Он помешивал кофе. Черно-бурая пена, словно лихо сдвинутый набок берет, лежала на кастрюле.
Под удивленным взглядом Владимир Сергеевича я сбросил на землю мешок и спросил:
– Ну, как себя чувствуете?
– Немножко отпустило… Только слабость, - через силу улыбнулся Владимир Сергеевич. - А это что? - Он указал ложкой на мешок.
– Первый заработок! - сказал я. - Я тут еще немножко гуляшу принес. А Лешка еще не приходил?
– Пришел.
– А где он?
– Твой дружок арестован! Вот такие дела, - бесстрастно сказал Владимир Сергеевич.
– Как арестован?
У меня задрожали коленки.
– А очень просто: схвачен и брошен в кутузку! За темные махинации с фотоаппаратом!
– И он уже сидит?
– Сидит!
– И что теперь будет - суд?
– Сначала следствие, а потом суд.
– Надо немедленно поехать в Москву к его маме! - не на шутку всполошился я.
– Не надо! - вдруг раздался из шалаша Лешкин голос. - Судить судите, а моей маме ничего не говорите!
– Арестованный, молчать! - приказал Владимир Сергеевич и обратился ко мне: - В нашем коллективе морально-бытовые разложения.
– А что же он натворил?
У меня уже немного отлегло от сердца.
– Да ерунда какая-то! Меня оклеветали, а вы уж тут раскудахтались! - сказал Лешка, высунув из шалаша голову.
– Я кому сказал? - прикрикнул на него Владимир Сергеевич. - Будешь разговаривать только на следствии!
– Ха-ха! Следствие! Это беззаконие! - отозвался Лешка. - Требую прокурора!
Владимир Сергеевич ему больше не отвечал. Он с интересом выкладывал из мешка мое добро и, подробно расспросив о том, где я его достал, радостно воскликнул:
– Вот молодец! Хвалю. Сейчас будем ужинать. И так как у нас сегодня праздник по случаю первого заработка, с нашего масла запрет я снимаю.
– Ура-а! - закричал из шалаша Лешка.
– А ты не радуйся, это тебя не касается! - ответил Владимир Сергеевич.
– Мне сегодня из-за вас морду набили, - проворчал Лешка, - а вы меня голодом морите! Где справедливость?
– Ты знаешь, чем этот ребенок около дома отдыха занимался? - посмотрев на меня, сказал Владимир Сергеевич.
– Чем?
– Кустарным промыслом!
– Не понимаю.
– А тут и понимать нечего. Он фотографировал отдыхающих! И брал с них деньги. По гривеннику за карточку. Я мешки за гривенник таскал, а он карточки! Набил полные карманы денег и сказал, что завтра принесет снимки. Ну, все были довольны, а потом один из отдыхающих хотел ему помочь вытащить кассету, раскрыл фотоаппарат, и оказалось, что в нем не двигается пленка.
– А я знал, что у меня перемотка не работает? - закричал Лешка. - Не знал! А раз не знал, значит, не виноват!
– Ну, когда раскрылся обман, - продолжал Владимир Сергеевич, - этот кустарь-одиночка бросился бежать. Его поймали, арестовали… -…велели паспорт показать! - сообщил из застенка Лешка.
– Имей в виду: хорошо смеется тот, кто смеется последний! - сказал ему Владимир Сергеевич и закончил рассказ: - И вот привели сюда. Ну, что будем с ним делать?
– Это что, следствие или уже суд? - спросил Лешка.
– Суд! - сказал я.
– Нет, погодите, - вылез Лешка из шалаша, - дайте, мне слово! Во-первых, надо установить, для кого я фотографировал. Для себя лично или для всех нас - это раз. Во-вторых, отметим: я не просто снимал, а культурно обслуживал население. А в-третьих, скажите, кто ограничивал меня? Никто! Я имел право пойти на станцию и помогать нести дачникам сумки? Я имел право показывать людям, где тут можно снять дачи? Но я не пошел на это. А если в доме отдыха вышла осечка, то я тут ни при чем!
