https://wodolei.ru/catalog/accessories/polka/dlya-polotenec/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Соболев Анатолий Пантелеевич
Рассказы о Данилке
Анатолий Пантелеевич СОБОЛЕВ
Рассказы о Данилке
________________________________________________________________
СОДЕРЖАНИЕ:
ПРЕКРАСНАЯ ПТИЦА СЕЛЕЗЕНЬ
ТАКОЙ ДЛИННЫЙ-ДЛИННЫЙ ДЕНЬ
ШОРОХИ
ЗИМНЕЙ ЯСНОЙ НОЧЬЮ
СИЗЫЙ
МАРТ, ПОСЛЕДНЯЯ ЛЫЖНЯ
КОЛОДЕЦ
ЗВЕНИТ В НОЧИ ЛУНА
ДИКИЙ ВЕПРЬ АРДЕНСКИЙ
"ГРЕНАДА, ГРЕНАДА, ГРЕНАДА МОЯ..."
ЯРОСЛАВНА
ШУРКА-ХЛЯСТИК
ВАН-ГОГ ИЗ ШЕСТОГО КЛАССА
ВОЕННЫЙ ХЛЕБ
________________________________________________________________
ПРЕКРАСНАЯ ПТИЦА СЕЛЕЗЕНЬ
Данилке было лет семь, когда отец впервые взял его на охоту. Засобирался мальчонка ни свет ни заря - дом еще спал, и в синих окнах брезжил рассвет.
- Спи, спи, - шепотом сказала мать, встав проверить опару на пирожки. - Куда в такую рань...
День-деньской бегал Данилка по селу, хвастал дружкам, что поедет на вечернюю зорьку, и все время его не покидало ожидание чего-то необыкновенного, большого и радостного, а к вечеру начали терзать сомнения: не раздумал ли отец? Данилка поминутно выбегал за калитку (уже обутый и одетый "по-охотничьи", уже давным-давно готовый в путь) и все взглядывал вдоль улицы: не покажется ли высокая фигура отца? Но отца все не было и не было.
Данилка совсем уж потерял надежду, когда вернулся отец с работы и позвал его на райисполкомовскую конюшню - запрягать Гнедка. Не было для мальчонки ничего отраднее, чем ходить на конюшню, где так приятно и крепко пахнет ременной сбруей, сеном, конским потом и дегтем, где в стойлах стоят лошади, хрумкают в яслях овес и глухо стучат копытами по настилу. По стенам пригона у деда Савостия развешаны пучки сушеных трав с терпким и душистым запахом. Конюх делает из них отвары и настои от разной лошадиной немочи.
Дед Савостий сидел на телеге без колес и, прижимая к впалой груди прохудившийся хомут, чинил его дратвой. Рядом, положив ему на плечо голову, стоял сивый от старости мерин Серко. Конюх что-то говорил, мерин, закрыв глаза, слушал и шевелил ушами.
- Дед, давай Гнедка! - окликнул конюха Данилкин отец.
- Аюшки! - отозвался дед Савостий и медленно поднялся с телеги. Хватился вот, а хомут-то дырявый, едять его мухи!
- Ходок смазал?
- Смазал. Колесо новое поставил.
Дед стар, худ, на корню иссох, волосы белы и легки, как ковыль, но веселый беззубый рот в сивой кудельке редкой бороденки улыбчив, и по-молодому светлые и чистые глаза живы и остры.
- Овсеца кинул ему. - Возле глаз деда сбежались добрые мелкие морщинки. - Чичас доедять их благородия, и запрягу.
Шаркая треснувшими от времени галошами, надетыми на шерстяной носок, пошел в пригон. По-стариковски пустые, замазанные дегтем холщовые портки его обвисли на острых кострицах.
Данилкин отец задумчиво посмотрел вслед конюху и перевел взгляд на мерина. Серко дремал, осев на заднюю ногу. Из отвислых, с седыми волосками губ его торчали измочаленные былки сена. Шея худая, огромная голова тянет книзу, на спине торчат мослы, а по ребрам, как по забору, можно провести палкой. Одёр. Но Данилка знал, что когда-то Серко был геройским конем и не имел цены, знал, что кавалерийская молодость отца, проведенная в гражданской войне, связана с этой лошадью.
