— Жестоким? Чепуха! Совершено хладнокровное убийство доверчивого беспомощного старика — а когда я выражаю законную радость по поводу поимки преступников, меня называют жестоким. Говорю тебе, я с удовольствием задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когда инспектор Тавернер пришел по ее душу? Ну и как она вела себя?— Это было ужасно, — тихо ответила София. — Бренда чуть с ума не сошла от страха.— Так ей и надо.— Не будь таким мстительным, Роджер, — сказала Клеменси.— У тебя совершенно нет воображения, — полушутя ответил ей муж. — Представь себе, что отравили меня...Я заметил, как дрогнули веки Клеменси и руки судорожно сжались в кулаки.— Не смей говорить такие вещи даже в шутку, — отчеканила она.— Успокойся, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.Мы направились к дому. Роджер и София шли впереди, мы с Клеменси чуть отстали.— Полагаю, теперь... нам позволяет уехать? — спросила она.— Вам так не терпится уехать?— У меня больше нет никаких сил.Я удивленно взглянул на нее. Она горько улыбнулась мне и легко кивнула:— Разве вы не понимаете, Чарлз, что все это время я боролась? Отчаянно боролась за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что родственники убедят его остаться в Англии и нам придется вечно жить среди них, задыхаясь в плену тесных и прочных семейных уз. Я боялась, что София предложит Роджеру часть дохода и он согласится, так как это означало бы комфорт и покой для меня. Беда с Роджером заключается в том, что он никого не слушает. У него в голове постоянно возникают новые идеи — и всегда абсолютно несостоятельные. Роджер ничего не понимает в жизни. И при этом по природе своей он достаточно Леонидис, чтобы считать: счастье женщины заключается в богатстве и комфорте. Но я буду бороться за свое счастье — буду! Я увезу мужа отсюда и научу его вести ту жизнь, для которой он создан и в которой он никогда не почувствует себя неудачником. Я хочу, чтобы Роджер принадлежал мне безраздельно... вдали от всей его родни...Клеменси говорила торопливо, приглушенным голосом, в котором звучали горечь и отчаяние, поразившее меня. До сих пор я не догадывался, что она находится практически на грани нервного срыва. И не догадывался, насколько страстным и собственническим было ее чувство к мужу.Я вспомнил слова Эдит де Хэвилэнд, произнесенные со странной интонацией: «Это чувство граничит с идолопоклонством». Не Клеменси ли она имела в виду?«Больше всех на свете Роджер любил своего отца, — подумал я. — Даже больше своей жены, хоть он и предан ей всей душой».Я впервые понял, насколько сильно желала Клеменси владеть Роджером безраздельно. Он был ее ребенком, кроме того, что был ее мужем и возлюбленным.К дому подъехала машина.— Привет! — сказал я. — А вот и Джозефина!Из машины вышли Джозефина и Магда. У девочки была забинтована голова, но в остальном она выглядела прекрасно.— Как там мои золотые рыбки? — сразу же спросила она и двинулась навстречу нам по направлению к декоративному садику с прудом.— Дорогая моя! — вскричала Магда.— Не суетись, мама, — сказала Джозефина. — Со мной все в порядке. И я терпеть не могу излишней опеки.Магда заколебалась. Я знал, что в действительности Джозефина была готова к выписке уже несколько дней назад и ее держали в госпитале только по просьбе инспектора Тавернера, который не мог гарантировать безопасность девочки до тех пор, пока подозреваемые не окажутся за решеткой.— Смею предположить, свежий воздух пойдет Джозефине только на пользу, — сказал я Магде. — Я присмотрю за ней.Я догнал Джозефину по дороге к пруду.— Тут много чего произошло, пока ты лежала в госпитале, — сообщил я. Джозефина не ответила. Близоруко щурясь, она смотрела в пруд.— Я не вижу Фердинанда, — сказала девочка.— Фердинанд это который?— С четырьмя хвостами.— Забавная порода. Мне нравится вон та, ярко-золотистая.— Самая заурядная рыбешка.— Я вон от той белой, изъеденной молью, не в восторге.Джозефина одарила меня презрительным взглядом.— Это шебункин. Такая рыбка стоит намного... Гораздо больше простой золотой.— Тебе не интересно узнать, что тут происходило в твое отсутствие, Джозефина?— А я и так все знаю.— Ты знаешь, что обнаружилось второе завещание, по которому все деньги достались Софии?Джозефина скучающе кивнула.— Мама мне сказала. Вообще-то я и без нее это знала.— То есть ты слышала какие-то разговоры в госпитале?— Нет. Я просто знала, что дедушка оставил все деньги Софии. Я собственными ушами слышала, как он ей говорил это.— Ты опять подслушивала?— Ага. Я люблю подслушивать.— Подслушивать некрасиво. И запомни, тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе никогда не услышит.