https://wodolei.ru/catalog/mebel/80cm/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Записки масона - 2


«Иерусалимкскиий ковчег»: Рипол-Классик; 2003
ISBN 5-7905-1643-2
Аннотация
Сюжет романа связан с отчаянной борьбой Масонского Ордена с другим мистическим обществом — Мальтийским Орденом (кстати, командорами последнего являлись Павел Первый и Ельцин) за обладание священной реликвией — «Ковчегом завета». Предательство, интриги, клубок страстей — и детективное расследование героя романа — господина с весьма экзотической биографией и внешностью.
Александр Арсаньев
Иерусалимский ковчег

Дмитрий Михайлович Готвальд проснулся с волнующим ощущением того, что удача наконец-то улыбнулась ему. На миг лицо его омрачилось при мысли, что все произошедшее с ним — всего лишь ночная греза, навеянная шутливым Морфеем, с объятиями которого он не расставался до полудня. Тогда этнограф огляделся по сторонам. Все было по-прежнему, та же скромная мебель, черное фортепиано, шкаф с книгами и статуэтка Шивы. На столике — загадочная тетрадь с записями масона.
Дмитрий Михайлович Готвальд прибыл в Сибирь изучать тюремный фольклор. И надо же было так случиться, что по пути до Тобольска его тарантас «потерпел крушение»: отвалилось левое колесо! Сегодня Дмитрий Михайлович воспринял это событие как перст судьбы! Волею случая в его руках оказался дневник Якова Андреевича Кольцова, отставного поручика Преображенского полка, скомпрометировавшего себя участием в декабрьском восстании 1825 года и сосланного на поселение в город Тобольск. Он писал, что вступил в орден «Золотого скипетра» девятнадцати лет от роду, и мастер разрешил его от силанума, священного обета молчания.
Готвальд знал о практической стороне масонства, которая представляла из себя педагогическую, благотворительную и книгоиздательскую деятельность, но дневник Кольцова стал для этнографа подлинным откровением и позволил заглянуть в святая святых масонской ложи, приоткрыть тяжелую дверь «храмины темной», сокрытой от непосвященных.
Дмитрий Михайлович всего-то за пять целковых выкупил в таежной харчевне у бродяги Гурама записки масонского детектива.
Конечно, не все позволил себе отразить в своем дневнике бесстрашный Яков Андреевич, ссылаясь на древнюю клятву вольных каменщиков: «В случае же малейшего нарушения сего обязательства моего подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренности вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху».
Просвященный Яков Андреевич Кольцов оговаривался, что это не пустые слова.
Здесь, в доме, где некогда проживал Кольцов, и ознакомился Готвальд с частью его записок. Он снова открыл тетрадь, бархатная обложка которой была разукрашена древними символами, смысл которых возможно было постичь лишь немногим посвященным. Ему очень хотелось познакомиться с новой историей приключений отставного поручика, раненого в битве под Лейпцигом, но дневник обрывался на полуслове, а больше тетрадей не было!
Дмитрий Михайлович, находившийся все еще под впечатлением от прочитанного, вздохнул, закрыл записки, и, даже не попрощавшись с инспектором, покинул тюремный музей и отправился в облюбованную им гостиницу.
Вечером в дверь его номера постучались. Дмитрий Михайлович вовсе не собирался принимать гостей. На следующий день он намеревался продолжить свою прерванную работу и потому не был расположен к светским беседам. Открытый лист к сибирской администрации, подписанный начальником Забайкальской области, открывал перед ним самим практически любые двери.
Нехотя, он все-же впустил незваного гостя, предварительно поинтересовавшись:
— Кто там?
— Открой, барин! — услышал Готвальд знакомый голос.
— Гурам? — удивился он, повернув в замочной скважине ключ.
На пороге стоял все тот же голосистый бродяга в рваной поддевке, напевший в харчевне задушевную песню и продавший Дмитрию Михайловичу тетрадь в лиловой обложке. Он переминался с ноги на ногу и скалил зубы.
— Ну, входи! — выдохнул Готвальд и пропустил Гурама вперед себя. Сердце его бешено запрыгало в груди от волнения. — Как тебя сюда впустили-то?
Бродяга ухмыльнулся.
— Так я сказал, что мне к вам надо.
— Как ты меня нашел-то? — не переставал удивляться Дмитрий Михайлович.
— Земля слухами полнится, — ответил Гурам. — Вот я и объяснил, что меня известный ученый дожидается.
Готвальд не смог сдержать улыбки. До чего же все у этого Гурама выходило просто.
— Новую песню мне принес? — поинтересовался он осторожно.
Черные глаза кавказца блеснули лукавым огнем. Дмитрий Михайлович готов был сказать, что в них заплясали черти.
— А вы до чего больше нужду имеете? До песен ли?
— В смысле?
— Понравились вам записки? — осведомился в ответ бродяга.