– У тебя в голове осечка вышла, - сказал Владимир Сергеевич. - Ты должен был найти себе общественно-полезную работу, а не легкую халтуру, понимаешь? Мы ведь об этом уговаривались?
– А у меня голова закружилась, когда мне Нарька по шее дал около пляжа. И у меня все мысли рассыпались! - с невинными глазками сказал Лешка.
– Ладно, - сказал Владимир Сергеевич. - Если ты упорствуешь и не признаешь свою ошибку, знай, что к концу нашей шалашной жизни никакого диплома ты не получишь!
– Диплома?! А какого? - спросил я, удивленный.
– Об этом только я знаю! - сказал Владимир Сергеевич. - Доживете - увидите!
Тем временем, пока мы разговаривали, у нас уже сварилась картошка, и мы сели ужинать. Лешка насупился и ел молча.
В лесу уже стемнело. Стал накрапывать мелкий дождь. От костра наши лица были черно-красными. Если бы кто-нибудь посмотрел на нас со стороны - точь-в-точь разбойники пируют!
И в этот момент, ведя перед собой велосипед, к нам пришла Зойка! На ней был голубой плащ с капюшоном и высокие резиновые ботики.
– Владимир Сергеевич, что с вами? - положив велосипед на землю, быстро спросила она.
– Да ангина… - слабым голосом ответил наш вождь.
– Ну, это дело поправимое. Вы знаете? Минут пятнадцать назад ко мне под окно пришли Нарик и Гарик и стали меня разыгрывать какой-то запиской. А я эту бумажку вырвала у них, захлопнула окно и все прочла!
– Это они у меня ее отняли! - сказал Лешка. - Я шел к тебе, а они напали…
– Это возмутительно! - сказала Зойка. - Честное слово, пойду к Нарькиному отцу. Он как раз сегодня приехал. Вот лоботрясы!
– Да плюньте на них! - Владимир Сергеевич пожал Зойкину руку. - Мы сами с ними рассчитаемся. Дайте только встану! А вы мне что-нибудь принесли?
– Принесла. Только пенициллин не в таблетках, а в ампулах. Подойдет? У нас другого не было.
– А кто ж ему укол сделает? - удивился я.
– Я, - ответила Зойка. - Я тут все привезла: стерилизованный шприц, иголку, спирт. Это у папы всегда дома есть. Вы доверитесь мне, Владимир Сергеевич?
– Пожалуйста! А иголку не поломаете?
– Не волнуйтесь, я уж не первый раз. Я бы и папу сюда привела, но он в Москве. У него сегодня операция… Только вот здесь очень мало света!
Я молча раскрыл на перочинном ноже отвертку, снял с переднего колеса велосипедную динамку и переставил ее на вилку заднего колеса. Потом я перевернул велосипед вверх ногами, установил его на седле и на руле и приказал Лешке:
– А ну-ка, арестант, крути педали!
Из маленькой фары, которую я держал в руках, брызнул ослепительный свет.
Такой эксперимент я не раз устраивал у себя дома и даже пытался под жужжание динамки учить уроки: так было интереснее, чем при электрической лампочке. Но Зойке сейчас, видимо, показалось, что я гениальный изобретатель. Она закричала:
– Ой, какая прелесть! Юрка, ты просто золото! Как ты додумался?
«Нет, Зоя, это ты золото!» - сказал я про себя.
Зойка протерла пинцет ваткой со спиртом и вынула из никелированной коробочки шприц. Я освещал велосипедным фонариком ее пальцы. Они работали быстро и уверенно.
Вот Зойка уже перелила пенициллин из ампулы в стеклянную трубочку, просунула в кольцо на поршне большой палец и сказала:
– У меня готово!..
Укол она сделала в одно мгновение. Потом разобрала шприц и снова уложила в коробочку.
