Сантехника, советую всем 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Но я не замечал ничего этого, поскольку рассказ джентльмена продолжался. Хозяин намеревался показать мне комнату для сна, но побуждаемый мной к воспоминаниям, сдался и продолжил повествовать о лучших былых днях. Я понял, что скоро, наконец, узнаю, почему он уединенно жил в этом старом доме и почему его соседи полагали, что здесь есть что-то нежелательное и опасное. Когда он говорил, его голос приобрел поразительную мелодичность, и вскоре в его рассказе произошел такой поворот, который не оставил мне никакой возможности даже думать о сне.«Да, Берег реки был построен в 1816 году, а мой отец родился в двадцать восьмом. Наверное, он прожил бы больше века, если бы не умер таким молодым — настолько молодым, что я едва помню его. В шестьдесят четвертом он, будучи сторонником старых порядков, завербовался в Седьмой луизианский пехотный полк и позже погиб на войне. Мой дед был уже слишком стар, чтобы сражаться, однако прожил до девяноста пяти лет и помогал моей матери заботиться обо мне. Следует отдать им должное — они дали мне хорошее воспитание. В нашей семье всегда была сильная традиция, обостренное чувство чести, и дед сделал все для того, чтобы я вырос таким же, как и все де Рюсси — поколение за поколением, начиная с Крестовых походов. После войны мы не были полностью разорены и смогли обеспечить более или менее сносное существование. Меня приняли в очень хорошую школу Луизианы, а позже в Принстон. Затем я унаследовал плантацию в довольно приличном состоянии, хотя вы сами видите, во что она теперь превратилась.Моя мать умерла, когда мне исполнилось двадцать лет, а дед скончался двумя годами позже. Мне было очень одиноко без них, и в восемьдесят пятом я женился на отдаленной кузине из Нового Орлеана. Все могло быть иначе, если бы и она не умерла столь рано, когда родился наш сын Дени. Затем у меня остался только Дени. Я не пробовал снова вступить в брак, но решил отдать все свое время мальчику. Он был похож на меня — настоящий де Рюсси — темноволосый, высокий и худощавый, и вдобавок с решительным характером. Я дал ему то же образование, что обеспечил мне дед, но он не нуждался в избытке знаний, главным для него были вопросы чести и доблести. Никогда я не видел такого благородства и высоты духа — когда ему было одиннадцать, я едва помешал ему сбежать на Испанскую войну! Романтичный молодой парень, преисполненный высоких понятий — теперь вы назвали бы их викторианскими. Мне никогда не приходилось требовать от него оставить негритянских девчонок в покое. Я отправил его в ту же школу, где учился сам, а потом и в Принстон. Он был выпускником 1909 года.В конце концов, он решил стать врачом, и год проучился в Медицинской школе Гарварда. Затем он увлекся идеей приобщения к французским истокам нашего рода и убедил меня послать его в Сорбонну. Я помог ему — и был весьма горд, хотя меня печалила мысль о том, что я останусь один, пока мой сын будет жить так далеко отсюда. Боже мой, зачем же я сделал это! Я полагал, что он достаточно тверд для того, чтобы жить в Париже. У него была комната на улице Сен-Жак, поблизости от Университета в Латинском квартале; согласно его письмам и сообщениям друзей, поначалу его жизнь была довольно трудной и невеселой. Люди, с которыми он общался, в основном были молодыми приятелями по дому — серьезные студенты и художники, думавшие больше о работе, чем о крикливых проявлениях и декорациях яркого города.Однако там было множество личностей, которые находились на своего рода разделительной линии между серьезными исследованиями и дьявольщиной. Как вы знаете, многие из этих эстетов — декаденты. Их жизненный опыт и чувства подобны главам из книг Бодлера. Естественно, Дени был знаком со многими из них, и немало наблюдал в их жизни. Они вращались во всевозможных оккультистских кругах — имитация поклонения Сатане, Черных Месс и тому подобное. Вряд ли большинству из них это приносило много вреда; вероятно, они в основном забывали все это через год-два. Но одним из наиболее подозрительных субъектов, кого Дени узнал в этой школе, был человек, отец которого был мне знаком. Фрэнк Марш из Нового Орлеана, ученик Лафкадио Эарна, Гогена и Ван Гога — классическое воплощение этих чертовых девяностых. Бедный парень — и при этом он имел талант великого художника.