Дед Савостий вывел из пригона приплясывающего Гнедка. Лоснящийся от сытости и молодой силы, жеребец ухватил по пути крупными желтыми зубами бревно коновязи и отодрал щепку.
- Балуй, балуй! - дребезжащим тенорком прикрикнул дед Савостий и стал заводить его в оглобли плетеного ходка.
Жеребец заартачился, вскинул красивую голову, и легкий маленький дед подвзлетел на узде, смешно дрыгая ногами.
- Я те, я те, скотинка безрогая! - грозил конюх, а сам конфузливо косил глазом на начальство.
Гнедко постриг ушами, норовисто топнул передней ногой и протяжно вздохнул, когда на шею ему накинули хомут. Расправляя по широкой, атласно блестевшей спине жеребца сбрую, дед Савостий горделиво сказал:
- Лошадь хлебная, холеная, как поповская...
Лаская взглядом красавца жеребца, Данилкин отец улыбнулся и снова посмотрел на старого мерина, безучастно дремавшего рядом. Конюх перехватил взгляд начальства, и в глазах его появилось просительное и жалкое выражение.
- Еще б послужил, я б подковал его.
- Куй не куй - на живодерню время приспело, - сказал Данилкин отец, и слова его прозвучали приговором.
Конюх покорно замолчал, тужась затянуть супонь. Данилкин отец отстранил старика и одним сильным движением затянул супонь. Дед Савостий потерянно стоял рядом, жалкая, извинительная улыбка присохла к его фиолетовым губам. Данилкин отец взглянул на старика, что-то хотел сказать, но, так ничего и не промолвив, хмуро разобрал вожжи.
- Залезай, - почему-то недовольно приказал он сыну, и Данилка с радостью, что наконец-то запрягание кончилось, проворно забрался в плетенный из ивовых прутьев ходок.
Когда выезжали со двора, на Гнедка с лаем и притворной яростью кинулись три собаки деда Савостия. Закипели возле морды, высоко подпрыгивая и крутясь в воздухе. Гнедко вскидывал голову, фыркал, бил копытом. Данилкин отец молча достал бичом рыжего кобеля, тот с визгом сиганул в сторону, отпрянули и другие. Данилка и отец оглянулись. Дед Савостий стоял возле мерина и глядел им вслед, прижимая лошадиную голову к своей бороденке. И мерин и конюх были так стары и сиротливы, что у Данилки защемило сердце, а отец вздохнул и огрел бичом Гнедка. Жеребец присел от возмущения и скосил назад злой глаз. Отец погрозил ему кнутовищем, и Гнедко, недовольно встряхивая гривой, нехотя взял рысью.
Данилка вертел головой, выглядывая дружков. Его так и подмывало погордиться перед ними. Как нарочно - ни одного, будто метлой улицу вымело. Когда не надо - торчат на каждом плетне, а когда надо - не доищешься.
У дома отец остановил. Мать вынесла на крыльцо отцовскую двустволку и Данилкину малопульку, поставила высокие болотные сапоги с голенищами выше колен, с ремешками, чтобы пристегивать к поясу.
Отец переобувался прямо на крыльце, а мать что-то недовольно говорила ему, поглядывая на Данилку. Мальчонку охватило беспокойство, он знал, что мать против поездки и - чего доброго! - еще уговорит отца не брать его с собой. Данилка заелозил на месте.
- На медведя, что ль, едем, - пробасил отец, притопывая сапогом, чтобы удостовериться, ладно ли вошла в него нога.
Данилка по лицу матери догадался, что она сдалась, и от сердца у него отлегло.
Отец сунул в передок клетку с подсадной уткой. Кряква, привыкшая к поездкам, что-то прошептала сама себе и улеглась, сунув нос под крыло и уставив на Данилку черную дробинку. Посмотрела с какой-то затаенной хитрецой и закрыла глазок. Уснула, видать. Этого Данилка понять не может: на охоту же едут!