— А что? Ты-то в том какой интерес имеешь? — покосился Дмитрий Михайлович на своего гостя с подозрением.
— А такой, — объяснил Гурам. — Дружок мой перед смертью место мне одно указал, — он выдержал значительную паузу, а затем продолжил:
— Так в том месте этих тетрадей целый сундук припрятан.
— Что же ты сразу-то не сказал?! — возмущенно воскликнул Дмитрий Михайлович.
Бродяга пожал плечами:
— Всему свой срок! — и оживленно добавил:
— Глядишь, и сговоримся за сто рублей.
— Сначала я должен собственными глазами увидеть твой сундук, — заметил Готвальд.
Гурам спорить не стал:
— О чем разговор?
Вечером Дмитрий Михайлович в сопровождении Гурама выехал за город в том самом злосчастном тарантасе, который кучер Харитон успел уже починить. Когда совсем стемнело, повозка подъехала к неказистому сараю. Кавказец зажег свечу, открыл амбарный замок и вошел под крышу. Дмитрий Михайлович последовал за ним.
— Вот! — кивнул бродяга.
Вдоль стены и впрямь стоял длинный резной сундук. Гурам приподнял тяжелую крышку. Дмитрий Михайлович подошел поближе. Тетради лежали стопками одна на другой, и все они были исписаны знакомым каллиграфическим почерком. Готвальд денег не пожалел.
Вернувшись в гостиницу, он тут же приступил к чтению, даже не взяв на себя труд переодеться и отужинать. Терпения хватило только на то, чтобы расплатиться с носильщиками.
I
День, когда я должен был рассчитаться с квартальным надзирателем Лаврентием Филипповичем Медведевым, за оказанную мне в недавнем прошлом услугу, выдался туманным и пасмурным. Я не спеша брел к Петропавловскому собору, где у меня была назначена встреча с вышеназванным господином.
Часы-куранты, установленные на колокольне взамен сгоревших при пожаре лет шестьдесят назад, сыграли мелодию гимна «Коль славен наш Господь в Сионе» и пробили шесть, когда я подошел к собору. Медведев явно запаздывал, его заметный мундир не маячил на горизонте. Отношения с надзирателем у меня были сложными и своеобразными. Он меня на дух не переваривал, и я соответственно отвечал ему тем же. Однако внешне все выглядело вполне благопристойно, и Лаврентий Филиппович, порою даже передо мной заискивал, видимо, в силу его благоговения перед Орденом, к которому я имел счастие принадлежать. Сам же Медведев к масонам не имел практически никакого отношения, но в связи с некоторыми обстоятельствами вынужден был оказывать мне услуги полицейского рода.
Наконец кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся:
— Лаврентий Филиппович, день добрый.
— Яков Андреевич, безмерно рад! — расплылся он в обычной своей улыбочке, иной раз ввергавшей меня в тоску.
Я достал из кармана сюртука свой сафьяновый бумажник.
— Долг платежом красен, — удовлетворенно заметил Медведев, поглаживая себя по подбородку. Его бледные глаза, в обрамлении золотисто-рыжих ресниц, потеплели и перестали казаться серыми.
Я молча отсчитал ему положенные банкноты, переданные мне мастером, Иваном Сергеевичем Кутузовым.
Я готов был уже распроститься с Лаврентием Филиппови— чем, как он задумчиво произнес:
— По-моему, Яков Андреевич, у меня есть некоторые све— дения, которые вас должны заинтересовать.
Я притворился удивленным:
— Неужто?!
У Лаврентия Филипповича Медведева было одно неоспоримое достоинство. Он никогда не беспокоил меня по пустякам.
— Три дня назад, — начал Медведев многозначительно. — В Неве, под аркой Исаакиевского моста выловили некое тело, — он сдвинул светлые брови и замолчал, в ожидании моей ре— акции.
Не стану скрывать, по поручению Ордена я нередко распутывал страшные преступления. Но, по-моему, это вовсе не говорило о том, что всякое тело, выловленное в Неве, имело ко мне самое непосредственное отношение.
— И что же?
Надзирателю мой вопрос не понравился, так как он, судя по всему, собирался осчастливить меня этой бесценной информацией.
— Имя Виталия Строганова вам о чем-нибудь говорит?
Скорее всего, Лаврентий Филиппович явственно разглядел перемену в моем лице, так как прямо на глазах у него улучшилось настроение. Разумеется, это имя слышал я не впервые, так как лично присутствовал на обряде его посвящения в степень аверлана, то есть ученика. И случилось это, можно сказать, прямо-таки недавно.
— При каких обстоятельствах это произошло? — всерьез поинтересовался я, живо вообразив себе этого милого белокурого юношу со страстным взором. Что же могло заставить эту чистую душу шагнуть с моста? Чем заманили его промозглые темные глубины? Неужто настолько буквально воспринял аверлан седьмую добродетель, соответствующую седьмой ступени Соломонова храма? Учителя заповедовали нам любовь ко смерти!
