Движение было вызвано скорее ожиданием опасности, чем действительно любопытством, и оно вряд ли могло чем-то помочь. С такого расстояния все казалось однообразно черным. Но в окна ударила освободившаяся от туч луна, облила комнату едким лимонным светом, и тут же Ирине показалось, что он обжег и ее изнутри.
По проходу шла Спица. У спящей контролерши она остановилась, послушала тишину, повернулась к тому месту, где еще несколько минут назад спала Ирина, внимательно всмотрелась туда, будто запоминая что-то, и вдруг тенью скользнула прочь из спального помещения.
Ее не было долго. Настолько долго, что иззябшая, с уже бесчувственными пальцами на ногах, Ирина все же уснула.
А проснулась под крик:
-- Мурку убили!
Вокруг все загрохотало, задвигалось, кто-то завизжал так, что у Ирины пусто стало в голове. Она спрыгнула с койки, чуть не упав. Онемевшме ноги не хотели держать ее.
Перед глазами белела стена из девичьих ночнушек.
-- Ой, какой ужас!
-- Где?! Дайте посмотреть, где?
-- Теперь точно -- оргпериод, строевые...
-- Чего ты гонишь! Не будет никакого оргпериода! Пусть только попробуют! Мы им живо мозги вправим!
-- Мурка ж должна была в ДИЗО кантоваться...
-- Да ее в обед освободили! Забыла, что ли?
-- Ух-х, прямо в спину!
-- Да не Мурка это! Секите: на бирке фамилия Конышевой.
-- А хто это, девки?
-- Да новенькая одна!
-- Какая новенькая! Вы что: ослепли?! Это ж Мурка! И наколка на руке -- ее!
-- Не подходите, девочки, следы сотрете! Сейчас начальство придет!
-- Правильно сделали, что ухайдокали. Мурка -- стерва известная, -пробасил чей-то грубый голос.
Ирина повернула на него голову и увидела азиатку. Она стояла в проходе на ледяном полу босиком, широко расставив волосатые ноги, и ночнушка смотрелась на ней, как плащ-палатка на солдате, стоящем в карауле. За руку она крепко держала маленькую, часто-часто вытирающую слезы с глаз рыжуху.
-- А ну разойдись! -- гаркнула от двери контролерша, и белая стена, дробясь на части, растеклась по койкам.
Ирина шагнула вперед и только тогда из-за контролерши разглядела, что из маленького клетчатого холмика торчат кольцами вверх большие портняжные ножницы. Точно такие, какими она еще вчерашним утром разрезала настилаемое полотно.
-- Вот звери! Прямо в сердце! -- прошипела согнувшаяся над холмиком контролерша.
Кто-то легонько толкнул Ирину сзади.
-- Чего тут у вас? -- прошептали ей в затылок. -- Говорят, новенькую зарезали?
Ирина резко повернулась и наткнулась взглядом на округлое лицо, самым необычным на котором были глаза: правый заметно больше левого. Наверное, движение Ирины получилось слишком резким, потому что девушка отпрянула и слегка побледнела, но, собравшись, вдруг быстро-быстро заговорила, смешно подергивая кончиком длинноватого для ее лица носа:
-- Теперь строевыми замордуют. И свидания отменят. И культпоходов в город не будет. И шмон за шмоном пойдут. Ни сигарет, ни водку не спрячешь, -- и вдруг резко, словно ей воткнули в рот кляп, замолкла.
Ирина тоже упрямо молчала.
-- А тебя как звать? -- спросила девчонка.
-- Меня?
Ирине почему-то очень не хотелось именно сейчас называть себя. Мертвая девушка, лежащая на ее месте, мешала ей сделать это.
-- А я -- Ольга. Фамилия -- Забельская. Кликуха -- Слониха.
-- А почему -- Слониха? -- удивилась сквозь усталость Ирина.
