– Да эти ваши все! – сверкнула глазами Жанна, но сдержалась, отвела взгляд в сторону. – Просто сил никаких нет...
Аллочка забрала вешалку с голубым платьицем и расправила его на плечах у девочки.
– Ну, и что тебе не нравится?
– Да ну на фиг! Как у Машутки, – фыркнула девчонка. – Я ж не трехлетка. Еще рюшечки пришить и кружева по подолу. И соску в зубы!
– Ты что – слепая? Какие рюшечки, когда здесь декольте, как у Памелы Андерсен?
Девчонка насторожилась и скосила один глаз.
– И потом, – наседала на нее Аллочка. – Дикое мини на трехлетке смотрится умильно, а на шестнадцатилетней... что же это за слово-то... эротично! Нет, ну, если ты хочешь смотреться на полный тридцатник, тогда конечно – только эту лягушачью шкуру.
Девчонка еще раз посмотрела на платье и нехотя протянула:
– Ну ладно, Жан, давай купим...
Но теперь уже и сама Жанна не торопилась в кассу.
– Аллочка, погоди-ка... а что там с декольте? Правда, огромное? Мне показалось... Ветка, ну встань ты ровно! Точно. По самый пуп! Не берем эту пакость.
– Жанна! Ну почему не берем-то? – заканючила Ветка. – Ну, я уже хочу!
– А я не собираюсь выставлять дочку словно на панель.
– И не выставляй! А я тебе не дочка! – в запале выкрикнула Ветка.
– Ну и что? – не стушевалась Жанна. – И тебя не собираюсь выставлять. Потому что ты мне все равно как дочь. Девушка! Заберите платье.
– Девушка! – завопила Ветка. – Не забирайте!
– Стоп! – рявкнула Аллочка. – Ветка, иди, примерь его, а мы посмотрим, как оно на тебе...
Девчонка схватила платье и унеслась в кабинку, а Жанна смущенно покачала головой.
– Аллочка, если бы вы знали, как мне сложно с этой дурочкой...
– А вы умнее будьте, – пожала плечами Аллочка. – Возьмите и купите ей это платье. Оно же вам понравилось?
– Да, но... У нее же вывалится из него вся грудь!
– Я вас умоляю, чему там вываливаться? – поморщилась Аллочка и добавила: – В конце концов, сделайте, как наша мама. Мы тоже с Гутей шили себе платья с огромными вырезами. А маменька не спорила. Просто, когда мы их надевали, они оказывались прочно зашитыми – именно в области декольте.
– То есть... – Жанна поняла и радостно кивнула головой. – Я же потом могу незаметно ушить декольте!
– Да, – улыбнулась Аллочка. И буркнула уже себе под нос: – А она потом его распорет...
Однако платье на Ветке смотрелось изумительно. И хоть вырез оказался такой, что его не профессионалу и ушить было бы невозможно, этого и не требовалось – платье словно специально было сделано для Виолетты Назаровой.
– Жан! Смотри, как классно! Уй-й-й, – в восторге закружилась Ветка. – Жанночка! Какая ты молодец, что заставила меня его купить. А я такая дура! Аллочка! Спасибо вам.
Жанна с Аллочкой только переглянулись – они и сами не думали, что оно будет сидеть как влитое.
– Аллочка! Обязательно к нам приходите! Обязательно, – щебетала счастливая Ветка. – Мы будем с вами играть в бильярд, а еще... еще я познакомлю вас со своим парнем.
И Аллочка увидела, как недобро сверкнули глаза Жанны. По всей видимости, парень этот ей был явно не по душе. И все же мудрая мачеха сделала вид, что ничего не расслышала, подхватила пакетик с покупкой и устремилась к кассе. Виолетта быстренько попрощалась с Аллочкой, еще раз напомнила о бильярде и побежала догонять Жанну.
После их ухода разглядывать платья Аллочке расхотелось. Вот ведь, кажется, такие милые люди, такие простые, хорошие знакомые, а какая между ними и Аллочкой пропасть! Они с легкостью могут позволить себе любое платье в этом магазине, а она только посмотреть и пришла...