Марш был самым давним другом Дени в Париже, что являлось причиной их частых встреч, когда они вспоминали времена учебы в академии Сен-Клер и другие моменты жизни. Юноша написал мне очень много о Марше, и я не считал особенно опасным, когда он рассуждал о группе мистиков, в которую входил его друг. Вроде бы они придерживались какого-то культа древней египетской и карфагенской магии, пользующейся славой у нетрадиционных представителей богемы, — нечто неосязаемое, кажется, дарующее возможность вернуться к забытым источникам скрытого знания исчезнувших цивилизаций Африки: большого Зимбабве и мертвых городов атлантов в области Хаггар пустыни Сахара. В их вере содержался какой-то бред относительно змей и человеческих волос. По крайней мере, я называю это бредом. Денис имел обыкновение цитировать странные слова Марша насчет загадочных легенд о змееобразных локонах Медузы, а также по поводу мифа эпохи Птолемея о Беренике, ради спасения брата мужа предложившей свои волосы, которые были вознесены на небо, став созвездием Волосы Береники.Я не думаю, что это занятие производило большое впечатление на Дени до одной ночи, когда в комнате Марша состоялся мрачный ритуал, на котором он встретил жрицу. Большинство приверженцев культа были юношами, но их главой являлась молодая женщина, которая называла себя Танит-Изида, давая понять, что ее настоящее имя (имя в последнем воплощении) было Марселин Бедар. Она утверждала, что была незаконнорожденной дочерью маркиза де Шамо и, кажется, выступала в качестве и художника-любителя и модели для других художников перед тем, как приобщилась к этой более интересной игре в волшебство. Кто-то сказал, что она некоторое время жила в Вест-Индии — по-моему, на Мартинике,— но в рассказах о себе она была очень сдержанна. В ее позе была немалая доля показной строгости и набожности, но я не думаю, что более взрослые и опытные студенты принимали это всерьез.Но Дени было еще далеко до жизненной искушенности, и он написал мне добрый десяток страниц сентиментального вздора об этой встреченной им «богине». Если бы я вовремя распознал его наивность, я мог бы еще что-то поделать, но я не предполагал, что это безумное щенячье увлечение будет означать столь много. Я чувствовал абсурдную уверенность в том, что личное достоинство Дени и фамильные традиции всегда будут охранять его от самых серьезных ошибок.Со временем, однако, его письма стали тревожить меня. Он упоминал эту Марселин все чаще, а своих друзей все реже, и принялся твердить о «жестокой и бессмысленной манере», в которой они отказывались представить ее своим матерям и сестрам. Он, кажется, не задавал никаких вопросов касательно ее, и я не сомневаюсь в том, что она напичкала его полными романтизма легендами по поводу своего происхождения, божественных откровениях, а также о том, почему люди избегали ее. Наконец, я обнаружил, что Дени практически отказался от общения с былыми знакомыми и проводил большую часть времени с очаровавшей его жрицей. По ее специальной просьбе он никогда не сообщал своим старым друзьям ничего об их непрерывных встречах; так что никто и не пытался прервать их отношения.Я предполагаю, что она считала его баснословно богатым, поскольку в нем ощущался дух патриция, а люди определенного сорта думают, что вся американские аристократы очень обеспечены. В любом случае, она, вероятно, видела для себя редкую возможность заключить легальный брак с действительно подходящим молодым человеком. Со временем мое волнение выразилось в открытых рекомендациях Дени, но было слишком поздно. Юноша официально женился на ней и написал мне о том, что он бросил свои занятия и намерен привезти жену в Берег реки. Он сказал, что она принесла большую жертву, отказавшись от руководства магического культа, и впредь она будет просто обычной леди — будущей хозяйкой Берега реки, продолжательницей рода де Рюсси.Итак, сэр, я поступил наилучшим образом, какой только смог придумать. Я знал, что сложные европейские законы существенно отличаются от наших старых правил — и, во всяком случае, я действительно не знал ничего компрометирующего относительно этой женщины. Шарлатанка, возможно, но зачем же обязательно предполагать худшее? Уверен, в те дни я старался быть настолько гостеприимным, насколько это возможно, для блага моего сына. Очевидно, для здравомыслящего человека не оставалось ничего иного, кроме как оставить Дени в покое на то время, пока его жена не приспособится к обычаям де Рюсси. Надо было дать ей шанс улучшить себя, — возможно, она бы не причинила вреда нашему семейству, как опасались некоторые люди. Поэтому я перестал возражать и просить Дени одуматься. Дело было сделано, и я приготовился к возвращению сына, кого бы он с собой ни привез.