-- Почему? -- оглянулась девушка по сторонам. -- А у моего жениха кликуха -- Слон... Только я не из вашего, третьего...
-- Понятно, -- кивнула Ирина, увидев известковую двойку на рукаве своей собеседницы.
Надо было отдавать долг, и она чуть тише, чем до этого, произнесла:
-- А я -- Конышева Ирина.
-- А кто ж?.. -- посмотрела на убитую Ольга. -- У нас сказали, что новенькую... Там и бирка на кровати... А кого ж?..
Ирина сглотнула намек и ответила то, что слышала:
-- Ее Муркой кто-то назвал...
-- У-у, -- прогудела Ольга. -- Мурка -- самая крутая в вашем отряде была. Как пахан на зоне. Только зона у нас сучья...
-- Какая?
-- Сучья, -- упрямо повторила Ольга. -- Администрация всех давит, вольностей зэковских нету, актив на них пашет, шестерок полно. Иначе б Мурка у тепленькой батарейки спала...
6
Четверо слушали тишину. Но у каждого из них она была разной. Для начальницы колонии, Грибановой, она заполнялась тяжелым, гнетущим предчувствием если не объявления служебного несоответствия, то уж строгого выговорешника с лишением квартальной премии -- точно. Ее заместитель по режиму, маленький сухонький подполковник, брезгливо оттопырив нижнюю губу, думал о том, что уж на что он считал всех этих зэчек сволочами, но, оказывается, даже недооценивал их, потому что они оказались еще большими сволочами. В склоненной над столом русой голове Артюховой боролись горечь от того, что капитанское звание, хоть и вышел срок, никто ей в этом году не даст, и жалость к Мурке, на которую, если все сплюсовать, она потратила не меньше недели только на душеспасительные беседы, но перевоспитать так и не смогла. Следователь городской прокуратуры, высокий румяный мужчина лет тридцати - тридцати двух, сидящий, впрочем, не в форме, а в синем гражданском костюмчике при таком же синем галстучке, презирал трех остальных, находящихся сейчас вместе с ним в жарком, банно-натопленном кабинете начальника колонии, презирал за их бестолковость, за неумение организовать порядок, режим, за нравы в колонии, но больше всего за то, что ему вместо давно запланированной охоты на кабана пришлось тащиться на рейсовом автобусе в колонию и ковыряться с трупом.
-- Обрисуйте мне эту Мурку. Кто она такая, что за фрукт? -- обратился следователь к Грибановой, но та одним лишь взглядом перебросила вопрос Артюховой.
-- Мурка? -- приподняв голову, покомкала она маленькие, увеличенные помадой губки и впервые за весь день назвала погибшую по фамилии: -Воспитанница Исакевич имела срок четыре года. Проходила по двум статьям: сто сорок пятая, часть вторая -- грабеж личного имущества при отягчающих обстоятельствах, в сговоре и по признаку повторному и девяностой -- грабеж госимущества.
-- А конкретнее, -- нервно постукивал карандашом по папке с материалами предварительного следствия, проведенного оперативниками колонии, следователь.
-- По первой статье -- украла норковую шапку у прохожей. В смысле, сорвала с головы. Причем совершила это в составе пьяной компании, но кражей не ограничилась, а еще избила потерпевшую. А по второй... -- кажется, Артюхова сама точно не помнила, что же там случилось, и сказала первое попавшееся в голову: -- С завода детали, кажется, какие-то украла...
-- Безотцовщина? -- со знанием дела спросил следователь.
Кивок Артюховой ему понравился. Да и сама Артюхова показалась симпатичной. Полная, округлая, словно сошедшая с кустодиевских полотен, она даже заставила следователя мысленно ее раздеть. И, лишь представив ее сочные, спелые груди, он суетливо задвигал ногами и подумал, что надо бы с ней познакомиться поближе.
-- А как она вела себя, скажем так, в повседневной жизни? -- снова спросил он Артюхову, с наслаждением ожидая движения ее маленьких, но красиво очерченных губок.
