Священник закрыл Библию, подал знак палачу. Тот медленно двинулся к осужденным. Снова зазвучали печальные церковные гимны, ожил главный колокол собора, у «жаровни» покачивался штандарт инквизиции. Хромой служка подошел к каждому из осужденных на казнь и зажег зеленые свечи. Они тут же погасли от порыва теплого ветра.Палач ловко распутал веревки, которыми была привязана Клодина к спине осла, и стащил ее на землю. Женщина рассмеялась, показывая коричневые зубы. Ее радовало всеобщее внимание, торжественность, в любом предмете она видела: загадку. В рот сумасшедшей не был воткнут кляп, как другим смертникам, никто не опасался, что она станет проповедовать в народе. Но не пристало оглашать город криками боли и ужаса, поэтому священник снова подал знак, и палач сунул в рот осужденной промасленную тряпку. Клодина доверчиво засеменила к эшафоту, взошла по ступеням и дала привязать себя к столбу.Зажгли костер, пламя быстро ползло по сухому хворосту, прозрачное в золотых лучах солнца. Костер разгорался, огненные языки подобно змеям, обвивали ветки и поленья. Уважаемые горожане использовали почетное право приумножить перед церковью свои добродетели и с готовностью подбрасывали хворост в огонь.Когда пламя с гулом взметнулось вверх, коснувшись живой плоти, сумасшедшая в агонии стала извиваться, глаза ее дико вращались, готовые вылезти из орбит. Запахло паленым. Толпа как зачарованная взирала на казнь. Доминиканцы в развевающихся белых одеяниях усердно возносили хвалу господу.Внимание тысяч людей было приковано к эшафоту, где в клубах дыма билась ведьма. И никто не заметил, как в эту минуту из низкой арки появился всадник на гнедом жеребце, нервно перебиравшем изящными тонкими ногами. На всаднике был сверкающий панцирь, длинный меч висел у левого бедра. Он прогарцевал по вымощенной камнем площади, люди с проклятьями отпрыгивали в сторону. Лошадь перешла в галоп, среди горожан возникло смятение, а всадник уже приближался к группе осужденных, окруженных монахами. Стражники потянули из ножен мечи, но момент был безвозвратно упущен. Рыцарь наклонился, рывком схватил за тонкий стан одну из приговоренных девушек и посадил в седло перед собой.В последнее мгновение стражники бросились на всадника, но жеребец понесся прочь, давя монахов и горожан, и показался он им дивным крылатым существом с лентами синего неба в гриве. Всадник одной рукой держал поводья, другой вынул кляп изо рта девушки и прижал к себе ее вздрагивающее в рыданиях тело. Он громко рассмеялся, и это было все, что запомнила девушка, и последнее, что запомнили горожане. ЭПИЛОГ И сказал Бог: да будет свет,И стал свет. Бытие, 1:3 Они пронеслись по главным улицам Канна, запруженным возбужденным народом. Вслед им неслись крики, свист. Кто-то дерзко попытался преградить дорогу коню и отлетел в сторону, утонул в людском море. Вопили и посылали проклятия, попавшие под копыта коня, женщины, возбужденные видом крови на торговой площади, что-то кричали своим мужьям, плакали дети, торговцы спешили убраться из опасного места, воры не теряли времени в начавшейся свалке. По камням мостовой загремела погоня, офицер в блестящей кирасе на ходу выкрикивал приказания всадникам. Толпа хлынула к стенам домов, отовсюду слышались стоны, пахло паленым мясом, от центра площади поднимался густой черный дым.Гнедой конь летел как вихрь. Гигантская толпа, пестрота и грязь аутодафе остались позади, замелькали уходящие под уклон, почти пустые улицы, грязные переулки, которые никогда не освещались, где из-под копыт коня брызгали огромные крысы и пестрые кошки. Перечеркивали небо полуразвалившиеся арки старого города, увитые плющом и дикими лозами, пустившими побеги под живительными поцелуями солнца. Промелькнули ветхие лачуги городской бедноты, увешанные каким-то тряпьем, где в темных проемах сидели старухи, уродливые дети копошились в клоаке, выуживая из сточных вод невообразимые предметы.Это походило на зачарованный город. Гул и грохот копыт вспучивался пузырем эха, и лопался в синем воздухе, где над дерновыми крышами домов с писком носились ласточки. Все население собралось в центре Канна, никто не преградил путь беглецам, погоня растаяла в лабиринте узких, похожих на ущелья улиц. Вскоре беглецы достигли городской стены с разросшимся чертополохом и кустами терновника. Ворота оказались не заперты. Лошадь нырнула в глубокий сырой проем, и за ним открылась сверкающая даль. Рыцарь прикрыл девушку плащом, а разомлевшая на солнце стража, не ведавшая, что случилось на площади, лениво проводила взглядом всадника. Теплый влажный ветер свистел над горбатой равниной, застеленной изумрудным травяным ковром, открывался прекрасный вид на поля, пенящиеся сады, сверкающую гавань внизу, где к пристани подходили корабли и качались стройные мачты, где колыхалась цветная, жаркая, деловитая, немая толпа, и блеск воды резал глаза, на сеть дорог, запруженных накануне, где теперь уныло брел осел с поклажей, понукаемый тощим крестьянином в соломенной шляпе.