Оно всегда лежало у меня в сумочке с тех самых пор, когда после окончания юридического института я работала в прокуратуре. Те времена прошли, удостоверение стало давно просроченным, но продолжало служить мне верой и правдой. «Корочки» пролетарского красного цвета всегда действовали на людей, как удав на кролика, лишая их способности здраво мыслить, а потому редко кому в голову приходила идея проверить, до какого числа действительно удостоверение.
И на этот раз история повторилась: Хрусталев только глянул на «корочки», и глаза его распахнулись довольно широко, несмотря на похмельную отечность.
— Ко мне же уже приходили, и я рассказал все, что знаю, — удивленно сказал он, поправляя чалму на голове, но все-таки пропустил меня в дом.
Квартира по степени погрома несколько напоминала мою в тот момент, когда ко мне явилась Датская, только покрывающий «поле» материал отличался. На столах и подоконниках стояли грязные фужеры и рюмки, остатки пищи обильно обрамляли их, аудиокассеты неровной стопкой лежали почему-то на полу, у стенки. Магнитофона рядом не было видно, видимо, его приносил кто-то из друзей, а потом забрал.
Родион прошел вперед и сел на разобранную кровать, с тоской уставившись на пустой графин. Я поняла, что в этом доме не предлагают гостям сесть, поэтому, не дожидаясь приглашения, освободив от какого-то барахла кресло, комфортно устроилась в нем, закинув ногу на ногу. Когда со мной ведут себя не совсем учтиво, я тоже перестаю быть паинькой. Родиона нисколько не удивило мое раскованное поведение, он все воспринял как должное и продолжал смотреть на графин.
— Неплохо повеселились, — заметила я, указывая глазами на пустые бутылки под столом.
— Насколько я знаю, это не противозаконно, — парировал Хрусталев.
— И я так думаю. Но интересует меня другой вопрос: приходил ли к вам на день рождения Аркадий Датский?
— Ну вы, менты, даете! — возмутился было Родион и тут же сморщился от внезапно возникшей в голове боли. Правильно, нечего попусту возмущаться. — Вы что там, друг с другом не разговариваете? Или бумажки не читаете, которые я подписывал? Сколько же можно об одном и том же рассказывать?
— Ничего, повторение — мать учения, — мне все меньше нравился этот юнец с чалмой на голове. Нужно было его немного припугнуть, чтобы он хвост поприжал и стал разговаривать с дамой учтивее. — Если хочешь знать, нашелся еще один свидетель, показания которого немного отличаются от твоих. Вот теперь сидим мы и думаем: кто же из вас сочинитель такой искусный? Кому статью шить о сокрытии важной для следствия информации? Не подскажешь?
Хрусталев от этих моих слов встревожился и оторвал взгляд от графина.
— Я всю правду сказал, — глядя на меня кристально честными глазами, ответил он. — Не верите — спросите у любого, кто был у меня в тот вечер.
— Лучше ты мне еще раз повтори: был Датский на дне рождения или нет?
— Был.
— Дальше рассказывай: когда пришел, что делал, отлучался ли куда?
— Аркашка пришел часов в девять, мы сидели за столом и его не ждали. Он уже был веселый, наклюкался где-то заранее. Для храбрости, наверное. Вообще его никто не приглашал, но то, что он что-нибудь подобное выкинет, я подозревал.
— Почему? — спросила я так, словно знала, какую штуку выкинул Датский на дне рождения. Нужно было делать вид, будто я знакома с материалами дела и «бумажки подписанные» читала, иначе Хрусталев мог догадаться, что я к милиции никакого отношения не имею.
— Так его девчонка ко мне ушла, Аркашка и обиделся. Мы с ним раньше дружили. Ну, как дружили… тусовались вместе. Учимся в одном техникуме, удобно очень. Потом он познакомился с Вероникой. А я что, виноват, если она мне тоже понравилась? Не виноват. Но он, дурак, надулся, словно она у него первая. Вот мы и поссорились. Я Аркашку и не пригласил на день рождения, потому как знал, что нелегко ему будет на нас с Вероникой смотреть. А он взял и сам приковылял. Хороший такой, поднакачался на славу. Говорит, за твое здоровье хочу выпить, чтобы пошатнулось оно, значит, и чтобы скопытился ты быстрей. Хлопнул стакан стограммовый водки и сразу ушел.
— Один?
— Ну, я-то за ним точно не побежал. Да и остальные гости не сильно растрогались, на месте остались.
Во время всего рассказа Хрусталев то на меня посматривал, то на графин. Наконец его душа не выдержала, и он вышел из комнаты, не сказав мне ни слова. Я услышала, как журчит вода на кухне.
Этого-то мне и надо было. Судя по всему, в квартире не убирались с того памятного дня похождения, а значит, неплохо бы хорошенько здесь все рассмотреть. Стакан граненый на столе — это, видимо, тот, из которого Датский пил. Тут же три рюмки, на подоконнике еще две, фужеры — из них, по всей видимости, девчонки пили. А вот и что-то интересное… Рядом со столом, на одной из полок стенки, стояли явно еще для кого-то приготовленные две рюмки. Но они были чистыми. Либо кто-то в этой компании не пил, что маловероятно, либо кто-то не пришел.