-- Стерва законченная, -- пробасил вместо нее подполковник, зам по режиму, и следователь удивился, что у такого внешне тщедушного человечка может быть такой низкий оперный голос. Будто он на самом деле лишь рот открывает, а говорит кто-то другой, сидящий под столом, огромный, мускулистый и злой. -- За два года отсидки, что она у нас, сорок три взыскания в личном деле. Крала ткань на производстве, систематически не выполняла производственный план, многократно оскорбляла контролеров и вот, -- кивнул на Артюхову, -- воспитателя, в школе отказывалась выходить к доске, ругалась мужским матом, курила в туалете и однажды даже совершила членовредительство...
-- Как на фронте? -- удивился следователь.
-- Ну, не совсем... Чтоб не идти на работу. Она проглотила несколько крючков со своей кровати, чтобы посачковать с недельку в санчасти...
-- Да-а, интересный экземпля-я-яр, -- протянул следователь и чуть сдвинулся на стуле, чтобы разглядеть ноги Артюховой.
-- Я вас понимаю, -- дернула щекой Грибанова. -- Но мы говорим о погибшей. А о мертвых -- либо хорошо, либо...
-- Но у нас -- расследование, -- почему-то за следователя сказал подполковник-режимщик.
-- Все равно. Нехорошо как-то... Не по-людски...
-- У нее враги были? -- Ноги Артюховой, полные, аппетитные, с ровными, округлыми коленками, следователю понравились. -- Я имею в виду -среди воспитанниц.
-- Хватало, -- тяжело выдохнула Артюхова. -- Она же претендовала на роль бугра зоны. Возраст для колонии солидный -- почти восемнадцать лет, скоро на взросляк переводиться, большой срок судимости, частые отсидки в ДИЗО, явное противопоставление себя воспитателям и вообще сотрудникам колонии, ореол блатной со связями на воле, дружки -- по ребячьим колониям. Ну что еще?.. Ах да -- попытка создать иерархию: с пацанками, чушками и так далее. Шестерок вокруг нее хватало.
-- А враги? -- настоятельно спросил следователь.
-- Если по-большому, то, пожалуй, Спица... то есть воспитанница Спицына, -- задумчиво произнесла Артюхова. -- Могли, конечно, и обиженные быть, кое-кого она как-то избивала, но чтоб так отомстить...
-- Спицына, вы говорите, -- записал фамилию следователь.
-- Да, она тоже претендовала на роль бугра, но делала это похитрее, не так явно. С Муркой... извиняюсь, Исакевич, у нее неминуемо и без того произошла бы разборка.
-- Все правильно, -- кивнул следователь. -- Двух вожаков у стада не бывает.
Грибанова оттолкнулась руками от стола, вскочила с отъехавшего кресла, прошлась в угол комнаты и назад. Стоя спиной ко всем и глядя на контрольно-следовую полосу, по которой гуляли толстые грачи, недовольно проговорила:
-- Стадо -- у свиней. А здесь -- люди. Пусть даже и заблудшие. Никакой речи о буграх и шестерках быть не должно. Мы всегда это вытравливали каленым железом. И не зря нашу колонию всегда звали красной...
-- Или сучьей, -- со знанием дела вставил следователь.
-- Да, или сучьей, -- гордо сказала Грибанова, хорошо понимающая, что в этом зэковском термине -- скорее бессилие перед властью в колонии, чем издевка. -- А эти последние веяния...
Она резко обернулась и начала говорить одной Артюховой:
-- Эти послабленческие веяния -- только от нашей вялости, бесхарактерности и всей этой гадости, что называется демократией и которую несет оттуда ветром, -- пальцем показала она в окно, за забор колонии. -Демократия в российском варианте -- это вседозволенность, бардак, развал, упадок нравов и как следствие -- та яма, в которую мы все погрузились...