Они приехали сюда через три недели после телеграммы, сообщившей о заключении брака. Марселин была красива, было невозможно отрицать это, и я понял, отчего юноша потерял рядом с ней голову. В ней ощущалась породистость, но мне кажется, что хорошая кровь в ней подверглась когда-то некоторым нарушениям. Ей было немногим более двадцати; среднего роста, довольно тонкого и изящного телосложения — я бы даже сказал, в ее фигуре, осанке и пластике было нечто тигриное. Темно-оливковый цвет кожи напоминал старую слоновую кость, а ее большие глаза были очень темными. Черты ее лица были мелкими и классически правильными, хотя и не столь совершенными, чтобы отвечать моему вкусу, — и вдобавок у нее были косички самых необычных черных волос, которые я когда-либо видел.Я не долго ломал голову над тем, почему она включила тему волос в свой мистический культ, поскольку, должно быть, с такой уникальной роскошной шевелюрой эта идея пришла к ней естественным образом. Смотанные в локоны, они придавали ей облик какой-нибудь восточной принцессы в рисунках Обри Бердсли. Свисая с ее затылка, они опускались значительно ниже колен и сияли на свету, как будто обладали некоей собственной самостоятельной и весьма сомнительной жизнью. Меня и без того, чтобы придерживаться какого-то культа, после таких наблюдений посещали мысли о Медузе или Беренике.Иногда мне казалось, что эти волосы слегка двигались сами по себе и стремились упорядочиться в виде отчетливых связок или прядей, но возможно, это было иллюзией. Она постоянно заплетала волосы и, вроде бы, имела в этом какой-то особый навык. Как-то раз у меня возникло впечатление — странное, причудливое впечатление — того, что волосы были живым существом, о котором она должна была заботиться очень необычным способом. Это впечатление, конечно, ерунда, — но оно усилило мое предубеждение относительно ее самой и особенно ее волос.Вынужден признаться, что я потерпел неудачу в попытках полюбить ее, независимо от того, насколько упорно я пытался. Не знаю, в чем конкретно крылась проблема, но так или иначе, я ничего не мог поделать с этим. В ней незаметно присутствовало нечто, что отталкивало меня, и я не мог справиться с возникающими у меня болезненными и жуткими ассоциациями. Ее вид вызывал мысли о Вавилоне, Атлантиде и Лемурии, об ужасных забытых силах старых миров; ее глаза порой казались мне глазами какой-то безобразной лесной твари или животной богини, слишком древней, чтобы принадлежать человечеству; а ее волосы — эти плотные, экзотически разросшиеся локоны маслянисто-черного цвета — вызывали такую же дрожь, как большой черный питон. Без сомнения, она поняла мою скрытую неприязнь, хотя я старался не показывать ее; а она, в свою очередь, пыталась утаить тот факт, что заметила это.Однако безумное увлечение моего сына продолжалось. Он положительно пресмыкался перед ней, проявляя все обыкновенные признаки любви в вызывающей отвращение степени. Она, казалось, отвечала ему чувством, хотя я подозревал, что ей требуется сознательное усилие, чтобы подражать его энтузиазму и неумеренности. Кстати, я думаю, что ее смущало то обстоятельство, что ей приходится привыкать к тому, что мы не были столь богаты, как она ожидала.Меня не покидала уверенность в том, что их брак был плохим делом. Позже между мной и супружеской парой возникли мрачные затаенные чувства. Дени был загипнотизирован щенячьей любовью и начал отдаляться от меня, чувствуя мое отвращение к своей жене. Это происходило в течение нескольких месяцев, и я понимал, что теряю единственного сына — юношу, который являлся центром всех моих мыслей и действий в последние двадцать пять лет. Откровенно признаюсь, мне было очень больно от этого, — а какому отцу не было бы больно? Однако я ничего не мог исправить.Марселин, казалось, была достаточно хорошей женой в первые месяцы, и наши друзья приняли ее безо всяких сомнений и уклонений. Я, тем не менее, по-прежнему тревожился из-за того, что некоторые из молодых парижских приятелей Дени сообщили своим родственникам, вследствие чего новость о браке широко распространилась. Несмотря на любовь этой женщины к таинственности, их супружество могло долго оставаться скрытым, хотя Дени, только обосновавшись с ней в Береге реки, сугубо конфиденциально написал лишь нескольким самым близким друзьям.Мое одиночество в своей комнате все усиливалось, что я оправдывал ухудшающимся здоровьем. Как раз в то время начал развиваться мой теперешний спинной неврит, который делал это оправдание весьма убедительным. Дени, казалось, не замечал моих трудностей, не проявлял никакого интереса ко мне, моим привычкам и делам; и мне причиняло страдание созерцание того, насколько бессердечным он стал. У меня появилась бессонница, и ночью я часто ломал голову над тем, что же делало мою невестку столь отталкивающей и даже отвратительной в моих глазах. Несомненно, причина крылась не в ее старых мистических бреднях, поскольку она оставила их в прошлом и никогда не упоминала о них хотя бы раз.
1 2 3 4 5 6 7 8


А-П

П-Я