Всадник пронесся мимо в клубах пыли; длинная голубоватая тень от посоха крестьянина врезалась в память Жанны, переродилась в ее воспаленном воображении во что-то фантастическое, мелькнувшее, подобно молнии, и она закрыла уставшие заплаканные глаза. * * * Седой туман стелился над равниной, собирался густой вязкой массой у подножия холмов, которые в золотисто-охристом, медленно остывающем воздухе были подобны мордам драконов. На склонах горели костры пастухов, и это было похоже на волшебство, на отуманенные глаза чудовищ, полные слез, обращенные в весенний звездный накат неба.Они молча двигались вдоль берега. Лошадь иногда всхрапывала, по мускулистому телу пробегала дрожь. Жанна, вконец обессиленная, сидела в седле, и влажный ветер, налетавший с моря из гиацинтовой дали, над которой дрожала серебристая полоса, шевелил волосы девушки. Порой граф, ведущий коня в поводу, поднимал на девушку свой темный взор и тогда она робко отзывалась улыбкой, похожей на дрожание солнечного луча под водой. Взор графа теплел, он с наслаждением глядел на эту улыбку, па бледное осунувшееся лицо, глаза, отуманенные страданием, но все-таки вызывающе прекрасные. Худенькая, в белом балахоне, широкие складки которого скрывали ее руки, с тонким профилем, вырезанным из кристаллизующегося воздуха, Жанна походила на ангела, восседающего на гордом коне, и графу де Ледреду казалось, будто он видит за ней очертания крыльев.Он любил Жанну пылко, безудержно, нежно, и так боялся, что – безнадежно. Чувство это оказалось сильнее его воли, оно жило своей собственной жизнью и управляло им. Душа графа, прежде не докучавшая ему, внезапно проснулась именно тогда, когда он бросил случайный взгляд на девушку, еще в сущности ребенка, в испуге глядевшую на осужденных, и пепельная резная тень дубовых листьев скользила по ее лицу посреди ветреного, облачного, случайного дня. А потом эта проснувшаяся душа сладостно рыдала, когда он злым, остановившимся взглядом следил за ней, когда она разговаривала во дворе с горбуном, скрестив тонкие подвижные ноги в деревянных башмаках, а урод смущенно склонял голову и закусывал губу.Он любовался Жанной, когда она, подобно вихрю, с разметавшимися волосами, увенчанная незабудками в сиянии красоты, расцвете половой зрелости, летела с холма и постепенно таяла в мареве затухающего дня, в то время, как в хижинах загорались дрожащие огни, от садов поднимался дым, запоздавшие путники брели к ночлегу, а рыбаки, взвалив на плечи снасти, возвращались к своим семьям.Он не мог двинуться с места, он рыдал, падал на колени, раскинув руки в белом одеянии монаха, с символом инквизиции на пальце. Он молил Христа освободить его от чувства, терзавшего воспаленный разум и плоть, дать силы служить Ему Одному, дабы исполнить предначертанное. Слезы стекали на его выбритое лицо, чувственные губы, он закрывал глаза. Но образ, который так томил графа, не покидал его.Ночь на маяке, когда Этьен де Ледред был как больной, разбойник, трепещущий перед своей жертвой, возвысившийся и униженный преступной любовью, преступной, ибо в Жанне он видел Божество. Когда ее привезли в доминиканский замок, граф едва не сошел с ума от страха за жизнь прекрасной простолюдинки, морской грезы, стоившей ему таких мучений. Граф знал, что обвиняют ее в колдовстве, и ясно понимал, чем это грозит. Теперь он молил Бога о спасении для бедной девушки, просил покорно, как о великой милости.Несколько дней назад в час отчаяния граф спустился в подземелье, в его жуткие смрадные переходы. Он не знал, зачем туда шел. Дважды отвергнутый своей возлюбленной, он любил ее все сильнее – он, сидящий по правую руку великого инквизитора, тайный советник «узника Авиньона», могущественный подданный римской церкви, бывший до «отречения от мира» приближенным короля, перед которым склоняла голову знать, сильнейший среди вассалов, почитающий своего суверена. Рыцарь де Ледред угасал. Это проявлялось в раздражительности, вялости движений, поступи, в угасшем взгляде. Он был подобен человеку, медленно умирающему, и он видел, что так же медленно умирает она, его возлюбленная.Граф де Ледред поклялся, что не позволит совершиться чудовищному преступлению, пламя не коснется нежной плоти. А потом пусть будет по воле Господа: он утолит свою страсть в объятьях этой гордой девы, либо его также сожгут, как еретика. Да свершится!