-- Да, вот еще, -- прервал горячую речь Грибановой следователь, -среди воспитанниц есть такие, кто сидит за убийство?
Злой взгляд Грибановой наткнулся на скучающее лицо следователя. Ей он не подчинялся и мог не сидеть истуканом и выслушивать великие мысли.
-- Есть, -- обиженно ответила Грибанова, вернулась на свое место, грузно села и тут же подвинула по лакированному столу три папки в сторону следователя.
Тот ловко перехватил их, вскинул удивленные глаза, но спросить ничего не успел.
-- Вообще-то убийц -- четыре, сказала она то, что следователь, видимо, уже знал. -- Но одна -- детоубийца. Она... она своего ребенка в роддоме задушила... Но она девочка тихая...
-- А эти? -- открыл верхнее личное дело следователь, и на него с фотографии свирепо взглянуло округлое азиатское лицо: щели вместо глаз, плоские скулы, сплющенный нос. Если бы не знал пола, подумал бы, что мужчина.
-- По-разному, -- уклончиво ушла от ответа Грибанова, посмотрела на часы, из тесной камеры которых вот-вот должна была вырваться на волю кукушка, и подняла с места Артюхову и подполковника-режимщика: -- Пора вести воспитанниц на обед.
Те пошли из кабинета с облегчением. Первым -- подполковник, который женщин вообще считал недоразумением жизни и никогда, и ни при каких условиях дорогу им не уступал. За ним -- хмурая, осунувшаяся Артюхова.
Пристальные глаза следователя проводили ее широкую крестьянскую спину до двери, ощупали плотные ягодицы, бедра, которые чуть ли не рвали при ходьбе измятую сзади юбку цвета хаки, скользнули к пяткам и с недовольством наткнулись на закрывшуюся створку двери. Нет, в колонии ему уже определенно нравилось, и он даже подумал с досадой, что какое-нибудь ЧП здесь могло бы произойти и раньше.
-- Скажите, -- оборвала его мысли, бредущие где-то по двору колонии вслед за Артюховой, Грибанова, -- у вас есть версия?
Говорить следователю явно не хотелось, но и не ответить он не мог.
-- Есть... Но я бы не хотел затрагивать тему догадок. Все-таки существует тайна следствия...
-- Вы уйдете, а нам тут жить, -- укорила его Грибанова. -- Возможно, мне самой нужно что-то предпринять?
-- Ни в коем случае! -- Румянец со щек следователя хлынул на все лицо. -- Ничего не делайте! У меня есть в руках нити...
-- Соперницы Исакевич? -- все-таки хотела подробностей Грибанова.
-- Возможно, но...
-- Я сумею сохранить тайну.
-- Если тайну знают двое...
-- Посадить в ДИЗО всех троих? -- кивнула на папки Грибанова.
-- А зачем? Дело ведь не в Исакевич, а... а в Конышевой...
-- Что-что?! -- подалась вперед Грибанова. -- В Конышевой? -- И сразу вспомнила строптивую девочку в фуфайке, которая сидела точно на том стуле, где сейчас ерзал следователь.
-- Понимаете, только при невероятной осведомленности та девушка, что хотела во что бы то ни стало убить Исакевич, могла узнать, что та в час ночи вдруг решила сменить место сна...
-- Наши и в час ночи могут узнать! -- отпарировала Грибанова.
-- Во-от, значит, такое дело-о-о, -- следователю очень не хотелось говорить, но он ощущал на своей шее невидимые руки Грибановой, которая упорно хотела выжать из него все, потому слишком давно стала считать колонию частью самой себя, и то, что она теперь что-то не знала, казалось ей болезнью, которую она неожиданно обнаружила у самой себя и о которой теперь хотела знать как можно больше. -- Значит, дело такое... В Конышевой дело. Боюсь, что за ней идет охота в колонии. И охота серьезная. Сначала -падение с лестницы на производстве, потом -- убийство девушки на том месте, где должна была спать она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32