Это был третий год войны. Война уже перестала быть интересной, и Леньке уже давно расхотелось бежать на фронт. В начале войны он пробовал это сделать: собрался, насушил сухарей, достал из "казачьего сундука" саблю и кожаный подсумок, даже написал домашним письмо. Но убежать ему удалось очень недалеко, - поймали его на лестнице, на второй площадке.
Теперь даже играть в войну было скучно. Еще год тому назад Ленька писал стихи:
Бомба, как с неба упала,
Тут вот она и летит.
Бедный, о бедный солдатик
Тот, в кого будут палить...
Теперь ему даже вспомнить было стыдно, что он занимался такими пустяками. Всю эту осень он писал приключенческие рассказы и большой авантюрный роман, в котором участвовали цыгане, разбойники, контрабандисты и сыщики и который назывался таинственно и страшно - "Кинжал спасения".
Но зима выдалась веселая.
Первую весть о надвигающихся переменах принес Леньке крестный брат его Сережа Крылов, по прозванию Бутылочка. Мальчик этот принадлежал к числу тех "бедных", которые особенно щедро одаривались перед праздниками подержанными вещами из казачьего и других сундуков. Родная мать Бутылочки - пожилая поденщица Аннушка - с незапамятных времен ходила в дом мыть полы и убирать квартиру. Ленькиным же братом Сережа считался потому, что Александра Сергеевна когда-то крестила его, была его восприемницей. Бутылочка был года на полтора старше Леньки и выше его на голову, однако умудрялся каким-то образом очень долго донашивать Ленькины штаны и матросские куртки. Застиранные, выцветшие, с потеками синьки в самых неподобающих местах, эти старые вещи плотно облегали сухопарую фигурку мальчика, который и сам казался Леньке каким-то застиранным и выцветшим. Даже на лице его, очень бледном и некрасивом, то тут, то там проступали синие пятна. Это не мешало Леньке любить Сережу и радоваться, когда тот нежданно-негаданно, раза два-три в год, появлялся - откуда-то издалека, из-за Обводного канала, с таинственной Везенбергской41 улицы...
Когда-то давно, когда ребята были еще совсем маленькие, Аннушка привела Сережу поздравить крестную мать с днем ангела. Мальчики весь день просидели на подоконнике в детской, с увлечением играя в неизвестно кем выдуманную игру: натаскали откуда-то склянок и пузырьков и изображали аптеку. До вечера они по очереди продавали друг другу пластыри, горчичники и касторку, а вечером на парадной заверещал звонок и через минуту послышался ликующий вопль маленького Васи:
- Гости приехали!..
В прихожей уже слышался смех и голоса Ленькиных двоюродных братьев и сестер. Пора было кончать игру. Сережа, который до этого был весел и оживлен, замолчал, заскучал, глаза его наполнились слезами, и, склонив по-старушечьи голову, он жалобно и как-то нараспев протянул:
- Гости придут - все бутылочки побьют...
С тех пор и осталось за ним это прозвище - Бутылочка.
Теперь Бутылочка учился уже во втором классе городского четырехклассного училища, ходил в фуражке, говорил хрипловатым голосом и, когда, здороваясь, целовался с Ленькой, от него попахивало чем-то очень взрослым и очень знакомым; так пахло когда-то в кабинете отца и в дачных вагонах с надписью "для курящих".
На святках Бутылочка был у Леньки в гостях. Мальчики пошумели, поиграли, потом забрались с ногами на стулья и долго разглядывали картинки в журналах. В одном из журналов была напечатана фотография: Николай II на фронте награждает группу солдат георгиевскими крестами. Сережа прочитал подпись под картинкой, помолчал, усмехнулся и сказал:
- Скоро ему полный каюк будет.
- Кому? - не понял Ленька.
- А вот этому, - ответил Бутылочка и не очень почтительно потыкал пальцем в самую физиономию царя.
- Почему каюк? - опешил Ленька.
- А вот потому...
Худенькое лицо Бутылочки стало серьезным и даже зловещим.
- Побожись, что никому не скажешь.
- Ну?
- Что "ну"? Ты не нукай, а ты побожись.
- Божиться грех, - сказал, поколебавшись, Ленька.
- Ну ладно, можешь не божиться. Скажи тогда: "честное слово".
- Честное слово.
- "Никому не скажу"...
- Никому не скажу.
- И крёстненькой не скажешь?
- И крёстненькой...
Тогда Бутылочка оглянулся, вытаращил глаза и зашипел:
- Царица у нас шпионка. Не веришь? Какая? А вот такая - Александра. Она через Распутина42 все военные тайны своим немцам передавала...
- А цагь? - прошептал Ленька, бледнея от одного сознания, какую страшную тайну он на себя берет.
- И царь тоже хорош. Вот увидишь, скоро они все полетят кверх кармашками... Только ты, Леша, смотри никому не говори.
- Я не скажу, - пробормотал Ленька.