Мы дали в руки Зойке тарелку с вареной картошкой.
Владимир Сергеевич позволил из неприкосновенного запаса раскрыть банку с судаком в томатном соусе, и пир на весь мир закипел.
Несмотря на то что мы съели по две тарелки картошки и выпили полную кастрюльку кофе, после ужина мы еще стали печь картошку.
Мы вытащили из шалаша постельные принадлежности и, расположившись на них, стали смотреть в костер.
Огня уже не было, только тлели малиновые угли, да по краям очага вспыхивали сосновые иголки.
Зойка, поджав ноги и покусывая травинку, сидела рядом со мной. Мой локоть, которым я поддерживал подбородок, касался ее руки.
– Вот в такие часы хорошо рассказывать легенды, улыбнулся Владимир Сергеевич. - Мне часто рассказывал их тот старик, который подарил мне женьшень.
– Какой женьшень? - спросила Зойка. - Корень?
– Да, - ответил он. - Это такой у меня талисман.
– Если Владимир Сергеевич его потеряет, то потеряет свое сердце, - пояснил я.
Я сделал ударение на слове «сердце» и почувствовал, как у меня под локтем шевельнулась Зойкина рука.
– А ну их… эти легенды! - сказал Лешка-фольклорист. - Они все про любовь! Давайте лучше анекдоты!
Но вдруг Зойка сказала:
– Мальчики, а кто меня пойдет провожать?
Мы с Лешкой переглянулись.
– Да посидите еще, куда вам торопиться? - отозвался Владимир Сергеевич.
– Нет, меня уже дома ждут.
– А сегодня Владимира Сергеевича очередь! - будто шутя сказал я.
– Ну, куда ему! - Зоя махнула рукой. - А может быть, ты, Лешка, теперь пойдешь?
– Я не могу, я под арестом!
– Трусишки вы, вот что я вам скажу! - улыбнулась Зойка и отдернула руку от моего локтя. - А теперь слушайте: я вас нарочно проверяла. Мои родители уехали в Москву, и я остаюсь вместе с вами.
– Вот и отлично! - сказал Владимир Сергеевич, почему-то обрадовавшись. - Свистать всех наверх! Нашей Белоснежке стелить в шалаше, а семь гномов будут спать около костра!
Зойке мы сделали постель прямо пуховую. Стелили ей при свете электрофары: сбили в одну кучу все листья в шалаше, отдали ей самую мягкую подушку и самое теплое одеяло.
Чего греха таить, мы с Лешкой думали: слава богу, что не пошли провожать! Куда идти: кругом темь, страшно! И вскоре все уснули. А я лежал и думал: а почему почти все легенды только об одном - о любви? И почему, когда Зойка с нами, не только мы, мальчишки, но даже и Владимир Сергеевич какой-то другой становится? А ведь он-то старше Зойки почти на девять лет!
В предутренней мгле я, поеживаясь, чуть приоткрыл глаза и в полусне усмехнулся: «Показалось!» Я увидел, что в глубине кустарника на краю тропинки, ведущей к шалашу, будто бы стояло что-то черное и мохнатое.

КОСТРЫ НАШИХ ДУШ

После первой ночевки в лесу Зойка позвонила со станции в Москву и узнала, что ее родители не приедут на дачу три дня, и, следовательно, она могла жить в деревне как ей вздумается.
А вздумалось ей остаться на этот срок у нас в шалаше и ввести новый образ жизни.
По утрам мы все вместе, кроме Владимира Сергеевича, должны были делать зарядку, а потом как очумелые бежать на речку. Мы стали чистить зубы углем, а в «санитарный день» стирали свое белье.
Зойка также постановила «прием пищи» производить только в определенные часы.
