Вопрос был поставлен уж слишком в лоб. Жозеф растерялся. Он считал это дело решенным. Правда, все оставалось скорее в области чувств, чем фактов. С другой стороны, Гийом никогда еще не требовал от брата столь прямого объяснения, если не считать, понятно, вопросов, касающихся очесов и пряжи. Очевидно, его направляла чья-то рука. Жозеф не рассердился, он скорее встревожился.– Иди побегай с Жюстеном, – обратился отец к Лоре.– Нет, пусть остается. Кажется, все уже переговорено. Впрочем, ты теперь сам видел. Можно вернуться в Вандевр по этой дорожке.– А мы не зайдем к господину Лепленье? – спросила Лора.Жозеф сделал вид, что не слышит, и ускорил шаги.Тем временем Сара получила от Минны письмо. Она его никому не показала, но завела за завтраком дипломатический разговор. Ипполит, сама Сара и Гермина не скупились на похвалы по адресу Штернов. Об утренней прогулке не было сказано ни слова. Но после завтрака Сара имела долгий разговор со старшим сыном.
Случается, что предвзятость приписывает самые безобидные поступки дурным намерениям. Так случилось и с визитом, который мадемуазель Лепленье нанесла Зимлерам в это же воскресенье. Казалось бы, чего проще: хозяйка Планти отдает долг вежливости дамам с бульвара Гран-Серф, любезно посетившим ее неделю тому назад. Элен подвезла господина Лепленье до Коммерческого клуба, а оттуда отправилась к Зимлерам в сопровождении Илэра.Не следует думать, однако, что все это было так уж просто. Дернув звонок, Элен почувствовала, как забилось ее сердце. И в гостиной она появилась без кровинки в лице, так что Гермина в испуге вскочила со стула, а Жозеф побагровел.Сара, за которой сбегала внучка, властным жестом дала понять Гийому, что их беседа закончена, и спустилась вниз. Гермина, уже давно посвященная во все тревоги свекрови, смотрела на Элен, как смотрят на голову Горгоны. Жозеф, которого в равной мере терзала упорная немота невестки и бледность молчавшей Элен, призывал на помощь все силы ада.Даже появление Сары – величественной, как королева, принимающая дочь вождя туземного племени, – явилось облегчением. Запас самых добрых намерений, которым вооружилась Элен, все же не совсем охлаждал ее опасную воинственность, а врожденная ничтожность Гермины могла довести до истерики даже ангела.Элен почти сразу стало ясно, с кем и как ей придется вести бой. По голосу ее можно было понять, что она колебалась – меньше секунды – между нападением и готовностью снести все. Однако Сара широко воспользовалась этим.Надо признаться, она горячо взялась за дело: быстро обнаружила незащищенные позиции врага и стремительно открыла огонь. В ход было пущено все, что может оскорбить – холодность, и презрение, и подозрительность, – при этом хозяйка дома сумела воздержаться от запрещенных приличиями приемов, чего не могла не оценить Элен.А главное – дамы Зимлер находились на своей территории. Женщины этого круга храбры только среди знакомых стен, среди привычных вещей. Вне этой обстановки они теряются.Не удивляйтесь, что Сара при всей своей настороженности не поняла и не оценила по заслугам неразмышляющего чувства, которое привело сюда эту девушку. Нельзя требовать от людей, чтобы они давали то, чего дать не могут. Если двадцать веков гаремного затворничества закалили женщину в беспощадной борьбе за целость клана – то зато они лишили ее чувства справедливости.