- На помощь!
- Встретимся возле дома Бишопа!
А потом кто-то не очень громко, но отчаянно-зловеще произнес: - Это
дело рук Эбнера Уотелея!
Потрясенный, прикованный к месту от все более нараставшего осознания
происходящего, Эбнер силился оторвать от уха трубку аппарата и удалось ему
это лишь с большим трудом. Смущенный, расстроенный, испуганный, он стоял,
бессильно прислонившись к стене. Все его мысли сейчас кружились вокруг
одной-единственной, отражавшей непреложную истину: селяне считали, что
именно он повинен в происходящем, причем интуиция подсказывала ему, что эта
их убежденность базировалась на чем-то большем, нежели чем на традиционной
неприязни провинциальных жителей к чужакам.
Ему не хотелось сейчас думать о том, что случилось с Люком Лэнгом - да
и с остальными тоже. В ушах его по-прежнему звенел испуганный, искаженный
агонией голос незнакомого ему мужчины. Наконец он все же нашел в себе силы
отойти от стены и едва не споткнулся о стоявший рядом стул. Какое-то время
он постоял возле стола, не зная, что теперь делать, однако как только
сознание стало проясняться, мысли его потекли только по одному руслу - как
поскорее бежать из этого места. И все же он продолжал разрываться между
позывами к немедленному бегству и признанием того факта, что в таком случае
завещание Лютера Уотелея так и останется невыполненным.
О Боже, ведь он же все здесь обыскал, просмотрел все вещи старика -
кроме, пожалуй, книг, - договорился о предстоящем сносе мельницы, тогда как
продажу самого дома можно будет организовать через брокерское бюро - так
зачем же ему было здесь оставаться?! Он импульсивно бросился в спальню,
схватил еще неупакованные вещи, рассовал все по чемоданам и поспешил к
машине.
Сделав все это, Эбнер на секунду задумался. А к чему, собственно,
такая поспешность? Он ведь не сделал ничего плохого, ни в чем не провинился
перед этими людьми. Медленным шагом Эбнер вернулся в дом - там все
оставалось спокойным, если не считать несмолкавшего гомона лягушек и
козодоев. Какое-то мгновение постоял в нерешительности, а затем присел к
столу, в очередной раз извлек последнее письмо деда и снова принялся
вчитываться в его строки.
На сей раз он читал его медленно и особенно внимательно. Что же хотел
сказать старик, когда, упоминая про безумие, поразившее семью Уотелеев,
писал: "Пошло все это именно от меня?" Ведь самого-то его оно отнюдь не
поразило! Бабка Уотелей скончалась задолго до появления Эбнера на свет; его
тетка Джулия умерла еще молодой девушкой; родная мать тоже вела самую что
ни на есть добропорядочную жизнь. Оставалась только одна тетя Сари. В чем
же тогда заключалось ее безумие? Ведь ничего иного Лютер просто не мог
иметь в виду. Кроме как на тетю Сари, больше и думать было не на кого. Что
же она сотворила такого, за что ее на всю оставшуюся жизнь лишили свободы?
И на что пытался намекнуть дед, когда заклинал Эбнера убить любое живое
существо, которое тот может обнаружить в примыкающей к мельнице части дома?
При этом он прямо написал: "Вне зависимости от того, {сколь малых размеров
оно может оказаться, и невзирая на его форму..."}.
То есть что, подумал Эбнер, даже настолько маленькое, как самая
безобидная жаба? Паук? Муха? Молодой человек невольно почувствовал острую
досаду: Лютер Уотелей явно предпочитал писать загадками, что уже само по
себе было оскорблением для интеллигентного человека. Или дед и в самом деле
считал, что Эбнер подвержен так называемому "научному суеверию"? Муравьи,
пауки, мухи, различные виды клопов, многоножек, долгоножек '- все это в
изобилии водилось на старой мельнице; разумеется, не обошлось там и без
мышей. Неужели Лютер предполагал, что его внук примется истреблять всю эту
нечисть?
Внезапно у него за спиной что-то ударило в окно. На пол посыпались
осколки стекла, а вместе с ними упало и что-то тяжелое. Эбнер вскочил на
ноги и резко обернулся. Снаружи послышался приглушенный топот бегущих ног.
На полу среди осколков стекла лежал увесистый камень, к которому
обычной бечевкой была привязана какая-то бумажка. Эбнер наклонился, поднял
камень, развязал веревку и развернул записку, исполненную на оберточной
бумаге, которой обычно пользуются в магазинах.
