https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Roca/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


: Vallensya
«Барракуда»: Фантом Пресс; Москва; 1999
ISBN 5-86471-194-2
Аннотация
Юная мошенница, впитавшая страсть к авантюрам вместе с молоком матери, оказывается в центре запутанной истории, корни которой уходят в прошлое. Талант к иностранным языкам и изощренное лицедейство до поры до времени позволяли Барракуде выходить невредимой из всевозможных передряг и ускользать от полиции, но когда дело дошло до любви, сплетенной с ненавистью, она оказалась беззащитной. Стремясь укрыться от полиции, она прикидывается глухонемой и поступает служанкой к странной даме, ведущей двойную жизнь: ее затворничество перемежается выходами в свет и прогулками по парижским притонам.
А на другом конце света молодой американец отчаянно пытается найти свою мать, которую он никогда не видел. Поиски, с годами превратившиеся в навязчивую идею, приводят его в Европу. В один прекрасный день Барракуда сталкивается с Этером и понимает, что держит в руках все ключи от головоломки. И на девушку открывают настоящую охоту.
Вена, Париж, Америка. Барракуда меняет страны, личины и языки в надежде укрыться от преследователей и, в конце концов, оказывается в родной Польше, где и наступает развязка. Труп, обнаруженный у ворот варшавской дачи, ускоряет события, и Барракуда вновь вынуждена пускать в ход свои актерские таланты.
Хелена Секула
Барракуда
ГАЯ
Он лежал перед дверью, загораживая проход. Лежал навзничь, раскинутые руки обнимали звездное небо. Ночь казалась еще темнее под августовскими звездами – отблесками далеких миров.
Я внезапно наткнулась на него за огромными можжевеловыми кустами возле самого дома. Непроглядную тьму рассеивал только свет шестигранных кованых фонариков по обе стороны от крыльца. Лишь в одном окне маячил красноватый огонек, будто в стекле догорал закат. Вглядываясь в это окно, мерцающее посреди лесной глуши, я поскользнулась и тут увидела его.
Поскользнулась я на мокрой глине, а не на газоне, как мне сперва показалось. Кое-как встала на четвереньки и подползла к неподвижному телу. Вокруг головы человека трава словно была покрыта чёрным лаком…
Я коснулась безвольной руки: не теплая и не холодная, пульса нет. В широко открытых, потускневших глазах, устремленных в пустоту, отражался свет фонаря. Только теперь я заметила на мертвом лице у переносицы темное пятно, похожее на розочку.
Его лицо! Оно мне смутно знакомо. Где-то я уже видела этого человека… Но где, при каких обстоятельствах?.. Почему он лежит именно у этого дома, притаившегося в густом сосняке?.. Комочек свинца прошил лоб, почти не оставив следа.
Ветер расшевелил сосны, взъерошил шевелюру можжевельнику, дунул мне в лицо живичным запахом, припал к земле и затих. Так же тихо было здесь пять минут назад, когда я входила в гостеприимно распахнутую калитку. На фоне неба маячил черный силуэт остроконечной крыши, на крылечке горели фонарики, в окошке мигал красноватый огонек. Тропинка к дому тонула во мраке, и на этой тропинке лежал труп. Убитый совсем недавно сюда пришел, даже не успел окоченеть. Я в ужасе замерла…
– Не бойся, – сказал вдруг кто-то за моей спиной.
Я едва не потеряла сознание. Страшно было повернуть голову и посмотреть, кто говорит. В круге света неведомо откуда возник тощий подросток. Сойти с крыльца он никак не мог. Свет падал ему в спину, я видела только силуэт.
– Вставай! – Мальчик снова растаял во тьме и потянул меня за руку.
– А он? – Я выпрямилась.
– Ему помощь уже не понадобится, а вот тебе – непременно, ты ж полумертвая.
– Но нельзя же так вот взять и уйти!
– Вот именно что можно. Если ты сию минуту не соберешь свои кости, считай, меня тут нет.
– Подожди!
Я сбросила босоножки. Лишь бы не остаться одной с мертвецом в этой глуши, среди кустов, смахивающих на Змея Горыныча!
– Скорее, не то легавые нагрянут!
Парень схватил мои туфли и быстро зашагал вперед. Гибкий, бесшумный, как ящерица. Он сразу же свернул с тропинки в чащу леса: наверное, хорошо знал местность. Я мчалась за ним, спотыкаясь о коряги, вырываясь из цепких объятий можжевельника, и вскоре потеряла ориентацию в пространстве и времени. Только дыхание надсадно хрипело в легких.
– Ты на тачке прикатила? – Парень внезапно остановился.
– Да… – Я даже не удивилась, откуда он знает.
– И где она? У ворот?
Он снова растворился в темноте, я рванулась следом.
– Нет. Осталась у поворота с шоссе. Мне казалось, что оттуда уже недалеко, но дом стоит намного дальше от дороги, чем я думала. У меня нет чувства расстояния.
Нырнув под лапы развесистой ели, парень вывел меня на лесную дорогу. Под ногами зашелестели камешки, больно впиваясь в босые ноги. Отсюда ясно слышался шум шоссе, в свете фар изредка проезжавших машин деревья отбрасывали на дорогу причудливые тени. Еще несколько минут быстрой ходьбы – и мы наткнулись на мою «симку».
