Собственно, завязка ее была более чем тривиальна, потому что ее озвучил телефонный звонок. Я даже немного удивилась, не предполагая, впрочем, что это и есть долгожданная работа.
— Слушаю, — сказала я, подняв трубку.
— Татьяна Александровна, — произнес низкий мужской голос, торопливо и как-то даже таинственно, — мне срочно нужно с вами увидеться. Срочно. У меня для вас важное дело. Можно, я приеду?
— Вы знаете мой адрес? — уточнила я.
— Да! — резко бросил голос.
— Хорошо, давайте договоримся, — согласилась я. Кто бы ни был этот человек, но тон его голоса свидетельствовал о том, что дело у него срочное и важное. — Скажем… — Я посмотрела на часы.
— Прямо сейчас! — не дал мне закончить собеседник. — Я не займу у вас много времени… Но это важно! А позже я не могу, честное слово, не могу!
— Ладно, — сдалась я. — Через сколько вас ждать?
— Минут через десять! — ответили мне.
— Хорошо, приезжайте!
Честно признаться, не очень-то и хотелось приступать к работе, лень действительно расхолаживает. Я даже поленилась встать с дивана, предпочитая дочитать детектив до конца — осталось несколько страниц. Времени до появления клиента на это как раз хватило. Я отложила книгу в тот самый момент, когда раздался другой звонок, на сей раз — в дверь.
Я открыла ее и увидела на пороге мужчину средних лет, одетого просто и как-то неряшливо. Телосложения он был могучего, с небритым лицом, однако серые глаза смотрели осмысленно, можно даже сказать, умно. Пепельного оттенка волосы уже тронула у висков седина, тонкие губы, большой нос и безвольный подбородок довершали портрет.
— Здравствуйте, — сказала я. — Это вы звонили?
— Татьяна Александровна? — радостно, словно встретил старую знакомую, приветствовал мужчина, но переступить порог не решался. Губы его лучились улыбкой, но столь скупой, что было понятно — человек улыбаться не умеет и делает это крайне редко.
— Заходите, — вздохнула я и посторонилась, чтобы пропустить великана.
— Это я вам звонил, — сказал он.
— Я поняла, поняла! — заверила я мужчину. — Проходите, пожалуйста, сюда, в гостиную. У вас ко мне дело?
— Да! — Он остановился и каким-то неловким движением выудил из внутреннего кармана своей куртки, которую, кстати сказать, так и не снял, несколько фотографий и белый конверт.
— Да вы проходите, — напомнила я, поскольку мы все еще стояли в прихожей. — Проходите и присаживайтесь.
Мужчина шагнул в комнату и как-то испуганно стал озираться.
Сел он, против обыкновения большинства моих гостей и клиентов, не на диван и даже не в кресло, а на один из стульев у дверей. Меня это тронуло, и я еле сдержала улыбку, глядя на его массивную фигуру, примостившуюся на краешке сиденья.
— Вы понимаете, тут такое дело! — заговорил он с характерным украинским акцентом, и при этом лицо его приняло извиняющееся выражение. — Я работаю в морге… патологоанатом, — представился он и слегка кивнул. Имени его я так и не узнала. — Понимаете, сегодня утром привозят ко мне одного клиента. — Я села в кресло и внимательно слушала посетителя. — Говорят, мол, самоубийство, ты его, того, приведи в божеский вид. Ну, я сначала и принялся за обычную работу, а потом глядь, я его знаю! — Посетитель глубоко вздохнул. — Точнее, знал. Оказался мой одноклассник, Сашка Колесников! — Он покачал головой. — Я его сто лет не видел, а тут такое… — Он протянул мне фотографии.
Я взяла их и внимательно рассмотрела. Фотографий было три.
На двух был запечатлен в профиль и анфас не слишком молодой мужчина со строгим и неприятно-лиловатым лицом, если уместно сказать такое, глядя на фотографии покойника. К тому же на шее мужчины явно выделялся тонкий темно-синий рубец, что несколько портило общую картину. Кстати, на третьей фотографии крупным планом была снята шея, и на ней, помимо синеющей полосы от удавки, отчетливо выделялись несколько небольших синяков, видимо, следы чьих-то пальцев.
— Чем это его? — спросила я. — Не похоже, чтобы веревкой, след слишком тонкий.
— Да, — кивнул патологоанатом. — Использовали электрический шнур.
— Понятно, — протянула я и заметила: — Но вряд ли он это сделал сам.
— Видите? — осторожно поинтересовался гость.
— Да, — кивнула я.
— Вот и я увидел. Но только не сразу. Синячки эти были замазаны тональным кремом. Это я после, как обмыли его, разглядел. — Я подняла глаза на посетителя: он явно нервничал, и это мне не нравилось. — Вот я и решил к вам сразу обратиться.