– Сегодня утром мы будем в гавани Антиба. Я найму корабль, и мы покинем эти гиблые места, где ты так страдала. Я окружу тебя заботой и лаской. Ты скоро исцелишь свои раны – не правда ли? – раны плоти и души. Я буду с тобой в любой ипостаси, как только ты пожелаешь. О, Жанна, сердце мое!Так говорил Этьен де Ледред, с нежностью глядя на девушку, которая, завернувшись в его плащ, сидела на берегу, и длинные волосы, похожие на медных змей, чертили зигзаги на песке. Он только угадывал ее силуэт; странная аметистовая дымка окутывала все вокруг, происходило неуловимое движение, поднимались и беззвучно рассыпались в прах крепости, сотканные из брызг тьмы. Слышался шум и плеск волн, и фырканье коня, укутанного мглой.Граф опустился на колени в мягкий песок рядом с Жанной, и откинул плащ с ее плеча. Она подняла лицо, белки ее глаз блеснули в темноте.С моря подул сильный ветер, открылась луна. Облака, похожие на дев и крупы, бьющихся в агонии лошадей, уплыли на север, и призрачный свет залил пустынное побережье. Извиваясь, уплыла кромка берега, и узкая серебристо-белая полоса с нежно-зеленым кантом предвещала восход.Жанна безмолвствовала. Рыцарь не знал, о чем она думала, какие секреты открывались ей в аспидно-синей дали, где сверкали тысячи отраженных лун. Наконец она перевела на него взгляд, и де Ледред увидел, что она улыбается.Не в силах более сдерживаться, он привлек Жанну к себе, чувствуя ее страх. Она поняла его желание по изменившемуся лицу, глазам, которые были как две пропасти. Горячая рука коснулась шеи девушки, и Жанне показалось, что страсть графа способна испепелить.Почувствовав ее испуг, он отнял руку и грустно покачал головой.– Нет! Нет, Жанна. Я не трону тебя, если только ты сама не пожелаешь. Да хранит меня Господь от вероломства!– Граф! Я преклоняюсь…Их руки тихо скользили по лицам, вдоль волос, похожие на летучих мышей. Они были как слепые и наслаждались прикосновениями. Жанна наклонилась к рыцарю, у которого кружилась голова. Они изучали друг друга безмолвно.В обстановке постоялого двора, в окружении постоянного меняющихся лиц, мужчин, обладающих разного рода достоинствами, Жанна не была целомудренна. Но все же она была девственницей, и еще ни один мужчина не коснулся ее юности. И вот теперь она была полна знанием, спавшим в глубинах ее женской природы, смутными предчувствиями будущих наслаждений, и наслаждения этой минуты, похожего на легкую щекотку внутри просыпающегося лона.Ей казалось, что для нее хватит прикосновений, ласк, порхающих по ее коже. Связь с мужчиной представлялась ей актом насилия, грубой эксплуатации женских недр. Этьен вдыхал аромат ее волос, кожи, отполированной лунным светом, мышцы его дрожали от прикосновений к женщине и пробудившаяся мужская сила томила его.– Скажи! Скажи, Жанна, питаешь ли ты чувство ко мне? Любишь ли ты меня? – спрашивал Этьен прерывающимся шепотом.Жанна молчала. Она не знала, что ответить, она вся обратилась в слух. Страх снова вернулся. Неопытность стесняла ее. Он покрывал ее поцелуями, огненными и жадными, он будто наносил ей раны и зализывал их языком. Жанна поняла, что ей предстоит расстаться с девственностью, и пожелала этого.– Останемся, – сказала она. – Здесь хорошо.Граф отстегнул перевязь, и меч упал на песок. Дрожащими руками он раздел ее донага. Жанна хотела прикрыться плащом, но он удержал ее. Он смотрел на тонкое гибкое тело, глаза его блестели. Он уже не был нежен. Он задыхался. Его горячие руки стали касаться ее бедер, ног, она тихо вскрикнула, а дыхание приобрело несвойственную девушке хриплость. Вдруг Этьен в яростной страсти обнажился сам, и они упали на песок, сплетаясь руками и ногами.Все произошло естественно и без стеснений, они смотрели в глаза друг другу, и это было похоже на насилие. Лицо Жанны исказила гримаса боли, она пронзительно вскрикнула, и этот крик подхватила острокрылая птица, метнувшаяся над шумным, пенящимся морем с сапфировой полосой на горизонте. Этьен смотрел на свою возлюбленную с восторгом удовлетворения, проистекавшем из его горячих чресел. * * * Алое солнце поднималось над Средиземным морем, огненный диск перечеркивал черные силуэты птиц, и это было похоже на метущиеся сердца.Всадник, державший в объятиях девушку, плавно удалялся по побережью виноцветного неба, пока не растаял в дымке. Они молоды, влюблены, они едва избегли смерти. Но перед ними стоит нелегкая задача – спастись от инквизиции, ибо паук оплел уже всю Европу. Предоставим же им море, парусники, острова. Быть может, они найдут пристанище в Египте, или в Поднебесной Империи, что лежит за краем земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14