– Поведу я, – распорядился шпаненок.
Я безропотно отдала ключи.
– Это какая же дурость – надевать туфли, в которых нельзя ходить! – Он кинул мне на колени мои босоножки и сел за руль. – Я не потому разулась – наступила в кровь…
– Тогда ты у нас умница, а кошка дурочка! Легавые непременно взяли бы след.
Такое мне даже в голову не приходило, просто одна мысль о том, что на туфлях у меня кровь человека, вызывала ужас. Но я не стала ничего объяснять.
– Крутая у тебя тачка. Будем надеяться, ни кто ее не заметил, – буркнул подросток.
Мы выехали на пустынное шоссе. В ложбине маячил свет фар далеких еще машин.
– Ты зачем сюда приехала?
– Не твое дело…
– И мое тоже. Мы же вместе смываемся с места преступления, где убили человека.
– Откуда ты знаешь? Может, он сам упал и разбился…
– Знаю.
– Ты меня здорово напугал…
– Если уж на то пошло, то напугала. Я женщина.
Я готова была поклясться, что еще секунду назад разговаривала с мальчишкой. Но он все время прятался под покровом темноты. Я видела только силуэт, но на опушке леса передо мной на миг возникло нежное личико в обрамлении густых черных кудрей, улыбка в уголках губ, огромные глаза и изогнутые переливчатые ресницы. Очаровательная головка ангелочка Мурильо, любившего рисовать одухотворенных святых и прелестных мальчиков.
– Ты похожа на мальчишку.
– Иногда, когда мне это нужно. Перед тобой мне нечего выпендриваться.
– Ты меня знаешь?..
– Немножко, Гая. Ты ведь так подписываешь свои работы? Да не трусь, я тебе добра желаю.
– А кто ты?
– Хороший вопрос. Человек все время сам себя лепит, как скульптор, когда добавляет глину в бесформенный ком. Знаешь, что сказал один древнегреческий фраер, когда загляделся на текущую мимо реку?
– Очень красиво, А если без философии?
– Зови меня Барракуда.
– Но это же хищная рыба…
– Именно так меня и зовут.
А почему бы и нет? Чем не имечко для Горя-Злосчастья неведомого пола, которое появилось из кошмарных можжевеловых зарослей, выстриженных под многоглавых ящеров, мерзких гадов с шипастыми лапами… Обитатель сатанинского зоопарка.
– В записной книжке убитого адрес твоей квартиры и театра, для которого ты шьешь костюмы, – сообщило Горе-Злосчастье.
– Ты обыскал труп?
Я невольно продолжала разговаривать как бы с мальчиком, а ОНО не возражало. На мой ужас не прореагировало.
– И еще объявление из «Жиче Варшавы».
Я молчала. Содержание этого объявления я знала наизусть. Моя мать вырезала и сохранила его. Из-за него она не спала ночами, а меня эти несколько газетных строк язвили, как терновый венец, воскрешая события, которые я не желала помнить.
В душе вскипала ярость. Какая сволочь присвоила себе право тревожить едва зажившие душевные раны?! Догадываюсь… но знать не желаю, кто прикрылся псевдонимом «Вознаграждение». Я заперла прошлое на замок.
Среди тех, кто подвизается в прикладном искусстве, я известна как Гая – анаграмма моего детского прозвища Яга… Фамилия у меня по мужу, про девичью давно забыла. Когда-то ее носили почти все жители огромной деревни, которые со временем рассеялись по всей Польше. Вряд ли кто-то мог напасть на мой след, тем более что не меня, собственно, искали. Вот оно, то объявление:
Лиц, располагающих сведениями о Ядвиге Бортник-Суражинской, родившейся в 1939 году в селе Вигайны, просят написать в бюро объявлений в Варшаве, а/я номер… Возмещение всех расходов гарантируется. «Вознаграждение».
– Неужели тебе не интересно? – приставало ко мне Горе-Злосчастье.
– Теперь понятно, почему ты мной занялся. Не надо мне было оттуда убегать, и уж во всяком случае не с тобой. М-да, я все-таки потеряла голову. Но от меня ты ничего не получишь.
– Барракуда расхохоталась. – Очень рада, что у тебя хорошее настроение. И что тебя рассмешило?
– Один раз в жизни взбрело в голову помочь человеку – и вот, пожалуйста: за падлу приняли…
– А что, я ошиблась? И это так смешно?
– Шантажировать тебя я не собираюсь, уясни себе раз и навсегда. А убитого зовут Винцентий Барашко. Слышала такую кликуху?
– Не уверена, но, по-моему, да…
Мне вдруг пришло в голову, что убийство могло произойти из-за меня. Я опоздала и потому осталась в живых. Парадокс: неужели моя привычка вечно опаздывать на сей раз спасла мне жизнь? Я не явилась на собственное убийство. Только кому и зачем меня убивать?
– С кем ты назначила встречу в Ориле?
– А кто живет на этой кладбищенской даче? – Я не собиралась ничего рассказывать.