– Вы что-нибудь ищете? – подскочила к задумчивой Аллочке девочка в форменном платьице. – Могу я вам чем-то помочь?
– Да! – рявкнула Аллочка. – Одолжите мне денег!
И, не дожидаясь, пока ошалевшая девчонка придет в себя, покинула магазин.
Дома Аллочка хотела было вовсю настрадаться по поводу своей несложившейся судьбы, а заодно и высказать претензии сестрице – отчего это она познакомила Назарова с милой, но все же Жанной, а не с такой прекрасной собственной сестрой Аллочкой? Короче, накопилось кое-что для скандала. Однако, переступив порог, Аллочка сникла – все скандалы отменялись, теперь их семье требовалась прочная круговая оборона и дружеская поддержка – к ним приехал папенька!
Папенька, Влас Никанорыч, в последний раз объявился, когда Аллочка чуть было не вышла замуж: приезжал на свадьбу. И городское житье у дочерей папуле так понравилось, что его не сразу удалось выдворить обратно в деревню. Пришлось даже высылать подложную телеграмму на его имя. И вот теперь – пожалуйста, не прошло и года, как папенька заявился вновь.
– Ну, Февралинка моя, здравствуй, здравствуй! – крепко прижал к отеческой груди дочурку отец и обдал ее стойким запахом перегара.
За одну эту «Февралинку» Аллочка готова была отца лишить спиртного года на полтора. Это ж надо так учудить! Батюшка, еще будучи молодым комбайнером, взял в жены маменьку, и отчего-то вздумалось ему, что эта милая девушка (маменька тогда еще была абсолютно молоденькой) будет рожать ему непременно мальчиков. Но у милой девушки оказался норовистый характер, и из роддома она приносила исключительно девочек. К потомкам женского рода отец готов не был. Он даже посчитал себя несколько оскорбленным. Дабы умаслить супруга, мать сдуру доверила комбайнеру выбирать имена для дочек. А тот, взрощенный на деревенских обычаях, долго думать не стал – в каком месяце родилась малютка, так и называл – как у них в деревне скотину именуют. Так и появились у них прекрасные дочери с романтическими именами – Декабрина, Марта, Майя; кстати, Гуте посчастливилось родиться Августой. Это уж потом, посмотрев «Человека-амфибию», она взяла себе гордое имя Гутиэра. Аллочка же и вовсе умудрилась родиться в феврале. И хоть ненавистное имя она давно поменяла, трепетный папенька так и звал ее по-коровьи – Февралиной.
– Проходи, Февралинушка, проходи... Соскучилась, поди, по папке? Вижу, вижу, скучала. Ну, ничего-ничего, теперь я не уеду: теперь я здесь буду жить!
Аллочка беспомощно оглянулась на Гутю. Та стояла, словно плакальщица в траурной процессии – склонив голову и прижимая к глазам платочек, только что не выла в голос. И Варька рядом с ней хлюпала носом – совсем, видать, с собой справиться не могла, психолог, называется.
– У нас тут несчастье... – горестно проговорила Варька. – Дед с бабушкой разводится.
– Совсем, что ли?! – вытаращилась Аллочка на отца.
– Совсем, дочура! – рубанул ладонью Влас Никанорыч. – Окончательно!
– Я говорю – совсем вы с ума посходили? – рявкнула дочь. – Куда вам расходиться? Что не поделили – корову? Так их у вас две! Гутя! Давай им еще одну корову купим.
Отец упер руки в бока и медленно, но жестко проговорил:
– Коров нам хватает... А с матерью вашей... Варька! Накрывай на стол. Не могу больше, сил нет терпеть! Наливай!
Только после третьей стопки, когда все Неверовы уже и не надеялись узнать всю правду, Влас Никанорыч заговорил.