— А почему не в милицию? — поинтересовалась я.
— Так мне о вас подполковник Кирьянов сказал, — ответил гость, а я подумала, что непременно выражу личную благодарность товарищу подполковнику за заботу обо мне. — А что там, в милиции? Ну, показал бы я им, — продолжал между тем патологоанатом. — А они ответят, примем, мол, в разработку версию об убийстве. Да только как-то не очень уверенно они это сказали бы. Поэтому я к вам… — Он вздохнул, а потом снова заволновался: — Возьмите деньги, Татьяна Александровна, и найдите, кто его убил.
— А что вы знаете о покойном? — спросила я.
— Я же говорю, мы с ним давненько не видались. Вместе учились, а потом он уехал в Москву поступать в институт. Вот и все. Ну, я вам, конечно, скажу, где он учился, где жил. Вы только помогите. Знаете, какой это был человек? Он всегда меня и с праздниками поздравлял, и сынишке моему помог устроиться на работу в Москве. Мы с ним хоть и не виделись, но связь-то поддерживали. Я ему обязан многим! — В глазах моего гостя появилось отчаянное выражение.
— Ладно, да не волнуйтесь вы так, — вздохнула я. — Я сейчас ничего не могу обещать, но постараюсь помочь.
Что-то тронуло меня в этом неуклюжем большом человеке, так близко к сердцу принявшем гибель школьного друга.
— А вы уверены, что именно это он? — с некоторым сомнением спросила я, вернувшись взглядом к фотографиям.
— А как же! Я что же, Сашку Колесникова и не узнаю? — Он как-то весь сжался, покачал головой, а потом неловко протянул мне конверт, словно бы стесняясь. — Вот, мне сказали, сколько вам заплатить надо. Здесь не все, вы, говорят, сразу-то всю сумму и не берете. — Он глянул на меня исподлобья. — Тут же и адрес, и номер школы. Вы уж того, Татьяна Александровна, помогите…
— Хорошо, — заверила я, взяв конверт.
— Ну, тогда я пойду, не стану вас задерживать. — Он тяжело поднялся со стула. — Я вам позвоню, — говорил гость. — До свидания и спасибо вам большое.
Я открыла дверь, и патологоанатом ушел.
И, только оставшись одна и снова взглянув на фотографии, которые все еще держала в руке, я задумалась над тем, почему сразу согласилась взяться за это дело. Что я, в работе так сильно нуждалась? Нет ведь. Интерес профессиональный? Тоже нет. Тогда почему же я так безоговорочно влезла в это безнадежное с первого взгляда дело? Так и не поняв, почему и зачем, я вернулась в комнату, посмотрела на оставленные гостем деньги, на два адреса, написанные крупным нетвердым почерком на листке бумаги. Это было похоже на гипноз, честное слово. Ну уж если назвался груздем…

* * *

Я села и закурила, обдумывая свои дальнейшие действия. «Работа есть работа», — сказала я себе, зная, что почти все работающие люди говорят себе это, приступая к своим обязанностям. Да, работа есть работа, что тут добавить? Начинать нужно… Но тут я мыслями вернулась к личности патологоанатома и услышала внутри как бы первый тревожный звоночек, требующий разобраться, что именно смущает меня в данной ситуации. Однако я не удосужилась разобраться в причине. К тому же опять зазвонил телефон. Это оказался Сергей, и говорил он еще медленнее и тише, чем в нашу первую встречу:
— Таня, у нас тут случилось несчастье, и нужна профессиональная помощь. Ты не очень занята?
— Профессиональная помощь сыщика? — уточнила я, почти догадываясь, о чем идет речь.
— Да, — вздохнул Сергей. — Но это не по телефону, многое нужно объяснить.
— Приезжай, — пригласила я. — Если это в моих силах, помогу.
— Хорошо, — откликнулся Сергей и добавил: — Буду минут через двадцать.
На этот раз я времени не теряла, успев подкраситься и принарядиться к тому моменту, когда Сергей появился на пороге моей квартиры. Улыбаясь ему, я пригласила войти.
— Привет, — качнул он головой, и этот рассеянный жест согнал с моего лица улыбку. Что бы ни произошло, для него это явно было серьезно.
— Что случилось? — с ходу спросила я.
— Несчастье, — ответил он, опуская глаза. — Понимаешь, иначе это и не назовешь.
— Рассказывай, — попросила я, усаживаясь напротив Сергея за стол.
— Умер мой друг, — начал он после некоторой паузы. — Ты не замечала, Таня, что смерть близких до последнего момента кажется абсурдом? В нее просто не верится. — Он помолчал и закурил сигарету. Я сделала то же самое. — А тут вообще… — Сергей смотрел на свои руки.