Однако беречь Сережину тайну Леньке пришлось очень недолго. В феврале застучали в городе пулеметы, замелькали красные флаги, банты. Новое слово "революция" ворвалось в Ленькину жизнь.
Свергнутого царя ему не было жаль. В первый же день, отправляясь в училище, он нацепил на фуражку красную ленточку.
Царя не стало, появилось правительство, которое называлось Временным, но в Ленькиной жизни и в жизни его семьи мало что изменилось.
Мать бегала по урокам. Как и прежде, к ней приходили ученики - большей частью маленькие девочки с огромными черными папками "Мюзик". Девочки без конца разучивали гаммы и упражнения, - мешали заниматься, читать, учить уроки. Зубы у матери по-прежнему болели. И по-прежнему в комнатах пахло чесноком и ландышем.
А в городе и в стране уже ни на минуту не утихал свежий ветер. Конечно, Ленька не понимал и не мог понять всего, что происходит в мире. Ему в то время не было еще девяти лет. Он видел, что начавшаяся в феврале веселая жизнь - со стрельбой, флагами, пением "Марсельезы" и "Варшавянки" продолжается. А разобраться во всем этом - почему стреляют, почему поют, почему шумят и ходят под окнами с красными флагами - он не мог, хотя жадно прислушивался ко всем разговорам и давно уже с увлечением читал газеты, которые в тот год плодились, как грибы после хорошего дождя. Газеты были с самыми удивительными названиями. Была газета "Копейка", которая и стоила всего одну копейку. Была газета "Черное знамя". Выходила даже газета, которая называлась "Кузькина мать".
В газетах и в разговорах взрослых то и дело мелькали новые, не знакомые Леньке слова: "манифестация", "милиция", "пролетариат", "оратор"...
Летом Ленька впервые услышал слово "большевик".
В городе готовились к выборам в Учредительное собрание43. Стены домов, заборы, фонарные столбы, афишные тумбы, ворота - все, на чем можно было наклеить клочок бумаги, было сверху донизу залеплено предвыборными плакатами разных партий. Партий этих было так много, что не только Ленька, но и не каждый взрослый мог без усилий разобраться в их направлениях и программах. И все-таки нашлась одна партия, которая сразу же, уже одним названием своим завоевала Ленькино сердце. Эта скромная партия, шедшая в предвыборных списках под номером 19, именовалась "партией казаков". Весьма вероятно, что где-нибудь на Дону или Кубани, в казачьих станицах, у этой партии были и вожди и последователи, но можно поручиться, что в столичном городе Петрограде не было у нее более ярого приверженца и более страстного пропагандиста, чем этот вихрастый и низкорослый ученик второго приготовительного класса. Может быть, Ленька вспомнил, что отец его был хорунжим сибирского казачьего полка; может быть, сыграло тут роль очарование "казачьего сундука", может быть, самое слово "казак", знакомое по "Тарасу Бульбе", по мальчишеской игре в "казаки-разбойники", покорило и вдохновило его... Как бы то ни было, но этот мальчик, в жилах которого не было ни одной капли казачьей крови, вдруг самочинно объявил себя казаком и членом казачьей партии. Сам он голосовать еще не мог, зато делал все, чтобы увеличить число голосующих за "свою" партию. Он приставал ко всем взрослым с просьбой отдавать голоса за список № 19. Он написал от руки несколько десятков плакатиков: "Голосуйте за партию казаков № 19" - и мужественно, побеждая стыд и застенчивость, развесил эти воззвания с помощью кнопок и гуммиарабика на стенах и заборах соседних домов. Обнаружив, что у казачьей партии нет своего печатного органа, он задумал издание газеты, которая называлась "Казачья быль" и под заглавием которой стояло: "Орган партии казаков № 19". Он даже вывесил на Фонтанке, у Английского пешеходного мостика44, объявление, в котором сообщалось, что принимается подписка на "Казачью быль", орган партии казаков № 19... Два дня после этого Ленька с трепетом прислушивался к звонкам, ожидая наплыва подписчиков... На его счастье, подписчиков почему-то не оказалось.
...Однажды он зашел в "темненькую", в комнату, где жила Стеша, уже второй год служившая у Александры Сергеевны "за горничную и кухарку".
Стеша сидела на кровати и штопала чулок.
- Стеша, скажите, пожалуйста, - сказал Ленька, - вы в Учгедительное собгание голосовать будете?
- А что ж... Почему? И буду, - засмеялась Стеша. - Все будут, и я буду.
- А вы за кого будете голосовать?
- А это, Лешенька, мое дело. Об этом не спрашивают. Это называется тайна избирателя.
- Хотите, я скажу, за кого вам голосовать? - сказал Ленька. И, оглянувшись, шепотом договорил: - Вы за девятнадцатый номер, за партию казаков голосуйте.
- Вот еще! - усмехнулась Стеша. И, так же оглянувшись, таким же таинственным шепотом сказала: - А если я, представьте, за четвертый хочу?
- Какой это четвертый?
- Не знаете? Это партия большевиков называется.
- Как?.. Большевиков? Каких большевиков?