— А все ли приглашенные пришли на праздник? — спросила я погромче, чтобы меня слышно было и на кухне.
— Нет, двое не пришли! — крикнул Хрусталев оттуда, закрыл кран, и я услышала приближающиеся шаги.
— Почему?
— А я откуда знаю, — появившись в дверном проеме, ответил Родион, — я их после этого не видел.
— А к Датскому они как относились?
— Тепло.
Я удивленно приподняла бровь, и Хрусталев пояснил:
— Мы вчетвером, еще до того, как я с Датским поссорился, лазили везде. Дружили, по-вашему, — как перед учительницей поправился передо мной Родион. — Ну а на день рождения они не пришли. Отсюда следует, — он молча подошел к креслу, стоящему напротив того, где сидела я, тяжело плюхнулся в него и только после этого продолжил, — что его они больше уважают. Вот так.
Завершив эту фразу, парень взял со стола сигаретную пачку и посмотрел внутрь: в ней было пусто. Он нервно повертел пачку в руках и разочарованно бросил обратно на стол.
«Обидно тебе, значит, что не тебя предпочли», — удовлетворенно подумала я. Хрусталев был мне неприятен, и это его переживание бальзамом пролилось на мою душу.
— Ты говоришь, Датский пришел сюда уже пьяный. С кем он мог так хорошо посидеть?
— Вот с ними и мог, больше не с кем. Этот принц друзей себе выбирает как жмот: чем меньше, тем лучше. У него больше ни с кем нет таких хороших отношений.
Что ж, кажется, Хрусталев больше ничего интересного рассказать мне не мог. Я узнала у него фамилии тех двоих и их адреса, а затем с радостью покинула его неубранную квартиру.
Глава 2
У нас в стране ничего сразу не делается. Поэтому на обратном пути на разбитом участке дороги людей в оранжевых жилетах я уже не увидела, зато выбоины на асфальте все с той же настойчивостью подбрасывали мой автомобиль, создавая ощущение морской качки в суровых городских условиях. Эта ассоциация поддерживалась брызгами, вылетавшими из-под колес проезжавших мимо машин. Одно радовало: за время моего разговора с Хрусталевым пробка успела рассосаться, и путь домой оказался относительно свободным.
Огромная лужа перед домом была последним препятствием на моем пути, которую я преодолела, уже выйдя из машины, слегка подмочив ботинки и репутацию, поскольку умудрилась, энергично ступив в нее, забрызгать соседку, Лидию Филипповну, стоявшую на «берегу» лужи. Пришлось спешно покинуть двор и отступить в подъезд, чтобы не слушать ее возмущенные замечания по поводу моей неучтивости.
После беседы с Хрусталевым меня все время преследовал запах перегара. Хотелось поскорее встать под душ и смыть с себя воспоминания о нем и его доме, заставленном грязной посудой. Хотелось забраться в горячую ванну, погрузиться в нее по уши, чтобы не слышать никаких звонков, поставить рядом чашку с обжигающим божественным напитком, ароматным кофе, и в спокойной обстановке обдумать дальнейшие действия.
Я так и сделала. Первая пара минут в ванне — это святое, их ни в коем случае нельзя портить мыслями о работе, разрешается только наслаждаться. Мне казалось, я растворяюсь в воде, когда тишину вдруг прорезал сигнал сотового. Трубка, как всегда, лежала рядом. На всякий случай я обычно беру сотовый с собой в ванную: вдруг надумаю что-нибудь и решу позвонить кому-то. Но сегодня первой мыслью, пришедшей мне в голову, была разорительная: очень сильно захотелось утопить телефон в ванне. Но потом я подумала, что он здесь ни при чем, а топить нужно того человека, который решил не вовремя меня побеспокоить. Я взяла телефон в руку и так прямо и спросила:
— Тебя сразу топить или откупишься ценной информацией?
На том конце провода человек минуту подумал, соображая, по-видимому, в чем его вина. И неудивительно, меня бы на его месте этот вопрос тоже озадачил.
— Вах, и это благодарность за то, что я хочу паздравить один красивый дэвушка с одним не менее красивый праздник? — с сильным армянским акцентом откликнулась наконец трубка мне в ухо.
— Какой праздник, Гарик, да? — подстраиваясь под акцент приятеля, спросила я. — Праздник был минуту назад, когда я тешила себя мыслью пообщаться тет-а-тет с горячей ванной.
Вообще Гарик Папазян, мой старый друг, временами подкидывающий неплохую информацию с места своей работы — из милиции, — давно уже обрусел и по-русски говорит не хуже, чем я, но в разговорах со мной он любит поковеркать слова ради прикола.
