Степанов Виктор
Венок на волне
Виктор Александрович СТЕПАНОВ
Венок на волне
Повесть
Повесть о том, как вчерашний школьник идет служить в армию, на флот. Круто меняется его жизнь: вместо родного дома, семьи - матросский кубрик на сторожевом катере. В повести достоверно переданы ощущения юноши; его смятение и в то же время желание честно и добросовестно служить, изучать военную специальность. На катере он находит верных друзей и умных, понимающих командиров.
1.
У пирса, где стоят боевые корабли, даже море кажется военным. Когда предвестием шторма запенятся синие гребни, море делается полосатым, словно надело тельняшку. И катится, катится волна за волной, как шеренга за шеренгой.
В штиль море стальное, будь оно хоть Белое, хоть Черное, потому что впитывает в себя цвет кораблей. И чайки здесь совсем другие застенчивые. Скользнут белым косяком над мачтами - и в торговый порт, где можно вдоволь порезвиться и покричать.
Я впервые на этом пирсе, но он знаком мне давно. Кант на моих погончиках точно такого же цвета, как флаги и вымпелы, трепещущие на ветру. Бело-голубой флаг с красной звездой, серпом и молотом словно вшит в зеленое полотнище - это военно-морской флаг кораблей и судов пограничных войск. Как это говорил нам мичман? "Море землю бережет!"
Здравствуй, пирс - порог морей! Еще вчера на берегу, где я прошел курс молодого матроса и освоил азы своей флотской специальности, меня напутствовали, провожая на корабль:
- Пойдешь по трапу, заприметь, на какую ногу споткнулся. На правую командир полюбит, на левую - фитиль врубит.
Я обиделся.
- Эх ты, салага, - засмеялись моряки, - разве не знаешь, что земля стоит на китах, а флот - на афоризмах?
Мичман таил улыбку, наблюдая, как надо мной подтрунивают. Но, заметив, что мое настроение начинает штормить, обрубил:
- Ну, хватит травить! Главное, Тимошин, когда ступишь на трап, не забудь отдать честь флагу. Для моряка это первая заповедь. Ты думаешь, флаг на гафеле держится? Ничего подобного. На душах морских, вот на чем. Что дала тебе подготовка к службе? Форму. А вот содержание даст корабль. Твой корабль.
Обратили внимание? Моряки почти никогда не говорят "наш корабль", всегда - "мой" или "твой". И, признаться по-честному, мой корабль мне давно уже снился. В детстве он маячил белопарусным фрегатом. Но чем больше я взрослел, тем больше модернизировался в моем воображении этот корабль-мечта. Он становился то линкором, то крейсером, то атомным "Наутилусом". Чем реальней мечта, тем меньше у нее миражных парусов. Сейчас я уже точно знал, что назначен не на ракетный крейсер, а всего лишь на СКР - сторожевой корабль. Но ведь это "мой" СКР, и не только большому кораблю большое плавание.
- Вон, видишь бортовой 0450, - сказал матрос, провожавший меня до пирса, - вот к нему и швартуйся.
Мой корабль стоял левым бортом к стенке в ряду своих близнецов-сторожевиков. И я с огорчением отметил, что на фоне собратьев он не из лучших. С низкорослой мачты устало свисали сигнальные фалы. Обшарпанный борт выглядел так, словно кораблю пришлось продираться по крайней мере сквозь льды Антарктиды.
Я ступил на трап, приложил ладонь к бескозырке и вспомнил мичмана. Но не те его слова насчет флага, а другие - насчет трапа. "Пять-шесть шагов, - как-то сказал он, - пять-шесть шагов между берегом и кораблем первая дорога, которую не забывают ни молодые моряки, ни седые адмиралы. Все, что остается за трапом, измеряется после в другом летосчислении. До службы на корабле будет считаться, как до новой эры".
- Товарищ капитан-лейтенант!
За те несколько секунд, пока я докладывал о своем прибытии, начисто забыв и потому нахально перевирая уставную формулировку, вахтенный офицер, встретивший меня на другом конце трапа, стоял неподвижно, как черная мумия. "Жидковат, - подумал я, угадывая под шинелью худенькую мальчишескую фигуру. - Отнюдь не волк, тем более не морской. Года на четыре постарше меня. А козырьком мне как раз по переносицу".
Но из-под этого козырька сверляще чернели глаза, которые наверняка успели заметить мои нарушения уставной формы одежды: перешитый "в талию" бушлат и вывернутый на всю толщину кант бескозырки. "Ну что, - спросили черные глаза, - пришел на танцы или служить? Может быть, начнем с переодевания?" - "Не стоит, товарищ каплей, - ответил я тоже взглядом, я же не ребенок. И потом, разве плохо, если моряк элегантен? Посмотрите на себя, ведь у вас у самого перешита фуражка, такие козырьки требуют особого заказа..." Черные глаза под козырьком усмехнулись.
- Добро пожаловать, - сказал капитан-лейтенант. И развел руками, показывая на палубу: - Как говорится, просим извинить за неприбранную постель - только что из похода. - Он оглянулся и, увидев показавшегося из-за надстройки моряка, поманил его пальцем: - Афанасьев! Представьте нового матроса командиру.