Из всех присутствовавших здесь представительниц прекрасного пола одна только мадемуазель Лепленье имела какое-то представление о справедливости. Из нее тянули жилы, но, глядя на нее, кто бы мог об этом догадаться? Разве пришла бы она к Зимлерам, если бы в ее душе не оставалось хоть капли надежды? И присутствие Жозефа, растерянного свидетеля этой сцены, наполняло ее таким возмущением, что казалось, оно вот-вот прорвется наружу.Элен только ниже склонила голову. Ее спокойный голос приобрел вдруг то светское безличное звучание, которое покрывает все и отрицает все, даже самую смерть.«Если я его люблю – что ему в том? Если он захочет, он придет ко мне. Кровоточащее сердце, застывшее сердце…»Еще один раз, и, несомненно, последний, демон уничижения надел личину гордости и ввел Элен в обман. Если она отвоевывает собственное счастье ценою крови, с какой стати должна она освобождать другого от борьбы за счастье?Поняла ли Скрытница порочность своей стратегии, когда двадцатью минутами позже, рассыпая улыбки и замирая от смертельной тоски, она распростилась с дамами Зимлер и направилась в сопровождении Гийома и Жозефа к поджидавшему ее экипажу?Проходя по двору, она бросила взгляд в сторону фабрики, и другой, исподтишка, – на Жозефа.Хотя Гийом, которому мать открыла все, и ничего не подозревающий Жозеф были только мужчинами, они поняли смысл разыгравшегося на их глазах поединка.Но если бы даже Сара действовала, повинуясь лишь своим инстинктам, она не могла бы избрать лучшего пути для того, чтобы поставить сына перед необходимостью немедленного выбора.Сара знала, что в их клане не было случая, чтобы выбор нарушал раз и навсегда установленные законы. Если что-либо подобное и происходило, Сара делала вид, что ничего не знает. Однако она все предусмотрела. Недаром она была женой Ипполита, «Королевой Зимлер». И как ни ограничен был ее мирок, она всегда умела разглядеть в настоящем частицу будущего.Любой другой мужчина в подобных обстоятельствах вызвал бы презрение Элен. Но она жалела Жозефа и забывала жалеть себя. Впрочем, ничего другого ей и не оставалось.«Бедный, бедный, – думала она, – мог ли он это предвидеть?»Экипаж уносил ее в Планти, а она упорно рассматривала пуговку перчатки, и все, как в тумане, расплывалось у нее перед глазами.
Вскоре после ухода Элен Жозеф отправился к Гектору. Гийом весь вечер просидел с женой и матерью, которые не переставая долбили ему одно и то же. Сара объявила, что Штерны приезжают в сочельник, который приходился на четверг, и что завтра Гийом должен серьезно переговорить с братом.Гийома испугала возложенная на него миссия. Но еще сильнее пугала его нарисованная матерью картина подстерегавших их бедствий. Утреннее путешествие в Пасс-Лурден нагнало на него тревогу, лишь усилившуюся после визита мадемуазель Лепленье.Он не спал всю ночь. Да и вообще он спал из двух ночей в третью. Он иссох, как скелет, и не владел своими нервами. Его буквально пожирали заботы. Он стал палачом для себя и для других.В понедельник Жозеф, который тоже всю ночь не сомкнул глаз, поднялся в пять часов утра, на цыпочках сошел вниз и направился к складу. Вдруг за окнами фабрики мелькнул и скрылся огонек.Жозеф сделал еще несколько шагов. Он дошел до такого смятения ума, что ничто на свете не могло его удивить. Прижавшись к окну прядильной, Жозеф различил в полумраке знакомую фигуру брата, бесцельно бродившего между машин.Гийом держал в руке свечу, другой рукой, прозрачно-розовой, он защищал язычок пламени от сквозняка. Горячий воск падал ему на пальцы. Вдруг он задрожал всем телом и чуть было не выронил свечи. Жозеф увидел, как из-под ног брата черной тенью прошмыгнула огромная крыса.