— Общайся, — согласилась трубка, — общайся, цветок, выросший на асфальте, птица, томящаяся в клетке городской квартиры. Но с одним условием: через пару часов к тебе прилетит орел, совесть которого не простит ему, если он не принесет тебе в столь замечательный день розу с высоких гор.
— Чем день-то замечателен? — никак не могла понять я.
— Как? Неужели ты забыла про день, в который все мужчины вспоминают, что они все-таки мужчины, а не бараны, покупают подмерзшие мимозы своим любимым и отправляются на кухню, отравляя себе жизнь, а остальным домочадцам желудки?
Я чуть не выронила телефон из рук. Как же могла так подвести меня память? Напрочь забыть про Восьмое марта. Вот что значит холостяцкая жизнь и отсутствие человека, который мог бы напомнить мне об этом. Гарик не в счет, типаж не мой. Я начала лихорадочно соображать: Гарик — мужчина восточный, давно смотрящий на меня, как собака на кость. Поэтому очень не понравилась мне эта перспектива общения с горячим армянским парнем в квартире наедине.
— Так что, пташка? Могу я, окрыленный твоим одобрением, лететь к твоему гнездышку?
— Не получится, — сразу же отрезала я. — Когда ты прилетишь, гнездо будет заперто на английский замок. У меня заболела подруга. Понимаешь, она очень больная и очень одинокая. Настолько, что, кроме меня, ухаживать за ней некому, — выпалила я первое, что пришло мне в голову. — Я заскочила домой лишь принять душ и собрать необходимые вещи.
— Надеюсь, с ней ничего серьезного не случилось? — уже без наигранного акцента спросил Гарик.
— Банальный бронхит, но в очень серьезной форме, — не моргнув глазом, солгала я.
— Когда же я смогу занести тебе подарок?
— Не знаю, болезнь может затянуться надолго.
— Тогда обещай, что ты мне обязательно позвонишь, когда вернешься, — нотки просьбы жалостливо зазвучали в голосе Гарика.
— Обещаю, — с облегчением выдавила я из себя и отключила телефон.
Пока происходил этот разговор с Папазяном, кофе в чашке успел поостыть, а первое приятное ощущение от теплой воды в ванне после сырости весенних улиц давно прошло. «Весь кайф испортил», — с горечью подумала я и без вдохновения проглотила потерявший большую часть вкуса, остывший кофе. Это напрочь отбило охоту нежиться и расслабляться, в голову поползли мысли.
Что у нас имеется? Некий Датский, который вряд ли знаком с некой Шадрухиной, просыпается утром в ее квартире. Занятная довольно-таки ситуация получается: пришел парнишка к незнакомой тетке, зарезал ее ненароком и тут же прилег отдохнуть. А то ему больше выспаться негде было. Допустим, можно все списать на сильное алкогольное опьянение. Сделал дело и тут же уснул. Притомился. Но если он был настолько пьян, неужели Шадрухина не могла оказать ему сопротивление? Что же выходит, она настолько немощна? Интересно было бы узнать мнение милиции по этому поводу.
Я немного задумалась. Если мне нужна информация о действиях милиции, то обращаться надо, конечно, к Кире, но в праздник… да еще после того, как проигнорировала его семейный юбилей… Я вздохнула, но все же набрала Кирин номер и долго ждала, когда к трубке кто-нибудь подойдет.
— Да? — наконец прозвучал такой знакомый голос.
— Алло? Это милиция? — старческим голосом спросила я в трубку. — У меня украли моего Пуфика.
— Какого Пуфика? — не понял Киря.
— Как какого? — удивилась я, словно вся милиция города, а может, и всей страны просто обязана знать «моего Пуфика». — Собачка моя, болонка. Убедительная просьба, примите все необходимые меры к задержанию преступника. Особые приметы: ходит в форме подполковника милиции, волосы светлые, стройность относительная, среди своих известен под кличкой Киря.
— Татьян, ты, что ли? — наконец-то догадались на том конце провода. — Ну ты даешь, я ж ведь правда поверил, что со мной впавшая в детство старушка разговаривает.
— Долго соображаете, Владимир Сергеевич.
— Да ладно. Ты чего звонишь-то?
— Голос твой хотела услышать. Соскучилась.
— Ты это кому-нибудь другому говори. Голос мой тебя нисколько не волнует и не волновал никогда, так что выкладывай сразу, что тебе надо.
— Хорошо, буду объясняться кратко, но емко. Вчера убийство на Соколовой было, особу с фамилией Шадрухина ножом зарезали. Ты по своим каналам не узнаешь, что там ваши по этому поводу накопали?
— Никак ты конкурировать с нами собралась, наши дела раскрываешь?
— Уж больно слезно заказчица меня просила.
Киря рассмеялся на том конце провода, сказал, что постарается помочь мне, и положил трубку. Оставалось только ждать.
Вода в ванне стала уже остывать, и я решила выбраться в естественную среду обитания. После ванны особенно приятен был мягкий ворс махрового халата.
1 2 3 4