Раньше, до этих нововведений, мы по нескольку раз в день варили себе кофе «Здоровье» и садились за еду когда хотели, а теперь нашей казацкой вольнице пришел конец. Зойка вбила на лужайке осиновый кол и начертила лопатой по дерну циферблат. И когда солнечные часы, например, показывали шесть утра, на столе уже дымился завтрак и мы, причесанные и умытые, глядели на то, как Зойка раскладывала нам по тарелкам пшенную кашу.
Я затащил Лешку на стройку колхозного клуба, и он начал свой трудовой путь с чернорабочего: подносил Петьке и Мишке песок, размешивал в ящике цементный раствор. Сам же я был допущен к более сложным работам: притирал на цементной подушечке кирпич к кирпичу и даже брал в руки мастерок.
Заметив нас с Лешкой на стройке, к нам со всех сторон сбежались деревенские мальчишки, начиная с пятилетнего Васятки и кончая здоровенным Сашкой Косым. Ребята подтаскивали бревна, рыли яму под заборные столбы и укладывали лаги для пола из толстого подтоварника.
Я уже многое узнал: и что такое сшивать доски внахлестку, и как прибивать их заподлицо. Бутом назывался белый камень, очень прочный и водостойкий. Он обычно укладывается в землю. А подтоварник - это просто бревна длиной шесть метров и толщиной десять-двенадцать сантиметров. На земле возле дома была сложена обрешетка для крыши и тонкие доски для черного пола. Иногда я слышал, как Петька советовался со своим напарником:
– Какой раствор будем здесь делать: один к четырем или один к шести?
– А какая у нас марка в этом мешке?
– Не то «300», не то «400».
– Давай один к шести.
И Петька приказывал Лешке насыпать в ящик для раствора шесть ведер песку и одно ведро цемента.
А марки расшифровывались очень просто: чем выше марка цемента («200», «300», «400», «500»), тем больше песку он связывает и крепче схватывает.
Наблюдая за тем, как работают Петька и Мишка, и, прислушиваясь к их рабочему разговору, я понял, что каждая профессия имеет свой словарь и свои хитрости. И мне было приятно щеголять рабочими словечками:
– Эй, Сашка, давай сюда вагу, а сам зайди с торца!
Так мы укладывали венец - нижние бревна дома. Однажды подошел к нам Коляскин. Посмотрел на мальчишек, облепивших сруб, и сказал удивленно:
– Вот архаровцы! То их сахаром сюда не заманишь, а то сами налетели, как на мед…
Мы с Лешкой уже имели право есть мамо-папины продукты, потому что работали в поте лица. Так настояла Зойка. Владимир Сергеевич, правда, говорил, что это уже неинтересно, если мы все-таки начинаем прибегать к чьей-то помощи. Вот Робинзон Крузо добился всего сам, так и мы должны делать.
– И глиняные горшки будем обжигать? - спросил Лешка.
– А хотя бы и так.
– И пшеницу сеять?
– Ну, не совсем сеять, но надо знать, как ее сеют.
– А чего тут знать: бросил в землю и пошел руки в брюки. А она растет себе.
– Вот за одни такие слова тебя и стоит отлучить от мамочкиного сахара и консервов.
– Владимир Сергеевич, вы не правы! - сказала Зойка. - Вот если бы они вообще балбесничали, как эти На-Гарики, тогда другое дело: пусть сами себе и добывают пропитание. А раз они работают, мама и папа должны их поддерживать.
– Но Лешка-то ведь еще не получил аванса, - возразил Владимир Сергеевич.
– А вы сами-то работали? - насупился Лешка.
– У Владимира Сергеевича бюллетень, - сказала Зойка.
– Знаем мы этот бюллетень! - ответил Лешка и подмигнул мне.
– А ты что ему подмигнул?
– Ничего, это у меня нервный тик.
Но этот «нервный тик» для меня лично означал многое.
Позавчера, когда мы с Лешкой ушли на работу, Владимир Сергеевич с Зойкой остались одни. А когда мы прибежали на обед, то увидели, что Зойка с Владимиром Сергеевичем режутся в шашки и у него на лбу красное пятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11