Жозеф не мог вынести этого зрелища, он распахнул низенькую дверцу и вошел в прядильную, обогнув недвижный строй станков. Тут до его слуха донеслось неясное бормотание. Гийом, стоя к нему спиной в противоположном конце цеха, разговаривал сам с собою.Жозеф решил, что брат сошел с ума, что он лунатик, и тут же вспомнил, что если лунатика внезапно разбудить, он может умереть на месте. Он вполголоса окликнул брата:– Гийом! Гийом!Но тот не расслышал и направился к дверям, ведущим во второй этаж. Жозеф поднялся по лестнице и вошел вслед за братом в огромный ткацкий цех, то пропуская Гийома вперед, то подходя к нему почти вплотную.Так они добрались до чердака, заваленного всякой рухлядью, и этот беспорядок, очевидно, рассердил Гийома. Поставив свечу на угол ящика, он решил откатить в сторону дырявую металлическую бочку из-под масла, но неловко повернулся, свеча упала и потухла, и тут же под стропилами послышался мягкий шелест крыльев.– Гийом, что ты здесь делаешь? – закричал, не выдержав, Жозеф.– А, это ты, Жоз? – ответил бесцветный, мертвый голос. – У меня свеча упала.– Вижу.– Помоги мне выбраться отсюда.Жозеф слышал, как Гийом за что-то зацепился и чертыхнулся.– Иди сюда. Возьми меня за руку. Что ты здесь делаешь?– Я не могу спать.– Не могу спать, не могу спать! Это вовсе не значит, что ты должен… А часто на тебя находит?– Что?– Часто ты вот так… не спишь?– Иногда. Нашел свечу?– Да брось ты свою свечу, пойдем вниз погреемся. А часто ты так бродишь по фабрике?– Бывает иногда.Вдруг Жозеф вспомнил, что как-то утром обнаружил в письменном столе у себя на складе непонятный беспорядок.– Ты только по фабрике ходишь?– А почему ты спрашиваешь?– Ты отлично понимаешь почему. Ты заходил когда-нибудь ко мне на склад?– Очень может быть, я повсюду захожу.– Значит, это ты?– Что я?… Впрочем, возможно, что и я. У меня, знаешь, такая бессонница, что я не могу лежать в постели. Хоть я и стараюсь не шевелиться, Гермина и дети все равно просыпаются. А когда я сижу здесь один, понемножку работаю, понемножку думаю, мне как-то легче. Поэтому я и прихожу сюда – посмотреть, все ли в порядке.– В моих книгах? Никогда бы не подумал, что ты на это способен. Ты просто за мной шпионишь.– Ты с ума сошел, Жозеф! Я шпионю за тобой? А куда я должен деваться? Я уже десятки раз проверил все свои счета, всю свою переписку, мне больше нечего делать. Если я и посмотрел твои книги…Остановившись на верхней площадке лестницы, Жозеф буквально зашелся от гнева.– Я бы тебе их сам показал. Почему ты меня не спросил?– Да что ты, Жозеф? Я просмотрел твои книги без всякой задней мысли, чтобы убить время. Мне хотелось знать, в каком положении наши дела. Надеюсь, у нас нет друг от друга секретов?– Вот именно поэтому. Ты ведешь себя не по-братски.– А ты знаешь, что такое не спать три ночи в неделю? Мне и в голову не приходило, что ты можешь обидеться. Я просто не успел тебя предупредить. И вообще, Жозеф, как не стыдно говорить о таких вещах?В темноте Жозеф не мог видеть лица брата, но голос Гийома дрожал от волнения.– Три ночи в неделю? Но ведь ты ложишься в девять часов!– Да, я ложусь в девять, а в одиннадцать уже просыпаюсь и не сплю до утра.Жозеф почувствовал жалость, а может быть, устыдился своей горячности.– Стало быть, когда мы шутим, что ты засыпаешь с петухами…– Все это пустяки, Жозеф, лишь бы они не догадались.– А это у тебя давно?– Сейчас уж не припомню точно. Трудно сказать. Должно быть, с войны.– И тебе все хуже?– Да.