Просто душа очистится чистотой неба и отлетит к Богу, и больше не возвратится в это тело. И это так прекрасно!
Недавно я оказалось на юге именно в «бархатный сезон». В Москве было уже холодно, а в Сочи - золотая осень. Я люблю этот замечательный белый город и стараюсь почаще его навещать.
В этот раз после семинара я обнялась с одной очень милой женщиной, которая недооценивала своего тела и всегда стеснялась его необъятных размеров. Когда она прижала меня к себе, я почувствовала, что в моей душе произошел какой-то сдвиг: мне захотелось, чтобы она не отпускала меня из своих объятий, мне хотелось чтобы она подольше подержала меня у своей пышной груди.
Но мы расстались, и я пошла к берегу моря. Только что проехала поливальная машина, и воздух наполнился тем самым неповторимым южным, но уже осенним ароматом. Откуда-то сбоку потянуло шашлычком. И тут меня осенило, отчего меня так манит юг: я вспомнила, как меня держала на руках очень большая женщина. Она была необыкновенно мягкая, теплая, удобная и добрая. Ее грудь и живот были, наверное, как перина с двумя пуховыми подушками, а тёмные глаза были нежными, бархатными и улыбчивыми.
Было тепло, светило осеннее солнышко, небо было бледно-голубым, по воздуху разносился запах углей и жареного мяса. Мне было около восьми месяцев, и я ещё никогда не пробовала и даже не знала о существовании такой еды. Подошел высокий худой мужчина с седыми волосами и усами. Они разговаривали на каком-то незнакомом мне языке, но, как это ни странно, я их понимала. Он дал женщине кусочек теплого мяса, и она с опаской сунула его мне в рот: «Может рано ей давать жареное мясо?» Мужчина улыбнулся, глядя с каким удовольствием я вцепилась в мясо: «Такой отважной пацанке? Можно! Смотри, раз зубы у неё уже есть, значит, и мясо можно! Пусть ест, совсем оголодала на этой войне проклятой». Мужчина поцокал языком, покачал головой: «Вах-вах, что война делает с народом! Доктор совсем не отдыхает, не нянчит ребенка…» вот откуда у меня такое доверие к лицам кавказской национальности и любовь к шашлыку…

Я так редко видела одно и то же лицо, что для меня все лица были родными, потому что перед появлением каждого человека появлялся мой Ангел и давал мне знак. Мы часто обменивались знаками и хорошо понимали друг друга. Он всегда приводил ко мне очень добрых людей, которые носили меня на руках, кормили, любили. И я их любила. Иногда ко мне подходила мама и брала на руки. Сколько я себя помню, от неё всегда пахло йодом, хлоркой и чем-то ещё медицинским. Запахи тогда я различала лучше, чем цвета. Но больше всего мне нравилось, когда меня держали на руках и гладили. Гладили спинку или по головке. Вот таков мой язык любви - прикосновения и поглаживания!
Галя до половины февраля была очень хороша, рано стала сидеть, рано показались зубы, рано начала стоять, а затем всё остановилось. За всё время жизни в Баку она не прибавила ни грамма в весе. Весит 8.700. у нее 10 зубов. Ходить не начала. Очень часто болеет… я получаю гроши и не могу её кормить, как следует. …
Это произошло совсем не потому, что меня нечем было кормить. В одиннадцать месяцев я первый раз в своей жизни влюбилась! Это было уже тогда, когда мы нашли своё пристанище в Бакинском 370 госпитале. Меня положили в койку к одному молодому офицеру, который попал в госпиталь на «долечивание» и заболел там ещё больше. какая тоска его глушила, не знал никто, но выздоравливать он упорно не хотел.
Когда ему принесли меня, вначале он разозлился и попросил убрать это безобразие. А я сидела на краю его койки, смотрела на него голубыми глазами и видела в нем… мужчину. Мне так не хватало мужского тепла, не смотря на то, что мужчин в моём окружении было очень много. Я пользовалась огромной популярностью, и многие считали за праздник заполучить меня к себе. Они грели меня, подкармливали, оплачивая таким образом, тепло моего тела. А этот был совсем другим! В его глазах была какая-то неизбывная тоска.
Моё сердце сжалось от боли и сострадания. На глазах появились слезы: «Неужели сейчас он меня прогонит? Я не хочу, я не хочу!» И на свой страх и риск, включив всё своё обаяние, я поползла к нему.
Я ползла по краешку его койки со счастливой улыбкой и доползла до его глаз. Мы посмотрели друг другу в глаза и сразу же провалились в их глубину. Он улыбнулся еле заметной, слабой улыбкой и протянул мне руку. Я залезла под его одеяло, прижалась к Нему и мы оба заснули в любви и покое.
Я начала капризничать и не могла долго находиться с другими, а успокаивалась только тогда, когда меня приносили к Нему. Он брал меня под своё одеяло, когда лежал, держал меня на руках, когда садился… Через какое-то время Мой мужчина стал быстро поправляться, уже начал ходить и стал куда-то уходить, но никогда не носил меня на руках. Я всё чаще оставалась одна, т.е. без Него, потому что другие раненые меня интересовали мало. Ну, разве что-нибудь дадут вкусненького… Тогда я могла снисходительно задержать своё внимание на несколько минут.