Отец положил в ходок еще пару коричневых утиных чучел, ружья, патронташ. Ну и долго же он собирается!
Зорька, легавая собака, давно уже крутилась возле ходка, беспокойно поглядывая на хозяина. Отец посадил собаку в ходок. Счастливая Зорька лизнула Данилку прямо в губы. Он недовольно утерся. Зорька - незаменимая спутница отца на охоте. Пегая - черная с белым, с длинной шелковистой шерстью волнами. Шишка у нее на затылке большая. Отец говорит, что собак надо выбирать по висячим ушам и по шишке на голове. Если шишка на затылке - значит, умная собака. Данилка любит щупать этот бугорок у Зорьки, а потом щупает затылок у себя. У Данилки бугорка нет. Он даже стукался затылком о стену, чтобы шишка выросла. Постучит-постучит, пощупает - нет, нету. Обидно. У Зорьки есть, у него нету. Сказал об этом как-то отцу, тот засмеялся и ответил, что пусть Данилка не горюет: пока вырастет, набьет себе всяких шишек, такова жизнь.
И чего так долго собирается отец! У Данилки даже кожа зудит от нетерпения, он не может найти места на соломенной подстилке в ходке.
Но вот сел отец, разобрал вожжи, и только было тронулись, как на крыльцо выскочила мать с узелком.
- Пирожки, пирожки забыли!
Ну что за наказанье! Тут охота ждет, а она с пирожками! Кому они нужны!
Однако отец взял.
Наконец-то поехали! Данилка опять завертел головой: видят ли дружки, как едет он на охоту? Ни одного! Сквозь землю провалились, что ли! Наверно, торчат на свадьбе. На другом конце села гулянка у Васьки Губатого - старший брат женится. Если бы не на охоту, Данилка тоже бы убузовал туда.
Выехали за село. Распахнулись сырые поля, тут и там блестят апрельские лывы. Освобожденные от снега луга, покрытые прошлогодней жухлой травой, просматривались далеко-далеко, до самых Алтайских гор на окоеме. Земля не совсем еще очнулась от зимней спячки и задумчиво ждет хорошего тепла, чтобы буйно погнать соки травам, цветам, хлебу. Они едут рысцой по ухабистой раскисшей дороге. Гнедко бросает в ходок ошметья грязи, посверкивает полированной сталью стертых подков. Когда ходок сильно встряхивает, в передке недовольно крякает утка.
Свежий ветер с полей приятно холодит лицо, щекотливо забирается в рукава пальтишка, и от этого становится бодро и весело. Данилка бесконечно счастлив и во все глаза смотрит на родную степь, на дальние горы, на опускающееся неяркое солнце, на светлые колки голых еще берез и ждет не дождется, когда же наконец приедут они на место и будут бабахать из ружей. И сердце его сильно стучит от радостного ожидания.
Отец покуривает папиросу, озабоченно оглядывает вспаханные поля. По коричневым, глянцево блестящим на солнце бороздам ходят важные, отливающие чернью грачи и выклевывают длинных красных червей. Порою отец останавливает лошадь, спрыгивает с ходка, берет комок земли, растирает его в ладонях, нюхает и долго ходит по пахоте, что-то высматривая. Грачи лениво подвзлетывают, уступая дорогу. А Данилка сгорает от нетерпения: ну когда же наконец будет охота?
- Поспела земля, сеять пора. "Красному партизану" уже можно и начинать, - говорит отец, залезая в ходок. - Вспахали неплохо. Это, брат, победа. - Он улыбается, но тут же становится озабоченным. - Как-то проведут они первый сев? То каждый для себя старался, а теперь сообща, колхозом.
- Пап, а когда стрелять будем? - нетерпеливо спрашивает Данилка.
- Мне бы твои заботы. Тут голова кругом идет: посевная начинается, а колхозы маломощные, тягла нету, кони заморенные.
- А мы скоро приедем на охоту?
- Скоро. - Отец улыбается в рыжеватые усы. - Не спеши. Видишь, солнце где еще...