Джозефина как-то странно взглянула на меня:— А я слышала, что дедушка сказал Софии обо мне, если вы об этом. — И добавила: — Нэнни приходит в страшную ярость, когда застает меня за подслушиванием. Она говорит, что подобные занятия не к лицу юным леди.— И она абсолютно права.— Фи, — Джозефина презрительно сморщила нос. — В наше время юные леди давно перевелись.Я переменил тему разговора.— Ты немножко опоздала к интересному событию, — сказал я. Главный инспектор Тавернер арестовал Бренду и Лоуренса.Я ожидал, что Джозефину как юного сыщика страшно заинтересует это сообщение, но она только повторила тем же скучающим тоном:— Ага. Я знаю.— Ты не можешь этого знать. Это произошло только что.— Нам навстречу ехала машина, в которой сидели инспектор Тавернер, сыщик в замшевых ботинках и Бренда с Лоуренсом, — и я сразу поняла, что их арестовали. Надеюсь, инспектор Тавернер предъявил им ордер на арест. Это обязательно, сами знаете.Я заверил девочку, что Тавернер действовал в строгом соответствии с законом.— Я должен был рассказать им о письмах, — сказал я извиняющимся тоном. — Я нашел их за котлом на чердаке. Конечно, я должен был оставить за тобой право сообщить о письмах полиции, но тебя вывели из строя. Джозефина осторожно потрогала голову.— Меня могли ведь и убить, — самодовольно сказала она. — Я же говорила — настало время для второго убийства. Прятать письма за котлом, конечно, глупо. Я сразу обо всем догадалась, когда увидела Лоуренса выходящим из котельной. Понятное дело, он там что-то прятал — чем еще можно заниматься на чердаке?— Но я думал... — начал я и смолк, заслышав повелительный голос Эдит де Хэвилэнд.— Джозефина! Джозефина! Сейчас же иди сюда!Джозефина вздохнула.— Начинается. Я пойду, пожалуй. С тетей Эдит опасно спорить. И она побежала через лужайку. Я неторопливо последовал за ней.Обменявшись несколькими словами с тетей Эдит, Джозефина прошла в дом, а я присоединился к сидящей на террасе в плетеном кресле старой леди. Сегодня утром она выглядела полностью на свой возраст, и меня потрясло выражение усталости и страдания на ее старом больном лице. Заметив мой восторженный взгляд, мисс де Хэвилэнд попыталась улыбнуться.— Ребенок как будто полностью оправился, — сказала она. — За ней нужно получше присматривать. Впрочем... полагаю, теперь в этом не будет необходимости? — Тетя Эдит вздохнула. — Я рада, что все кончилось. Но какой позор! Если уж вас арестовывают по обвинению в убийстве, нужно, по крайней мере, сохранять чувство собственного достоинства. Терпеть не могу таких людей, как Бренда, которые впадают в истерику и визжат от страха. Никакой силы воли. Лоуренс Браун был похож на затравленного кролика.Я испытал неясное чувство жалости.— Бедняги!— Да... Бедняги. Надеюсь, у нее хватит ума позаботиться о себе? Я имею в виду приличного адвоката... И все такое прочее.Странно, как сочеталось в них всех, с одной стороны, острая неприязнь к Бренде и, с другой — благородная забота о ее защите в суде.Эдит де Хэвилэнд продолжала:— Интересно, как долго все это протянется?Я ответил, что дело будет сначала рассмотрено в полиции, потом передано в суд. Три-четыре месяца, вероятно. А по вынесении приговора еще можно будет подать апелляцию.— Вы думаете, их осудят?— Трудно сказать. Неизвестно, какими доказательствами располагает полиция. Эти письма...— Любовные письма?.. Значит, они все-таки были любовниками?— Да, они любили друг друга.Лицо тети Эдит помрачнело.— Не нравится мне все это, Чарлз. Я не люблю Бренду. Я всегда очень не любила ее и отзывалась о ней крайне резко. Но сейчас... Я хочу, чтобы Бренда воспользовалась каждым шансом — каждым возможным шансом. Аристид тоже хотел бы этого. Я чувствую себя обязанной обеспечить Бренде хорошую защиту.— А как же Лоуренс?— О, Лоуренс! — Старая леди раздраженно пожала плечами. — Мужчины должны сами заботиться о себе. Но Аристид никогда не простил бы нас, если... — Она оставила фразу незаконченной, помолчала и сказала: — Время ленча. Пойдемте в дом.— Я должен ехать в Лондон.— Вы на своей машине?— Да.— Хм. Может быть, вы меня подвезете? Полагаю, теперь нам уже можно выехать в город?— Конечно, подвезу. Но кажется, Магда с Софией тоже собирались в Лондон после ленча. Может, вам будет удобней поехать с нами? У меня двухместный автомобиль.— Я не хочу ехать с ними. Возьмите меня с собой и не распространяйтесь, пожалуйста, на эту тему.Я удивился, но выполнил ее просьбу. По дороге в город мы не разговаривали. Я спросил старую леди, где ее высадить.— На Харлей-стрит.В моем уме забрезжила некая смутная догадка, но мне не хотелось ни о чем спрашивать.