Однажды, когда кто-то держал меня на руках, я увидела Его. Он подошёл ко мне в непривычной для меня одежде - в военной форме - и от этого был ещё красивее. Он улыбался, и улыбка его была такая счастливая, что я заподозрила недоброе. Я поняла, что никогда Его больше не увижу. Рядом с Ним стояла невысокого роста и очень красивая молодая женщина. Я её знала, и раньше она мне очень нравилась. Он прощался со мною, что-то говорил, а я во все глаза смотрела на неё: женщина, настоящая женщина, не то, что я! Она - большая, красивая, способная давать и принимать любовь совсем не так, как я.
Внутри меня всё окаменело. Я уже ничего не видела. От своего бессилия, зависти, своей никчемности и обиды я даже не могла плакать. Он взял меня за ручку, ещё раз улыбнулся, попрощался и ушел. И она ушла с ним… «Предатель! Воровка!»
Сердце полно воров - это обида, страх, отчуждение. Мой Ангел хорошо знал о моих чувствах, он пытался меня утешить, но я больше на него не реагировала. Он мне больше был не нужен. Мне был нужен Он - мой любимый, единственный - и я отворачивалась от своего Ангела. Я стала отказываться от еды, начала болеть.
Иногда мы ночевали в читалке. Я тогда не знала, что так называлась большая комната в библиотеке. Когда-то в ней стояло много столов и стульев, а сейчас все столы были составлены в проходах библиотечных стеллажей, а на них навалены стулья. От сильного горя я не могла есть, меня ничто не радовало. Я признала свою никчемность пред глазами любимого и решила умереть. Улучшив момент, когда мой Ангел отправился по каким-то своим делам, я сползла с облезлого дивана и поползла вдоль стеллажей. Я ползла в темень, в черноту, на край земли.
На краю Земли было очень холодно. Я лежала на боку и замерзала. У меня было чёткое понимание, что стоит мне сделать только одно движение телом в сторону бездны, и я туда улечу. Жизнь моя земная на этом остановится, но начнется другая. Меня не будет ни для кого. Никто больше не погреет и не погреется, никто не прикоснется ко мне, не потрется своим телом об меня. А мне и не нужно больше… Я поняла, что смерть - это пустота в сердце. Другого желания, кроме желания исчезнуть в этой пустоте, у меня и не было, но я отчего-то медлила.
И вдруг я услышала, что меня ищут. Меня звали по имени женские и мужские голоса. Света не было - ни керосиновой лампы, ни свечей. Кто-то пытался разбирать стулья и отодвигать столы, но никто не был даже уверен, что я в читалке. Надеялись, что я где-то в палатах, опять у кого-нибудь под боком.
Я, мстительно наслаждаясь, не подавала никаких признаков своего присутствия. И вдруг услышала жалобный голос мамы: «Доченька!» Сколько тоски было в этом голосе, сколько боли! Еще бы: в молодости она потеряла двух своих дочерей - Риту и Манюську, которые умерли в одну ночь. Одной было 10 месяцев, а другой на год больше. позже она потеряла еще одну дочь, которая умерла в полугодовалом возрасте. А тут и я пропала…
Так вот, я услышала голос мамы, её стон: «Доченька!», и впервые осознала, что у меня есть мама. И я подала голос. Я смогла заплакать! Меня вытащили из какого-то угла мокрую и заледеневшую. Мама прижала меня к себе, и её тело содрогалось от сдерживаемого крика. А я скулила так горько, будто жаловалась маме, что меня никто не любит, никому я не нужна, даже ей. Мама тихо плакала вместе со мною и, покачивая, поглаживала мне спинку. Я смогла прочитать её мысли и услышала горькие слова, обращенные к моему папе:
«…ты спрашиваешь, как я устраиваюсь. Я и сама не знаю, как. Я так измучилась с детьми, потому что они хотят есть, а им нечего дать и я страшно этого боюсь».
Родившаяся от случайной беременности, отвергнутая своей матерью ради великой цели, не знавшая своего отца и с самого младенчества покидаемая любящими и любимыми мужчинами, я всю жизнь ходила согбенная и всегда слышала окрик: «Выпрямись! Не сутулься!», что приводило меня в бешенство. Но никто в то время не придавал какого-либо значения психологическим аспектам окружающей обстановки во время роста детей, да и науки такой, как психология, в нашей стране не было. И потому не знала моя мама, что я страдаю и умираю без любви, что только жалость к ней и внутренний страх причинить ей боль и печаль удержали меня на этом свете.