Жозеф начал спускаться с лестницы.– Ты нащупал перила? Осторожно. Но ведь ты понимаешь, что это серьезно?– Понимаю. А что делать?– Почему ты не принимаешь лекарства? Непременно сходи к врачу.– Не стоит, это у нас в крови. Нас всех гложет.– Ты чем-нибудь озабочен?– Все мы чем-нибудь озабочены.– Ты действительно настоящий Зимлер.– А ты? – спросил Гийом, и голос его вдруг прозвучал резко.Жозеф уклонился от прямого ответа.– Ну, я…Они ощупью добрались до ткацкой мастерской, дверь которой забыли притворить. Синеватый свет луны вливался в огромные окна.По нижнему этажу, с фонарем в руке, проследовал Пайю. Гийом вошел в застекленную конторку и дрожащей рукой зажег керосиновую лампу на столе Ипполита.Следует сказать, что эта самая лампа горела на отцовском письменном столе, когда они еще были детьми; с детства помнили они столы и стулья, стоявшие сейчас в конторе. А эти двое, только что в запальчивости оскорблявшие друг друга, были братья Зимлеры из Бушендорфа, пересаженные, как черенки, в почву Вандевра для нового существования. Поэтому, когда Гийом поднял свое изможденное лицо с персидским профилем и вопросительно взглянул в глаза Жозефа, оба поняли, что случилось нечто важное.– Что же тебя особенно беспокоит?Голос Жозефа прозвучал устало и не так уверенно, как прежде.Вера в виновность брата подсказывала Гийому столь правильную тактику, что ей мог позавидовать самый искусный дипломат.– Так это правда, Жозеф? – закричал Гийом, хватая брата за руку. – Так, значит, это правда?Жозеф ждал всего, только не того, что ему придется тут же привести в ясность свои чувства.– Не понимаю! Что ты хочешь этим сказать?– Значит, это правда! – заключил Гийом, и в голосе его прозвучало отчаяние. – Значит, правда!Он отбросил руку Жозефа.– Ради бога, скажи яснее.– Что сказать? То, что ты сам знаешь? То, что знают все?– Вам, очевидно, повезло, если вы всё знаете. Я лично не понял ни слова.– Ах, Жозеф! Зачем ты это сделал?Впрочем, Гийом настолько верил в то, что говорил, что не слушал ответов брата и продолжал беседовать сам с собой. Через десять минут в душе Жозефа уже не осталось ни одного белого пятна. Жозеф знал теперь то, что ему хотелось бы подольше не знать, а рука брата с лихорадочной и фанатической поспешностью все раздирала и раздирала края незапекшейся раны.– Нет, ты не можешь, ты не можешь сделать этого!В злобе и тоске Жозеф метался по стеклянной клетке. Он втянул в плечи свою бычью шею, сжатые в кулаки руки были глубоко засунуты в карманы и судорожно вздрагивали.– Да кто вам позволил? Зачем вы это сделали?Сейчас братья прибегали к самым неопределенным выражениям: «Вы это сделали». Что «это»? О чем шла речь? Для Гийома – о том, чтобы сохранить незыблемыми законы клана. Для Жозефа – защитить самые заветные свои чаяния, о которых так просто не скажешь.– Я согласен, что эта девушка не лишена достоинств, – бормотал Гийом, чувствуя священное опьянение Авраама, приносящего в жертву сына. Однако он был напуган гневом Жозефа.– Да что вы о ней знаете? Разве вы можете о ней судить? Разве вы понимаете, что она такое?– Я ведь ничего не отрицаю, и мама тоже, и Гермина… Но ты же не можешь так заблуждаться.– Ах, вот как! Объясните хоть, к чему вы клоните?– А вот к чему, Жозеф: что бы там ни произошло, каковы бы ни были твои чувства, есть нечто, чего нельзя касаться, – это наша фабрика и наша семья. Ты не можешь нас покинуть, ты не можешь выделиться!А почему, скажут, Жозеф им не ответил просто:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47