссис Блайт. И если с годами, как я надеюсь, у вас в доме появятся детишки, обещайте мне, что расскажете им про Маргарет, чтобы ее имя не было предано полному забвению.
Глава двадцать первая
СТЕНА РУШИТСЯ
— Энн, — призналась Лесли после небольшой паузы, во время которой обе прилежно шили, — ты не представляешь себе, какое это наслаждение: опять сидеть вместе с тобой, шить, разговаривать — и молчать вместе.
Они сидели на берегу ручейка, который протекал через сад Энн. Вода искрилась и напевала свою песенку, березы бросали на них кружевную тень, вдоль дорожек цвели розы. Солнце начало клониться к западу, и воздух был полон музыки: ветерка в елях, шума прибоя, колокольного звона, доносившегося из церкви, возле которой вечным сном спала бедненькая малышка Джойс. Энн любила слушать этот звон, хотя он и навевал на нее грустные мысли.
Сейчас она посмотрела на Лесли с удивлением: та говорила с такой откровенной порывистостью, которая обычно не была ей свойственна.
— В ту жуткую ночь, когда тебе было так плохо, — продолжала Лесли, — я с ужасом думала, что, может быть, нам никогда уже больше не придется вместе гулять, разговаривать, работать. И я поняла, как важна Для меня твоя дружба, как важна для меня ты и какой я была гадкой злюкой.
— Лесли! Я никому не позволяю дурно отзываться о моих друзьях!
— Это правда. Я и есть гадкая злюка. Я должна сделать тебе признание, Энн. Ты, наверно, станешь меня презирать, но я должна тебе признаться. Энн, бывали моменты, когда я тебя ненавидела.
— Я это чувствовала, — спокойно ответила Энн.
— Чувствовала?
— Я видела это в твоих глазах.
— И все же продолжала дружить со мной?
— Но ведь ты меня ненавидела только изредка, Лесли. А в остальное время любила — разве не так?
— Конечно, так. Но это злое чувство сидело у меня в сердце и отравляло нашу дружбу. Я загоняла его в глубину, порой даже забывала о нем, но были моменты, когда оно как бы вскипало и захватывало надо мной власть. Я тебя ненавидела, Энн, потому что завидовала тебе — завидовала до боли. У тебя такой очаровательный дом, любимый муж, счастье, радостные мечты — все, чего я жаждала, но никогда не имела. И не надеялась получить! Меня эта мысль просто жгла огнем. Я бы тебе не завидовала, Энн, если бы у меня была хоть маленькая надежда, что моя жизнь когда-нибудь изменится к лучшему. Но такой надежды у меня не было — и это казалось мне жуткой несправедливостью. Мне было очень стыдно, но я ничего не могла с собой поделать. А в ту ночь, когда я боялась, что ты умрешь, я решила, что наказана за злые мысли, и поняла, как я тебя люблю, Энн. Мне некого было любить с тех пор, как умерла мама, кроме нашей старой собаки, и это так ужасно, когда некого любить, — жизнь так пуста! Нет ничего хуже пустоты. Я могла бы тебя очень сильно любить, но эта проклятая зависть все портила…
Лесли дрожала, и ее речь становилась почти бессвязной — так страшно она волновалась.
— Лесли, не надо! — взмолилась Энн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26