– Запил я, – чувственно начал он и заранее смахнул слезу. – С мужиками сено скосили, и я немного выпил, с устатку... Недолго пил, понимаю ж – дома и крышу починить надо, тут еще проводка электрическая полетела... и погреб опять же надо почистить... Вы-то хрен когда приедете, ручки марать не желаете! Только деньги суете! А фига я с этими деньгами-то сделаю? Только пить на них и остается. Пил я себе, пил... а потом, через неделю, прихожу домой-то... прихожу... а мать ваша! С мужиком!
– Ка-а-ак?! – не поверила Аллочка. – Обалдеть! Прямо так и с мужиком? В постели?
– Ты чё мелешь-то, дура?! – треснул ее ложкой по лбу отец. – Чего на мать родную плетешь? Как это она в постели с мужиком? Нет! Он, как и полагается, возле лампочки торчит, проводку чинит, а она чегой-то все возле печки вьется.
– И что? – поторопила его Гутя. – Она возле печки, он на лампочке висит, и что?
Отец выпучил глаза:
– И ничего! Обиделся я. И прямо так и заявил: «Ежли, говорю, тебе чужой мужик милее, так и оставайся с ним, неверная!» И все. И уехал к вам. Бросил я ее. Ты, Гуть, вот чего: ты б мне сыскала бабенку, а? Чтоб городскую, а? Фом, может, у тебя какая знакомая на примете имеется?
Фома нервно вздрогнул и уставился на Варьку. Если бы у него и имелась по нелепой случайности какая-нибудь безнадзорная знакомая, он бы не признался даже под пытками.
– Ну? Что молчишь? – ткнула его в бок Варька. – Имеется? Помоги дедушке.
– Откуда? – честными глазами заморгал Фома. – Откуда у меня женщины? У меня ж только больные!
– Придется искать... – грустно выдохнул Влас Никанорыч и опрокинул еще рюмку. – Гутя! Слышь, чего батя говорит? Искать, говорю, вам придется... себе новую мамку!
– А я вот что думаю, – сверкнула глазами Аллочка. – Что нам легче нового папку найти. А что? Будет он жить в деревне, мы ему бычков на откорм купим, дело свое заведет, деньгами помогать станет... А если у того папки еще и квартира в городе случайно окажется, так я сразу же туда и пропишусь! Чтоб кому другому не досталась. Гутя, посмотри, у тебя там, кажется, Иван Иваныч на примете имеется, очень он пасекой интересуется...
– Эт-то какой такой Иван Иваныч, а-а?! – побледнел Влас Никанорыч и стал медленно подниматься со стула. – Эт-то кого вы себе там отыскали еще? Какого такого папку, я интересуюсь знать! Бычков они ему купят! А мне?! Где мои бычки?!
– Пап, а какие ж тебе бычки, если ты, как маятник – из деревни в город, из города в деревню? – не сдавалась Аллочка. – Сколько можно матери нервы трепать?
– Я ей ничего не трепаю! Не... треплю. Я!.. Я, может, ей того... отдохнуть от себя дал? Чтоб она успокоилась, не психовала, а то ить она ж меня после того запою прямо чугунком по темечку-то, прям чугунком! Во, глянь! Фома, ты ж врач! Глянь, говорю... вот тут, аккурат на темечке, закрытая рана... Видишь?
На темени отца и в самом деле проглядывался кровоподтек.
– А об спину мою все коромысло разломала! Щас покажу... Это я ниже поясницы удары-то принял... Девки! Ну, чего выпялились? При вас, штоль, штаны-то скидать? Фома! Иди, тебе покажу, ты как врач пронаблюдаешь...
– Да ладно, – отмахнулся Фома. – Я вам верю.
– Ну вот! И как же я останусь? – не успокаивался батюшка. – Это она меня днем так-то изувечила, а что ночью придумает? Она ж ночью меня точно, как барана, – на кол, да в печку! А к утру – пожалте: барашек на вертеле!
Отец так разобиделся, что даже остатками водки ни с кем не стал делиться, допил прямо из горлышка, так, обиженный, и отправился спать. Утром папаша не знал, куда девать глаза.
– Девчонки, вы, это... матери хоть письмишко-то черканите, – попросил он, собирая вещички.