«… их надо накормить, а Галя маленькая, ей и молоко нужно, и много ещё что. Тем более что, несмотря на все мои усилия, Галинка делается все больше похожей на того котенка, у которого была сломана спина - огромный живот, худенькая, синяки под глазами. Тут все один к одному - жара, несоответствующее возрасту питание, отсутствие ухода…
Утром сажаю Галю в саду на скамейке и ухожу на работу, а она сидит. Изредка выхожу, погляжу, дам воды. Так до часу дня, затем несу домой спать. Сегодня достала какую-то кроватку для новорожденных очень маленькую и высокую. Сейчас Галя спит в ней на улице…
Галочка все худеет, выглядит плохо...»
Теперь я знаю, что дети должны расти в любви и радости. Им необходимо наслаждаться всем, что предлагает этот мир: радостно танцевать, как танцуют козлята; стремиться все исследовать, играть и неожиданно пугаться, как это делают котята; всё попробовать на вкус подобно поросятам. Мир прекрасен для них, если дети сохраняют свое врожденное воображение живым, если наделяют все вещи особым видением. Только тогда они смогут развиваться гармонично, и вырасти в счастливых взрослых, способных делиться с другими своей любовью без вреда самому себе.
Но любящая нас Жизнь не ставит перед нами неразрешимых задач. Она ставит только те задачи, которые мы способны разрешить, однако мы должны приложить все зависящие от нас силы. Цыпленок должен сам пробить скорлупу своего яйца, чтобы начать жить.
Сидя на своей лавочке, позабытая и заброшенная всеми, я росла в ощущении внутренней боли оттого, что маме трудно и нет времени для отдыха. Я боялась и страдала за неё, пожалуй, больше, чем она сама за себя. Я часто отказывалась от еды, не доедала того, что она давала мне, чтобы хоть что-нибудь досталось и ей. Я всё больше и больше любила её - такую усталую и несчастную - и страшно боялась её потерять.
Я научилась этому у неё, я чувствовала, что она меня не так любит, как боится за меня. боится потерять меня, боится, что со мною что-нибудь случится, боится, что я заболею и умру. У неё уже был такой опыт - умерли три дочери. Когда родились мальчики, она как-то успокоилась, но, увидев, что у неё снова родилась девочка, она стразу же неосознанно испугалась той воображаемой боли, которую я могу ей причинить, основанной на прошлом опыте. И я старательно подпитывала её страхи своими болезнями или исчезновениями. Со мной всегда что-нибудь случалось. Вот так мы передавали друг другу эти чувства страха и любви. И нам обеим было не до красоты этого мира и радости. Я всё чаще смотрела горизонтально в поисках еды, чем вверх на небеса и облака. Только став старше, я снова полюбила Небеса…
Но, не смотря ни на что, я росла. Мама старалась успокоить отца и писала, что «все хорошо, прекрасная маркиза!», но временами не выдерживала, и в её письмах прорывалась боль:
«… У меня ничего нет, кроме обмундирования. Игорь совсем разут. Галочку одели - то один, то другой подарит ей что-либо…Галочка уже большая, славная девочка, но Игорь с нею измучился. Он у меня и помощник, и хозяйка. В ясли не ношу - болела в них всё время. Ещё не ходит сама, только за ручку. Курносенькая, глазенки как у Манюськи - голубые, ясные. Брови тёмные, ресницы тоже, волосики рыжеватые. Живем в общежитии. Собственно говоря, мне обещали найти квартиру, но я не могу - тут дети у меня на глазах, а где-либо - Игорь очень мал.
Я получаю питание 3 раза, да Игорь один обед в столовой. Все это съедаем вместе. Дети не голодают, а я - как придётся. В общем, это ещё не очень плохо. Молоко Гале достаю с трудом. 40-45 рублей за литр. Имею совместительство - преподаю на курсах сестёр. Устаю очень…
Девочка хорошая, спокойная. Волосы темненькие, но глаза Манюськины - ясные-ясные и мне иногда, глядя на Галку, вспоминается молодость - будто это Манюська наша смотрит. Галя только курносее Мани.
…Последние 2-3 дня я немного болею - то ли малярия, то ли дизентерия - сама не пойму, но сегодня мне уже лучше. Живу в общежитии. Имеем двухъярусную кровать на троих. До моей болезни мы с Галей жили внизу, Игорь наверху, а сейчас Игорь с Галею внизу, а я в поднебесье.
Вещей у нас, кроме тех, что на нас, нет никаких. Игорь ходил всю зиму в шинели и красноармейском обмундировании. Сейчас всё это рвется, а во время стирки он сидит голый и ждёт, пока всё высохнет, и я с ужасом жду момента, когда оно окончательно развалится.
…Выношу Галинку утром во двор, и она там сидит до конца работы. Если не операционный день - часто бегаю смотреть, поить водою. Вчера стою и волнуюсь, попросила няню операционную. Та пошла, а Галя наделала и вся измазалась. Она её выкупала, накормила, уложила спать в предоперационной. Сейчас утро, я пишу, а Галка сидит на полу, играет бумажкой и что-то лопочет по-своему, поёт. Очень ласковая девочка. Мне осталось 3 трудных дня.
1 2 3 4 5