Афанасьев, увалень с покатыми плечами, на которых блеснули лычки старшины 2-й статьи, подмигнул и, ничего не сказав, неожиданно ловко юркнул вниз по трапу, кивком пригласив меня за собой. Я хотел спуститься так же быстро, но скользнул каблуками по ступенькам, больно стукнулся головой и, будто с турника, плюхнулся на вторую палубу. Афанасьев сделал вид, что не заметил.
- Товарищ командир, новичок к нам, - доложил он, пропустив меня в дверь каюты. И, словно невзначай, спросил: - Этот, что ли, мне на смену?
Командир, сидевший за небольшим столиком, привстал и сразу занял собой полкаюты.
- Заходите, заходите, ждем. И давненько.
Он чуть сдвинул рукав с золотыми нашивками капитана 3-го ранга и взглянул на часы.
- Девять ноль пять? А ждали к девяти ноль-ноль. Так, вам кажется, было предписано?
Чего угодно, а такой дотошности я не ожидал. Человек пришел на корабль не на день-два - и уже счет на минуты. Можно было бы приветить и поласковей.
- Вы свободны, Афанасьев, - сказал командир, а мне показал на кресло, приглашая сесть.
В каюте, напоминающей плацкартное купе, сквозь сизоватый сигаретный дым кругло брезжил иллюминатор. На столике - скатертью со свивающимися углами карта и журнал "Морской сборник" с военно-морским флагом на обложке. За шелковой ширмой угадывалась постель. На серой стене, прямо над столом, фотография допотопного катера. "МО, - определил я, - "Морской охотник" довоенной постройки. И зачем здесь эта старая калоша?"
- Конечно, не салон белоснежного океанского лайнера, - перехватил мой взгляд командир. И усмехнулся чему-то своему. - Но ведь мы здесь не по льготной профсоюзной путевке. Так, что ли, матрос Тимошин?
Да, конечно, это не прогулочная яхта, мысленно согласился я. Но тем более ни к чему и эта оранжерея. В углу каюты стояли два алюминиевых лагуна, в каких обычно варят борщ и макароны. И в этих нелепых вазах красовались сейчас букеты белых астр. В каюте боевого корабля они выглядели странно и противоестественно. И зачем так много цветов? Не торговать же ими, в самом деле... Сентиментален этот "кап-три" и, вероятно, любит Надсона: "Цветы - отдохновение души... очарованье памяти безбрежной!"
"Наверное, из неудачников, - подумал я про командира. - Мечтал когда-то в юности о капитанском мостике крейсера. А вот на ж тебе судьба забросила на СКР. Сейчас начнет, конечно, о чести, о долге, о том, что неважно, где служить, а важно, как служить. Будет воспитывать меня, а в душе спорить с самим собой. Не люблю, кто кренится то на один борт, то на другой: полный штиль, а человек кренится. Вот и этот. С одной стороны, показывает на часы, почему, мол, явились не "тик в тик", а с другой астры в лагунах".
- Расскажите о себе, - сказал командир и начал рисовать на клочке бумаги замысловатые квадратики. Какой-то свой, одному ему ведомый ребус.
Я начал неохотно что-то мямлить о школе, о комсомоле, а сам, не отрываясь, следил за его рукой, водящей по листу карандашом. Чистая, холеная, как у нашего учителя литературы, рука. Даже нет морской традиционной татуировки. Нашивки на рукаве мне уже не казались такими ослепительными - вблизи на них была заметна прозелень. Давно не менял и, видно, долго служит в одном и том же звании. Голова у командира крупная, когда-то шевелюристая, а сейчас вот уже пробились и залысины.
- Ну, так что? - повторил вопрос командир и поднял глаза в темных обводинках от недосыпания - такие проступают, когда снимают очки. И правда, он, как близорукий, провел по глазам ладонью, сощурился. Значит, год рождения... - как бы рассуждал он про себя. - Член ВЛКСМ. Так? Окончил среднюю школу, призван наро-фоминским военкоматом... Командир помолчал, словно к чему-то прислушиваясь, и задумчиво произнес: - Ну и бежит же время! И каким только лагом оно отщелкивает?
И, отбросив карандаш, он с любопытством взглянул на меня, так, словно я только что перед ним очутился. А чему, собственно, удивляться?
Я смотрел на астры и с пятого на десятое слушал, как он рассказывал о корабле, о том, какие задачи будут на меня возложены. Афанасьев, провожавший меня к командиру, оказался прав: я назначен учеником радиометриста, к нему на замену.
В каюте я пробыл минут десять - пятнадцать, и у меня появилось такое ощущение, что разговор с командиром не получился, что главная беседа еще впереди, а эта - так, для проформы.
В дверь заглянул Афанасьев.
- А вот и ваш младший командир, - сказал капитан 3-го ранга, давая тем самым понять, что наше рандеву закончено. И, как бы спохватившись, спросил Афанасьева: - Что у нас сегодня на обед?