- А вот таких. Не слыхали? Это наша партия. Рабочая.
И, выдвинув из-под кровати свой маленький деревенский сундучок, где хранилось все ее небогатое имущество - ситцевые платья, платки, башмаки, банки с помадой, пустые коробки из-под конфет, пастилы и мармелада, - Стеша порылась в нем и достала сложенный вчетверо плакат, на котором был изображен усатый широкоплечий человек в черной кепке, державший в поднятой мускулистой руке белый конверт с надписью "№ 4".
"Эх, жалко я не нарисовал ничего на своих плакатах", - подумал Ленька. Он представил, какого замечательного, усатого и чубатого казака с пикой наперевес можно было бы изобразить на плакате. Но теперь было поздно этим заниматься.
Укладывая на место вещи, Стеша уронила на пол какую-то фотографию. Ленька поднял ее. На толстой пожелтевшей, с обломанными углами карточке довольно большого, "кабинетного" размера был изображен высокий усатый человек в черной, похожей на круглый пирог барашковой шапке и в длинном, наглухо застегнутом зимнем пальто с таким же барашковым воротником.
- Кто это? - спросил Ленька.
- Да это ж мой брат, Лешенька, - с улыбкой ответила Стеша.
- У вас разве есть бгат? - удивился Ленька.
- Есть, детка.
- А где же он?
Стеша вздохнула.
- Далеко, Лешенька. Он до войны шесть лет в Сормове жил, на паровозном заводе работал. А сейчас - на войне, на фронте.
Человек на фотографии был чем-то похож на рабочего с плаката: такие же усы, такие же сильные широкие плечи.
- Он тоже большевик? - спросил Ленька.
Стеша не ответила.
Ленька еще раз посмотрел на карточку, посмотрел на Стешу.
- Вы не похожи, - сказал он.
- Ну вот, - обиделась девушка, отнимая у Леньки фотографию. - Очень даже похожи. Только что разве усов у меня нету...
Предвыборная борьба, в которую так неожиданно включился Ленька, отвлекла его от занятий, более подобающих его возрасту и положению. Осенью он должен был держать вступительные экзамены в реальное училище. Готовился он кое-как, наспех, в середине лета захворал коклюшем и месяц с лишним провалялся в постели. Неудивительно, что, когда пришла пора идти на Восьмую роту в мрачное казенное здание 2-го Петроградского реального училища, Ленька чувствовал себя не очень уверенно. Русский язык и закон божий он знал лучше, волновался главным образом за арифметику. Но именно здесь, на этом нелюбимом предмете ожидал его триумф, к которому он никак не был подготовлен.
Маленький, похожий на чижика человек (впоследствии оказалось, что фамилия его Чижов, а прозвище Чиж), подергал козлиную бородку, ехидно посмотрел на мальчика из-под золотых очков и сказал:
- А нуте-с, молодой человек. Подойдите ближе. Руки из карманов выньте. Так. Скажите: что будет тяжелее - пуд сена или пуд железа?
На Ленькино счастье, он слыхал когда-то эту шуточную задачу. Но как она решается, он забыл.
"Железо, конечно, тяжелее, - подумал он. - Но тут какой-то подвох, тут что-то наоборот..."
И, собираясь перехитрить экзаменатора, он уже хотел сказать: "Конечно, пуд сена тяжелее". Но взглянул на Чижика, который смотрел на него посмеиваясь и накручивая жидкую бороденку на блестящую пуговицу вицмундира, вовремя спохватился и хриплым голосом, громко, по-солдатски ответил:
- Пуд пудом и будет.
- Молодец. Соображаешь, - осклабился Чиж, показывая прокуренные зубы. Можешь идти. Выдержал.
На следующее утро, явившись с матерью к подъезду реального училища. Ленька увидел свою фамилию второй в списке выдержавших приемные испытания в первый класс. Впоследствии он узнал, что эту задачу про сено и железо Чиж задает на экзаменах почти всем поступающим. И даже самые способные и сообразительные редко отвечали правильно. Где же тут, в самом деле, сообразить, что сено и железо весят одинаково, если в эту минуту у тебя все поджилки трясутся, если перед носом твоим страшно блестят очки экзаменатора, сверкают пуговицы и ордена на его парадном мундире, если ты чувствуешь себя таким маленьким и потерянным в этой огромной зале, с высокими казенными окнами и с пустой золоченой рамой на стене, в которой еще совсем недавно стоял во весь свой невысокий рост самодержец всероссийский, государь император Николай II.
Первого сентября, облачившись в новенькую черную шинель и в черную с оранжевыми кантами фуражку, затянувшись кожаным поясом, на мельхиоровой пряжке которого были вытиснены буквы "2 ПРУ", Ленька отправился на молебен и на первый урок в училище.
Он плохо запомнил, как и чему учили его в реальном училище. Запомнился ему небольшой полутемный класс, высокая желтая учительская кафедра, сосед его по парте - сын книготорговца Тузова, которого учителя почему-то называли Тузов-второй;
1 2 3 4 5 6 7