Солнце действительно еще высоко, и Данилка думает, что могло бы оно быть и пониже, побыстрее садиться. Зорька шастает по пахоте, вспугивает грачей, но, видать, она их не считает за настоящую птицу и не обращает на них никакого внимания. Зорька давно уже выскулила у отца разрешение соскочить на землю и теперь то бежит рядом с ходком, то позади, то вдруг пересечет дорогу жеребцу, и Гнедко недовольно всхрапывает. Длинный лохматый хвост Зорьки уже отсырел и обвис сосульками. Отец краем глаза следит за собакой: вдруг вспугнет кого. На коленях он держит ружье. Но Зорька бежит спокойно и Только изредка шустрым порыском уходит в сторону, и отец тогда настораживается, но навстречу собаке на холмике вдруг встает столбиком суслик и, испуганно свистнув, скрывается в норке. Зорька возвращается, а на дальних пригорках торчат, как стручки, суслики и тревожно пересвистываются.
Гнедко покрылся потом - рассолоделая дорога не легка. Как только отец зазевается, так лошадь переходит с рыси на дробный шаг и косит глазом назад.
- Но-но! - Отец грозит бичом. - Ишь, варнак!
Гнедко недовольно трясет головой и опять переходит на рысь. Он припадает на правую переднюю, засекается. Отец хмурится, внимательно смотрит на ноги жеребца.
- Перековать надо, не видит, что ли, дед! - сердито говорит он и вдруг натягивает вожжи и почти шепотом останавливает Гнедка: - Тпру-у! Не спуская глаз с ложбинки и потихоньку соскальзывая с ходка, отец шепчет сыну: - Подержи вожжи.
Сухо щелкают взведенные курки двустволки. Отец идет к лыве, чуть приседая, упруго и осторожно. У Данилки на высоком вздохе замирает сердце. Он уже увидел, что какая-то пестрая птица неподвижно сидит на воде. Вроде селезень! Данилка боится дышать, ждет, когда отец вскинет ружье, ахнет и гулко раскатится по полям выстрел, а Зорька кинется в воду и принесет птицу.
От жуткого восторга у мальчишки по спине бегут знобкие мурашки. Но Зорька ведет себя как-то странно: шастает по сторонам, тычется носом в землю и никакого внимания на селезня. Отец вдруг громко плюется и идет обратно.
- Коряга, - говорит он. - Повернута так, что отсюда на селезня похожа. Березовая коряга.
С досадливым смешком залезает отец в ходок и берет у сына вожжи.
- А я думаю, чего это Зорька стойку не делает, - смущенно похохатывает он, и серые жесткие глаза его мягчеют. - Пошел! Но-о!
Подъезжают ближе. Данилка видит: и вправду коряга торчит из воды. Что же это такое? Только что был селезень, прекрасный селезень, которого подстрелил бы отец, а Данилка потом рассказал бы своим дружкам, и они полопались бы от зависти. И вот - просто коряга! Данилка готов зареветь с досады, у него щиплет в носу, он начинает шмыгать им.
- Ну, ну... - Отец ласково усмехается, поняв состояние сына. - Все еще впереди, как сказала одна бабка, прожив девяносто девять лет.
Ехали еще долго. Наконец приехали на место, вернее, не на место, а туда, где останется Гнедко и ходок. Это на пригорке, возле еще не опушенного листом березничка. Отец распряг коня, привязал его к ходку. Потом он забирает ружья, клетку с кряквой, Данилку сажает себе на плечи и долго идет по трясинистой почве, огибая болотце, идет к озеру, которое багряно и ярко блестит ниже земли. Добираются до шалашика-скрадка на берегу озера. Снимая сына с плеч, отец говорит довольно:
- А ты увесистый, парень. Я аж вспотел. Сейчас крякву посадим, чучела - и начнем.
Данилка с любопытством осматривается. Вот где они будут охотиться! Озеро большое, пылает закатом, вдали - светлее, легче, вблизи - гуще, синее. На том берегу - низкий горизонт, и кажется он далеким-далеким, на краю света. Резко пахнет большой водой и отопревшей землей.
Отец выпускает утку из клетки, привязывает ее веревочкой за лапку к колышку, а колышек вбивает в землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20


А-П

П-Я