Глаза его забегали по коряво написанным слова. "Уезжай, пока тебя
самого не убили!" Это походило не столько на угрозу, сколько на искреннее и
даже доброе предупреждение, и скорее всего, подумал Эбнер, автором этого
послания являлся не кто иной, как Тобиас Уотелей. Он раздраженно швырнул
записку на стол.
Мысли его продолжали пребывать в полнейшем беспорядке, однако он все
же решил, что причин для поспешного бегства пока нет. Он останется - не
только чтобы убедиться в том, что его догадка в отношении постигшей Люка
Лэнга участи оказалась верной - как будто услышанное им по телефону
оставляло для этого какие-то сомнения, - но и чтобы предпринять решающую и
последнюю попытку разобраться в той загадке, которую оставил после себя его
дед.
Эбнер потушил лампу и прошел к кровати, после чего, как был, не
раздеваясь, вытянулся на покрывале.
Сон, однако, не шел. Он лежал, блуждая по лабиринту своих мыслей, в
очередной раз силясь уловить хоть какой-то смысл в том ворохе информации,
которую успел к этому времени получить, и, как и прежде, пытаясь отыскать
тот главный факт, который стал бы ключом к пониманию всех остальных. Он был
уверен в том, что таковой действительно существует; более того. он был
уверен в том, что факт этот лежит прямо у него перед глазами, и он только
не замечает его, или не может правильно истолковать.
Так он пролежал почти полчаса, когда расслышал сквозь пульсирующий хор
лягушек и козодоев, что в водах Мискатоника что-то или кто-то плещется,
причем звук этот явно приближался, словно на берег накатывала какая-то
большая волна. Он сел в кровати и прислушался. Звук тотчас же смолк, но его
место сразу занял другой - такой, от которого у него мурашки поползли по
спине и который мог означать лишь одно - кто-то пытался вскарабкаться по
мельничному колесу.
Эбнер неслышно соскользнул с кровати и вышел из комнаты.
Со стороны запертой комнаты послышался приглушенный, тяжелый падающий
звук, похожий на шлепок, а затем раздалось какое-то странное, задыхающееся
то ли хныканье, то ли всхлипывание, показавшееся ему особенно ужасным, как
если бы где-то далеко-далеко невидимый ребенок звал на помощь. Через
секунду опять все стихло, причем ему показалось, что прекратился и
казавшийся нескончаемым гвалт лягушек.
Он вернулся на кухню и зажег лампу.
Окруженный желтоватым сиянием светильника, Эбнер стал медленно
подниматься по лестнице, приближаясь к двери запертой комнаты. Шагал он
тихо, стараясь не издать ни малейшего звука.
Подойдя к двери, снова прислушался и поначалу вообще ничего не услышал
- но затем ушей его достиг какой-то шорох.
В комнате определенно кто-то находился, причем существо это {дышало}!
Постаравшись отбросить возникший было страх, Эбнер решительно вставил
ключ, повернул его и, широко распахнув дверь, поднял лампу над головой.
Потрясение и ужас сковали все его тело.
Прямо поверх скомканного покрывала, лежавшего на давно покинутой
кровати, сидело чудовищное, кожистое "нечто", которое не было ни человеком,
ни лягушкой, и жадно пожирало окровавленный кусок мяса. Кровь вытекала из
омерзительного жабьего рта и падала на искривленные, перепончатые лапы. У
этого чудовища были длинные, мускулистые конечности, выраставшие из
дьявольского тела наподобие лягушачьих лап, и заканчивались почти
настоящими человеческими кистями, разве что с перепонками между пальцами...
Зловещая немая сцена продолжалась какую-то секунду, а затем неведомое
существо, издав леденящее душу рычание - {ех-йа-йа-йа-йахааах-нгх' ааа-х'
йух, х' йух..}, поднялось, выпрямилось и бросилось на Эбнера.
Реакция молодого человека была мгновенной, как если бы в глубине
сердца он давно ожидал, что может произойти нечто подобное. Он размахнулся
и что было силы швырнул массивную керосиновую лампу прямо в устремившуюся
на него тварь.