– Совсем даже она не кладбищенская. Принадлежит Этеру Станнингтону, представителю колумбийского консорциума кофейных плантаторов, центральное представительство в Нью-Йорке. Но в Варшаве его нет.
– Тот, кто со мной говорил, назвался Станнингтоном. Но имени не называл.
– Гая, Гая, да никто из Станнингтонов не желает твоей смерти…
– А сколько их, этих Станнингтонов?
– Двое. Пендрагон и Этер. Отец и сын.
– А ты откуда все это знаешь? Ты у них работаешь?
– Знаю. Откуда – не спрашивай. Не отвечу. Ты как с ними договорилась?
– Я сама назначила время. Должна была приехать в девять, а приехала только в одиннадцатом часу.
– Поздновато для свиданий.
– Ненавижу разрывать рабочий день, а он у меня ненормированный. Особенно в последнее время.
– Ну да, ты же к вернисажу готовишься.
– Ты и об этом знаешь! Ты меня удивляешь.
– О твоей выставке в Америке знают все, кто хоть немного интересуется современным искусством. О тебе французские газеты пишут.
– Какие там газеты, один журнал – и все.
– Без разницы…
– Завтра по поводу выставки мне надо лететь в Штаты…
– Сегодня. Уже пробило полночь. Какого черта ты позволила затащить себя в Ориль накануне отъезда? Не могла отказаться?
– Не могла. Именно перед отъездом в Нью-Йорк мне надо было обязательно осмотреть виллу кофейного магната, чтобы подобрать свои гобелены к интерьеру. Магнат заказал их у владельца галереи, с которым я работаю в Нью-Йорке.
– Да ведь дачка Станнингтона полностью отделана!
– Значит, это был только предлог.
Перед глазами снова встает лицо убитого.
Врывается под сомкнутые веки, маячит в памяти. Назойливый знак вопроса.
Где-то я видела это лицо… Но где? Мелкая сеточка морщин у висков, две резкие носогубные складки…
И это еще не все. Постаревшее лицо, из-под которого расплывчато проступает образ молодой, тоже знакомый…
* * *
– Луг! Шпалера, выполненная в самой простой технике, известной в Европе с четырнадцатого века. Отличается оригинальным переплетением, изысканностью фактуры, трехмерностью образа!
Аукционист называет номер лота и дирижерским жестом взмахивает серебряным молоточком на эбеновой рукоятке. Одетый в бежевый смокинг, он председательствует на возвышении за стильной кафедрой, похожий на центральную часть триптиха. С двух сторон его обрамляют изысканные арки.
– Творческие поиски художницы, родившейся в стране, чьи летописи начаты более тысячи лет назад… – Аукционист замолкает, давая присутствующим посмаковать тысячелетие польской истории.
Реклама.
Гермес понимающе подмигивает. Он не из невежд, для него Польша – не только Костюшко, Дзержинский, нью-йоркские докеры, анекдоты о тупых поляках и Папа Иоанн Павел II. Но все-таки именно Гермес постарался, чтобы на аукционе подчеркнули кое-какие факты из истории народа, живущего между Татрами и Балтикой.
Гобелен – одна из первых моих работ, никакой не творческий поиск, просто у меня не было денег на ткацкий станок. Зато колористика и правда хороша. Гамма приглушенной зелени, такой изысканной и в то же время почти физически осязаемой: сочная травянистая, малахитовая и цвета свежего березового сока.
Аукцион начался. Меня изнутри бьет дрожь.
– Все будет отлично, Гая, – улыбается мне Гермес.
Точнее, наклоняется ко мне, потому что улыбка у него до ушей, как приклеенная. Я тоже беспрестанно улыбаюсь.
Тут улыбаются все и всегда, кроме гробовщика при исполнении обязанностей. Здесь положено демонстрировать, что все о'кей. Достигшие успеха хвастаются им. Начинающие изо всех сил показывают, что обязательно добьются своего. А неудачники делают вид, что жизнь прекрасна.
Не улыбаются разве что те, кто махнул на себя рукой и без сопротивления катится на дно. Но здесь, в выставочных залах Музея современного искусства на Мэдисон-авеню, нет неудачников. Проигравшие и неудачники живут дальше, начиная от Восьмидесятой Восточной. Их не интересуют выставки Манхэттена, где швейцары похожи на генералов, а таксисты носят цилиндры. Гермес не рассылает приглашения в нищие районы, да и знакомых у него там нет. А в Гарлем белые больше не ходят. Причем давно.
Я не спрашивала Гермеса, как давно. Он стыдится темных сторон безгранично любимого Большого Города. Тут для него пуп земли, средоточие всемирной культуры и эпохи.
Потрясений не прошло. Я привезла с собой лицо убитого. Оно терзает меня в бессонные ночи, не дает сосредоточиться днем. Хотя время между убийством и сегодняшним вечером у меня было плотно занято, мертвое лицо вспыхивает в памяти в лифте гостиницы, входит со мной в аптеку, поздней ночью подкарауливает в номере. Мертвые глаза даже в этом зале напоминают о себе отблесками в хрустальных сосульках люстр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38


А-П

П-Я