Я подумала о том, что такими темпами мы и до утра не разберемся, в чем дело, и предложила коньяку. Сережа благодарно кивнул, и мы выпили. Конечно, это сдвинуло рассказ с мертвой точки, алкоголь почти всегда развязывает языки.
Не вставляя междометий, опуская описание Сережиного тяжелого взгляда и кучи самых разных вспомогательных жестов, лишних в книге, но совершенно неизбежных в жизни, изложу суть.
Нынешним утром в своем гостиничном номере был найден поэт Алекс Высотин. Мертвым. Точнее, удушенным. В качестве удавки использовался шнур электрической переноски. Использован шнур был довольно замысловатым способом — покойный сделал из него две петли: одну из них он надел на шею, а в другую продел отведенные назад руки. Затем, видимо, с силой дернул руки вниз, петля на шее затянулась, ну и результат налицо, как говорится. Я даже где-то читала о таком вот способе. Кажется, в каком-то детективном романе.
Поэту было сорок два года, он являлся президентом Фонда русской поэзии, а также наставником целой поросли молодых многообещающих стихотворцев, которых и созвал в Тарасов на поэтический семинар. Положение тела Высотина свидетельствовало о том, что задушил он сам себя, но мой клиент, а с этого момента, как вы понимаете, я имела полное право называть Сергея Белостокова своим клиентом, был совершенно убежден, что тут не обошлось без помощников, может быть, одного. Хотя у милиции не возникло никаких сомнений в том, что поэту просто расхотелось жить, Сергей настаивал на своей версии произошедшего.
Чтобы покончить жизнь самоубийством, считал он, должны существовать весьма веские причины: банкротство, несчастная любовь, травля врагов, шантаж или что-то в этом роде. Словом, человек должен попасть действительно в отчаянное положение, когда ему могло показаться, что смерть — самый легкий способ решения всех проблем. Однако, по мнению моего клиента, Высотин отнюдь не находился в безвыходном положении. Наоборот, банкротство ему не грозило, с женой ему повезло, шантажировать его было нечем, поскольку славился покойный достойной репутацией, но врагов имел… Дойдя до этого места, Сергей заявил, что сейчас выскажет не только свое мнение, но и мнение других учеников и просто близких поэту людей. У почитателей Высотина сложилась стойкая уверенность, что если кто и мог довести наставника до самоубийства, то только один человек — критик по фамилии Григорьев, который травил Высотина лет пятнадцать по меньшей мере.
Иван Иванович, так было имя критика, строчил злобные пасквили, и к этому даже привыкли. Однако последний сборник Высотина, вышедший за месяц до смерти, был этим критиком просто втоптан в грязь, хотя, по мнению тех же родственников и знакомых покойного, стихи, собранные в книге, явили талант Алекса в новом качестве и с новой силой. Отсюда нетрудно заключить, что такого удара душа поэта не вынесла. Тем более что критик Григорьев приехал зачем-то в Тарасов, хотя никто его не звал, и, скорее всего, встречался с Алексом перед смертью того… Конечно, продолжал Сергей, все это можно считать досужими вымыслами, но оклеветанное имя, а главное — стихи Высотина взывали к мести. Словом, моя задача заключалась в том, чтобы я нашла этого борзописца и узнала две вещи: о чем говорили два человека накануне трагической гибели одного и кто за этим самым критиком стоял. В том, что существовал наниматель, Сергей со товарищи ничуть не сомневались, зная продажность большей части подобного рода писак вообще и Григорьева в частности.
— Пойми, это нужно для того, чтобы предотвратить на будущее подобные случаи, — говорил Сергей с жаром, который трудно было в нем заподозрить, — чтобы не позволять продажным критикам травить поэтов, да и вообще людей искусства. Далеко не у всех психика может такое выдержать.
— Так ты полагаешь, — прищурилась я, — что у Высотина сдали нервы?
— Возможно, — тут же отреагировал он, — ничего в этом удивительного нет. Я сам, когда получил критический отзыв на стихотворение, за которое мне дали премию, чуть с ума не сошел!
— Не думала, что тебя так легко травмировать, — заметила я. — Ты производишь впечатление очень сильного человека, — польстила я, потому что очень хотелось сказать, что производит он впечатление человека равнодушно-высокомерного.
Сергей помолчал, злобно пыхтя сигаретой, видимо, уже сожалея, что открыл мне столь интимную подробность своего характера.
— Разве ты не знаешь, что словом можно ранить больнее, чем делом? — наконец сказал он в своей обычной холодновато-ленивой манере.
— Знаю, — согласилась я. — Не стану спорить и пытаться разубедить тебя в том, что чаще всего к самоубийству приводят более прозаические мотивы. И иногда слова.
1 2 3 4