Пламя окутало существо, которое на долю секунды замерло на месте, но
тут же принялось отчаянно пытаться сбросить с себя огонь. Огонь же не
только лизал жуткого монстра, но также перекинулся на покрывало у него за
спиной, распространился и на пол под ногами существа. В тот же миг тембр
его голоса резко изменился, превратившись из низкого, гортанного рычания в
пронзительный, протяжный вой: - {Ма-ма-мама-ма-аа-ма-аа-ма-ааа!"}
Эбнер выскочил из комнаты, захлопнул дверь у себя за спиной и бросился
вниз.
Летя по ступеням, едва не падая, он с безумно бьющимся сердцем
пронесся через комнаты первого этажа и наконец выбежал из дома. Все так же
спотыкаясь, добежал до машины, почти ничего не соображая и не замечая
вокруг себя, наполовину ослепленный от застилавшего глаза пота, повернул
ключ зажигания и помчался, не разбирая дороги, лишь бы оказаться подальше
от этого Богом проклятого места, над которым уже начал виться дым пожара, а
вгрызавшиеся в иссохшее дерево постройки языки пламени стали взметаться в
темное небо.
Он гнал как одержимый - через Данвич, через крытый мост, - полуприкрыв
глаза, словно желая навсегда отсечь от себя видение того, что предстало
перед его взором несколько минут назад. Темные, мглистые холмы словно
пытались дотянуться до него своими невидимыми щупальцами, а в спину ударял
зловещий и одновременно поддразнивающий вихрь лягушачьей какофонии.
Но ничто не могло стереть из его сознания этот действительно безумный
финал, это внезапно открывшееся ему инфернальное знание, которое хищным
зверем вгрызлось в его разум... Ключ, который он держал все это время в
своих руках, сам не догадываясь об этом; то самое знание, которое
гнездилось где-то в закоулках его памяти, равно как и таилось в записках,
оставленных ему Лютером Уотелеем... Куски сырого мяса, которые, как он по
своей детской наивности полагал, должны были быть приготовлены в комнате
тети Сари (ведь никто же не станет есть {сырое мясо!}); упоминание
загадочного "Р.", который после своего отсутствия "вернулся снова" -
возвратился в тот единственный дом, который он когда-либо знал в своей
жизни...
Эти казавшиеся бессвязными в записках деда упоминания исчезнувших
коров, овец, останков других животных... Зловещие и столь ясные теперь
намеки Лютера насчет размера Р., "пропорционального кол-ву пищи", и того,
что "его надо держать на строгой диете и сохранять поддающийся контролю
размер" - как людей Иннсмаута! Разумеется, после смерти Сары - его матери -
он уменьшился почти до ничтожных размеров, тогда как Лютер надеялся, что
голодное заточение в запертой комнате иссушит его тело и тем самым
окончательно погубит, убьет...
И все же у старика, похоже, оставались еще какие-то сомнения, и потому
он послал внуку тот самый свой прощальный призыв убить в запертой комнате
"все живое", - ту самую тварь, которую Эбнер, сам того не желая, освободил,
когда сломал раму и распахнул ставни, а она, оказавшись на свободе,
бросилась самостоятельно добывать себе пищу и стала вновь увеличиваться в
размерах, питаясь поначалу рыбой из Мискатоника, затем мелкими животный,
потом домашней стотиной, а под конец добралась и до живых людей.
Тварь, которая была полуземноводным - получеловеком, и все же
сохранившая в себе достаточно человеческого, чтобы вернуться назад в тот
самый единственный дом, который она когда-либо знала в своей жизни, и
пытаться в ужасе перед неминуемой погибелью взывать к матери о помощи.
Существо, рожденное в результате порочного смешения Сары Уотелей и Ральсы
Марша, сотворенное его гниющей и деградирующей кровью; чудовище, которому
суждено было вечно маячить на обочинах сознания Эбнера Уотелея - его
{собственный кузен} Ральса, названный так в "честь" отца и обреченный
жестокой волей старого Лютера на погибель, вместо того, чтобы давно быть
освобожденным и выпущенным в море, где он мог бы соединиться с
Глубоководными среди любимых чад Дэгона и великого Цтулху!
њњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњ
Л-13 Х. Лавкрафт. А. Дерлет. В склепе / Пер. с англ. - Серия "Horror". -
М.: РИПОЛ, Джокер, 1993 г. - 386 стр.
[Если вы любите по-настоящему страшный, изначально жуткий рассказ, словно
вобравший в себя весь смрад и стоны разграбленного кладбища, то эта книга
предназначена исключительно для вас!]
њњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњ

1 2 3 4 5 6 7