- Борщ, плов и компот, - с готовностью ответил Афанасьев.
- Накормите матроса, а дальше - согласно распорядку.
Время для обеда еще не подоспело, но традиция есть традиция, и мне пришлось отведать, как сказал Афанасьев, "рукоделия" кока Лагутенкова.
Пока я без аппетита ковырял вилкой в плове, Афанасьев приправлял мой обед рассказом о первостепенном значении на корабле поварской должности. Примазывается, догадался я, рад небось до чертиков, что скоро домой, и ублажает, и расписывает, какой у них на корабле кок.
- Ты рубай, рубай, не стесняйся, - нажимал на меня Афанасьев. - С добавкой у нас не проблема. А Лагутенков - весь флот нашему кораблю завидует. Говорят, даже флагман пытался его переманить. Да будет тебе известно, что в походе Лагутенков не просто кок, но и сигнальщик. Полная взаимозаменяемость - в руке то бинокль, то камбузный нож. Николай, правда, имеет большую склонность к борщам и систематически повышает свои специальные знания в этой области. В увольнении мы, сам знаешь, кто куда. Куда поведет внутренний компас. А у Лагутенкова курс всегда известен заранее - в книжные магазины. И за какими, думаешь, книгами? По домоводству. Особых разносолов, конечно, не приготовишь, но не макаронами одними сыты. Вот компот. Не компот, а натюрморт!
"Первый компот на корабле, - почему-то с грустью посмотрел я на жестяную кружку. - Первый... А сколько предстоит съесть их до демобилизации?" Один знакомый матрос, который в фитилях ходил, как корабль в ракушках, учил меня: "Ты думаешь, моряки считают службу на дни? Ничего подобного. На компоты. Съел компот - считай день долой". И еще показал он мне карманный календарик, на котором числа были перечеркнуты крестиками: "Съел компот - поставь крестик. И сразу видно, сколько впереди пустых дней".
Тогда мне эта компотная арифметика не понравилась, а сейчас, вылавливая из кружки чернослив, почему-то о ней вспомнил.
Согласно распорядку, на корабле была большая приборка. Не потому ли Афанасьев так поспешно провел меня по всем помещениям? Мы не отдышались даже в рубке радиометриста, где, казалось, сам бог велел задержаться. Это же был наш боевой пост! Мне очень не терпелось дотронуться до рычажков и кнопок радиолокационной станции, включить ее и заглянуть в оживший экран. Но Афанасьев теребил за рукав:
- Пошли, пошли, это все потом, само собой!
Он торопил меня и в машинном отделении, и на ходовом мостике. Получалось, как в одном юмористическом фильме об экскурсоводе: "Посмотрите направо, посмотрите налево. Поехали дальше".
Когда мы снова очутились на верхней палубе, Афанасьев куда-то на минутку исчез и вернулся со шваброй и ветошью.
- От сих до сих, - показал он мой участок приборки. - Надевай робу и шпарь.
Вот тебе и заданьице! А кто он вообще-то такой, этот Афанасьев? Без году неделя старшина 2-й статьи и уже командует так, словно я только за тем и пришел на флот, чтобы выслушивать его указания. Невелика птица подумаешь, две лычки! Мне будто кипятком плеснуло в лицо.
- Послушай, Афанасьев, - сказал я, - ты брось эти штучки, видели мы и почище... Тоже мне командующий нашелся... "От сих до сих"...
Я хотел сказать позанозистей, но у меня всегда так: когда злюсь, плохо формулирую мысль. Потом, когда остыну, приходит то, что надо. Но уже поздно.
Афанасьев нахмурился и сразу изменился в лице. Заметно сдерживаясь, выдавил:
- Матрос Тимошин, делайте, что вам приказано. - И, уходя, обернулся: - Если до фитиля не хотите доболтаться...
А правы были на берегу, только я, кажется, на трапе не спотыкался. Хочешь - верь приметам, хочешь - нет, но все идет враздрай. Думал, что буду сидеть в рубке, копаться в проводах и конденсаторах, а здесь та же самая швабра. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из матросов любил этот популярный приборочный инструмент, но я его ненавидел. Что ж может быть более бессмысленным и унизительным - в век электроники и космоса водить этой самой шваброй по палубе точь-в-точь как современники Колумба: вперед-назад, вперед-назад.
- Ты где квалификацию повышал? - спросил матрос, драивший рядом медяшку.
- Какую? - не понял я.
- А по части швабры! - И матрос хохотнул, довольный, что поймал меня на удочку такой мелкой наживой.
Я промолчал, будто пропустил мимо ушей, не связываться же и с этим.
Может быть, тысячи раз - сначала я пробовал подсчитать, а потом сбился - шатуном моих рук проволокло швабру по палубе. Вот уже совсем чистое, до каждой заклепки, железо. Но проходит мимо боцман, косит глазом.
- Слабо, слабо, товарищ матрос. Не у тещи паркет натираете.
Когда мне уже стало казаться, что не я вожу шваброй, а она мной, приборка наконец закончилась. Согласно распорядку, через двадцать минут нам надлежало собраться в кубрике на спецзанятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15