— Подозреваю, — промолвил надзиратель, — что гибель вашего друга была не случайной.
— А откуда вы узнали о нашей дружбе? — насторожился я.
— При покойном лично мною было обнаружено кольцо с вашей символикой, — пояснил Медведев. — Из чего я и заключил, что и он имеет к вашей ложе непосредственное отношение, если, конечно, кольцо не краденое, — Лаврентий Филиппович усмехнулся. — Но тогда, я полагаю, его смерть должна заинтересовать вас тем более.
— Справедливо полагаете, — заметил я, все еще ошеломленный услышанным. — Почему вы сомневаетесь, что Строганов покончил с собой?
— Мы узнали о происшествии со слов свидетеля, — объяснил надзиратель. — Ему показалось, что он видел рядом с Виталием еще одну фигуру, хотя и не слышал шума борьбы. Но утверждать наверняка он не берется, так как дело происходило в потемках, а у нашего свидетеля очень плохое зрение. Однако он явственно разглядел, как кто-то свалился в воду, и слышал всплеск. После чего и поспешил в управу, так как никого не оказалось поблизости, а жертва не просила о помощи. Да он в любом случае вряд ли смог бы ему чем-то помочь.
— А вы уверены, что это именно Строганов? — засомневался я.
Медведев махнул рукой:
— Уверен совершенно!
С моря повеяло холодом, я поднял свой воротник и постарался в него зарыться как можно глубже. Гранитная набережная за Невой показалась мне в этот час особенно мрачной.
Медведев тоже поежился и заметил:
— Домой бы уже пора. Супруга-то заждалась.
— А вы все же попробуйте рассказать поподробнее, — попросил его я и напомнил:
— Сами ведь разговор-то начали.
— Ладно, — согласился Медведев. — При трупе были обнаружены именные часы, так что позже выяснить его адрес мне особого труда не составило. Родители тело опознали. Они видели сына вечером накануне.
Это известие встревожило меня настолько, что я распрощался с Медведевым, позабыв расспросить его о личности свидетеля. Судя по всему, смерть Виталия не была случайной, и что-то подсказывало мне, что Иван Сергеевич непременно появится у меня с визитом на днях.
Мне было не по себе, я так до сих пор и не осознал случившегося, очень трудно было представить, что Строганова нет больше среди живых.
Я медленно приближался к дому, раздумывая о произошедшем и механически трогая амулет, спрятанный на груди. Подарок в форме двойного ромба с мифической буквой алеф грел мне душу и успокаивал.
У меня перед глазами так и стояла сцена недавнего посвящения. И от грустных мыслей болело сердце.
Когда поручитель ввел Виталия Строганова в ложу, среди присутствовавших был так же и я. Молодой человек выглядел растерянным, его глаза скрывала повязка. Все собравшиеся были в белых кожаных фартуках, хранившихся в Ордене специально для ритуала. На мне тоже был фартук с отогнутым нагрудником. В дверях появился ритор, я узнал в нем своего хорошего знакомого Грушевского. Он долго и многозначительно говорил о таинстве, которое должно быть сохранено и передано потомкам и от которого зависит судьба всего человечества. Его указательный палец в кожаной белой перчатке был устремлен в грудь прозелиту. Я заметил, что у Виталия руки слегка подрагивали.
Потом ритор стал задавать ему церемониальные вопросы, знакомые мне, как и всякому масону.
— Клянешься ли ты сражаться со злом, воцарившимся в этом мире?
— Клянусь, — прошептал Виталий побелевшими, искусанными губами.
— Клянешься ли хранить священную тайну? — вновь вопрошал ритор.
— Клянусь, — вторил эхом взволнованный неофит.
Виталия подвели к столу, за которым сидели двенадцать человек, место председателя пустовало. Поручитель, лицо которого оставалось в тени, снял с его глаз повязку, Строганов зажмурился от яркого света. Алтарь освещали восемь огромных церковных свечей. К нему вели три ступени, означающие три последовательных рождения посвящяемого.
— Сегодня ты повергаешься к вратам храма, — провозгласил ритор.
Два брата встали из-за стола и под руки подвели Строганова к первой ступени. Ритор велел ему лечь. Виталий повиновался. Когда он встал, на него одели фартук Ученика с приподнятым нагрудником, изготовленный из кожи агнца.
Так кто же посмел посягнуть на жизнь новообращенного? Эта мысль не давала мне покоя весь путь до дома.
Я миновал аллею английского парка и подошел к парадному входу. Мира, кутаясь в кашмирскую шаль, уже поджидала меня на улице.
— Яков Андреевич, снова что-то произошло? — догадалась она, с тревогой заглянув мне в глаза. Сегодня она нарядилась по европейской моде, и вряд ли кто смог бы угадать в ней индианку.
1 2 3 4


А-П

П-Я