– Пап, ну какое письмишко, если мы ей звоним через день, – удивилась Гутя.
– Черканите, – настаивал папаша. – Чай, рука не отсохнет. А я, как приеду, сразу ей в зубы – письмо! И она тут же сообразит, что я не где-то по девкам шлялся, а навещал родных деток. Да напишите вы письмо, едрена корень!
Дочери не только написали письмо на двух листах, но и набрали полную сумку гостинцев; попросту сгребли все, что лежало в холодильнике.
– Ну и славно... – успокоился батюшка, потом на секунду приник к Фоме и скороговоркой протараторил: – Фомка, а ты там приглядывай, может, попадется какая молоденькая инвалидка, чтоб только с квартирой и с лица хорошенькая. И сразу же звони!
Пока Фома растерянно хлопал глазами, Аллочка уже совала папеньке пакеты в руки, а Варька придвинулась к супругу вплотную – родной дедушка ей доверия не внушал.
Влас Никанорыч спешно простился и быстро сбежал по лестнице.
– Гутя! Посмотри, который час? – взволновалась Аллочка. – Нам сегодня у Назаровых во сколько надо быть? Мы не опоздали уже?
Гутя даже на часы не стала смотреть:
– Нам к пяти, успеем.
– Ага, успеем! К пяти, а у меня еще кудри не завиты, маска не наложена! – металась по комнате Аллочка. – Куда опять задевали мои бигуди? Фома! Ты не видел?
Фома только дернул бровью, а потом тихо прошептал на ухо жене:
– Варь, у меня внешность изменилась, что ли? Один просит, чтобы я его к девкам сводил, другая вообще – решила, что я трансвестит...
– А это потому, что ты мало времени уделяешь супруге! – тут же нашлась Варька и кинулась на защиту мужа. – Аллочка! Между прочим, ты свои бигуди зачем-то засунула в холодильник, наверное, опять их от мамы прятала, сама вытаскивай свои крабовые палочки.
Аллочка, обиженно сопя, вытащила бигуди (они отчего-то и впрямь нашлись в холодильнике) и принялась готовиться к вечеру. Назаровы всегда гуляют на широкую ногу, и сегодня обязательно будет Степан – шофер Кирилла Андреевича, а значит, и выглядеть надо на все сто.
Назаровы жили в коттеджном поселке, езды до их дома было минут двадцать, а потому Неверовы были готовы за полчаса до назначенного времени, и новенькая машина Фомы уже стояла у подъезда, когда Гутя вдруг схватилась за сердце:
– Какой ужас! Стыд какой! Боже, какой стыд! – вдруг воскликнула она, забегала по комнате, прижимая ладошки к щекам, и только повторяла: – Господи, ну как же неудобно! Боже, оказывается, у всех нас воспитание хромает на обе ноги!
– Да его вообще нет, а что случилось? – равнодушно отозвался зять.
– Мама, наверное, просто забыла накрасить губы, – предположила Варька.
У Аллочки была своя версия. Она подскочила к сестре и зашипела ей в самое ухо:
– Что ты опять натворила, горе мое? Признавайся – надела мой новый лифчик, да? Который я за пятьсот рублей купила? Говори же!
Гутя вытаращилась на нее с полным непониманием, некоторое время хлопала ресницами, потом покрутила пальцем у виска:
– Аллочка, ты что?
– Фома, о воспитании ты верно заметил, – тут же проговорила Аллочка. – Гутя, признавайся – что ты учудила?
– Да почему это я?! Это все мы, – накинулась на родню Гутя. – Целую неделю собирались к ребенку на день рождения, а о подарке и не подумали!
У Аллочки вытянулось лицо:
– Так ты до сих пор не купила Машеньке подарок? Какое свинство с твоей стороны!
– Да почему с моей-то?! Ты, что ли, купила? – возмущалась Гутя.
Но ее уже не слушали.
– Мама! Бегом в машину. Сейчас можно купить все, что хочешь. Мы еще успеем.
– Конечно, если только ты не забудешь взять деньги, – аккуратно напомнила Аллочка.
1 2 3 4 5