— Впрочем, нет, еще слишком рано, — сказала тетя Эдит. — Высадите меня у «Дебенкама». Я перекушу там и потом пройдусь пешком до Харлей-стрит.— Надеюсь... — начал было я и остановился.— Именно поэтому я и не хотела ехать с Магдой. Она всегда драматизирует ситуацию. Поднимает страшный шум по любому поводу.— Мне очень жаль, — сказал я.— Это лишнее. Я прожила хорошую жизнь. Очень хорошую. — Неожиданно старая леди усмехнулась: — И она еще не кончилась. Глава 23 Я не видел отца уже несколько дней. Застав его за делами, не имеющими отношения к Леонидисам, я отправился на поиски Тавернера.Инспектор выразил желание выйти со мной пропустить по стаканчику. Я поздравил его с успешным завершением дела; поздравления он принял, но вид у него при этом был далеко не победоносный.— Что ж, все кончено, — сказал Тавернер. — Дело закрыто. И никто не посмеет отрицать этого.— Как вы думаете, обвинительный приговор будет вынесен?— Трудно сказать. Прямых улик нет... Как часто бывает в делах об убийствах. Многое зависит от того, какое впечатление обвиняемые произведут на присяжных.— А насколько серьезно содержание писем?— На первый взгляд просто убийственно. Сплошные разговоры о сладкой совместной жизни, которая ждет любовников после смерти старого мужа Бренды. Фразы типа «Теперь осталось недолго ждать». Не забывай, защита будет трактовать все это иначе: мол, муж был уже так стар, что молодые люди с полным основанием могли ожидать его естественной смерти. Впрямую об отравлении в письмах не говорится, но есть некоторые пассажи, которые можно понять вполне однозначно. Все зависит от того, кто будет судействовать. Если старый Карберри — то он живо разберется с любовниками: страшно добродетелен. Защищать обвиняемых будет, вероятно, Иглз или Хэмфри Керр. Хэмфри великолепно ведет подобные дела, но для успеха ему обязательно подавай блестящего героя войны или что-нибудь вроде этого. А человек, уклонившийся от воинской службы, несколько смажет ему картину. Но главное для обвиняемых — понравиться присяжным. С присяжными никогда не угадаешь. Но знаешь, Чарлз, эти двое определенно возбуждают симпатию и жалость. Бренда — миловидная молодая женщина, бывшая замужем за глубоким стариком; Лоуренс — невротик, освобожденный от службы в армии. Само преступление настолько традиционно, настолько соответствует некоей избитой схеме, что невольно начинаешь верить в невиновность подозреваемых. Конечно, суд может решить, что старика отравил Лоуренс без ведома Бренды или она без ведома любовника — но может и обвинить их в сговоре.— А что вы сами думаете по этому поводу? — спросил я.Лицо Тавернера осталось совершенно бесстрастным.— А я ничего не думаю. Я собрал факты и отправил дело в прокуратуру, где уже и были сделаны все выводы. Я исполнил свои обязанности, а остальное меня не касается. Вот и все, Чарлз.Да, нет, не все. Тавернер определенно был не очень счастлив.И только три дня спустя я завел разговор на эту тему с отцом. Сам он о деле Леонидисов не упоминал. В наших отношениях возникла некоторая напряженность — и мне казалось, я догадываюсь о ее причинах. Но мне было необходимо разрушить возникшую между нами преграду.— Нужно назвать вещи своими именами, — сказал я. — Тавернер не верит, что старика убили эти двое, — и ты тоже не веришь в это.Отец покачал головой и повторил слова Тавернера:— Мы свое дело сделали. Остальное решит суд. И никаких вопросов здесь быть не может.— Но вы-то с Тавернером не считаете их виновными?— Это решать присяжным.— Бога ради, не заговаривай мне зубы! Я спрашиваю, что лично ты думаешь по этому поводу?— Мое личное суждение не отличается от твоего, Чарлз.— Нет, отличается. Я более осведомлен.— В таком случае, буду откровенен: я просто... не знаю!— Они могут быть виновными?— О да!— Но ты в их виновности не уверен?Отец пожал плечами.— Не уклоняйся от ответа, па. Прежде ты был уверен? Не сомневался?— В общем, да. Не всегда, правда.— Я молю небо, чтобы ты оставался уверенным и сейчас.— Я тоже.Мы помолчали. Я думал о двух призрачных фигурах, выплывающих в сумерках из парка. Одинокие испуганные люди. Они были испуганы с самого начала. Разве это не является признаком нечистой совести? Но тут же я ответил сам себе: «Совсем не обязательно». Оба они, и Бренда, и Лоуренс, боялись самой жизни — у них не было уверенности в себе; а тут еще они оказались участниками традиционной истории незаконной любви, разрешившейся убийством старого мужа.— Ну-ну, Чарлз, — заговорил отец мягким грустным голосом. — Нужно смириться с ситуацией. Неужели ты до сих пор допускаешь возможность, что в действительности преступником является кто-то из Леонидисов?— Я ни в чем не уверен, — ответил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23