И почему, когда Юрию Анатольевичу в аэропорту насчет жены доложили, у него шок был? Петр Сергеевич рассказывал - он сам его встречал.
- Если человек заказывает убийство, то неужто заранее не подготовится весть печальную адекватно воспринять? Какую хочешь пантомиму тебе разыграет. Не в обморок же твой директор грохнулся, правда? А мог бы и в обморок, если б хорошенько постарался. А вот где он исполнителя нашел - в толк не возьму... Одному Богу известно. И ему самому...
- Пантомима, пантомима... Что он, в театре, что ли? - невпопад отозвалась Лиза. Крыть ей было нечем, но и у Павла на руках ни одного козыря. Оба примолкли, слышно стало, как шуршит дождик в саду. Павел подумал: вот где-то неподалеку, километрах в четырех всего живет себе на даче настоящий злодей. Тешится надеждой, что преступление его не раскроют, что все обойдется. Уже обошлось. Что привело его к Лизе накануне? Страх. Услышал, что нашли в подвале мертвое тело. А теперь он спокоен.
- И ничего не докажешь, - прочитала Лиза его мысли, - А может, это все твои фантазии, а, Павлик?
Он и летом не производил впечатление человека, удрученного горем, только делал приличную грустную мину да разглагольствовал о жизни под коньячок. С искренним сожалением поминал только пропавшую кошку. Что-то противно поучительное было в тогдашних его речах, Павел и сам в тот раз порядком напился, помнил их смутно, однако покаяния в них не звучало, это точно. Павел почувствовал внезапно, что ненавидит самодовольного барина, запоздалая эта ненависть самого его удивила. То ли ревностью она разбужена, то ли несправедливостью: заказал негодяй убийство своей жены, а после расправился с киллером. Не всякий профессионал так ловко все обстряпает и ускользнет от возмездия. А этот "интеллигент чеховского толка" сумел. Все на него сработало, даже нежелание коллег-следователей, старших товарищей Павла подставляться. Бесславная кончина душевнобольного афганца, которого сыщики искали-искали, а он тут, под боком околачивался, не прятался даже, на руку оказалось всем. Кому надо ворошить это дело, разбираться, кто его прикончил да каким образом? Одним бомжом меньше. Не дай Бог, газетчик прыткий набежит, обобщать начнет насчет милицейского непрофессионализма... Коньков внятно так все разобъяснил, но от этого не легче. Подлинный преступник ушел от наказания - вот что важно...
- Ты считаешь, что Юрия Анатольевича под суд следовало? - прочитала его мысли Лиза. Ее проницательность иногда тревожила его.
- Ничего я не считаю. Поговорим о чем-нибудь другом, ладно?
- Ладно, - нехотя согласилась подруга и сделала шаг на не менее зыбкую почву:
- Как там твой папаша поживает?
Пальников в одном был прав: подозреваемый им в причастности ко всем трем смертям Юрий Анатольевич Станишевский после визита к Лизе Маренко заметно успокоился, обрел душевное равновесие и радовался последним дачным дням: и тому, что выдались они сухими и теплыми, и тому, что скоро им конец. Тут ещё и некоторое событие произошло весьма кстати. Явился Гоги попрощаться: хозяйка их выгоняет, сама на даче зимовать собирается, московскую квартиру ремонтирует (мама говорит, врет, не ремонтирует, а сдала за хорошие деньги). Следом прибежала и сама Нанули, вся заплаканная, подтвердила новость: они с сыном перебираются на другой конец Малаховки, в заводское общежитие. Сколько запросила комендантша за этот неудобный приют (там свет в одиннадцать гасят, воду и электричество то и дело отключают), Нанули не сказала. Предупредила только, что приходить больше не сможет...
Худенькая грузинка, торговавшая на рынке цветами, незаметно стала своим человеком на даче Станишевского: он ей немного платил, она убирала и стряпала - в Сухуми работала поваром в военном санатории, лобио, сациви и чахохбили в профессиональном исполнении - это ж надо. Он был доволен. И ещё она отлично умела слушать. Глаза-сливы то и дело увлажнялись то ли из сочувствия к рассказчику, то ли себя с сыном становилось жалко... И то сказать - беженцы, прошлое невозвратно, будущее ничего доброго не сулит. Неприкаянному сердцу легче постичь чужую боль. Юрий Анатольевич находил свою новую знакомую красивой и старался утешать, поддерживая в ней надежду, что беспорядки в Абхазии должны же кончиться и пропавший без вести муж Паата подаст о себе весть. Нанули внимала с подобающим почтением - ученый человек, образованный, ему ли не знать? Такое отношение согревало Юрия Анатольевича, самостоятельно мыслящие женщины с годами нравились ему все меньше - а ведь во время оно именно тем покорила Тамара: по всякому поводу собственное мнение, и готова отстаивать его до победного конца. Многое он в свое время у неё перенял: навязала, убедила. А что именно перенял - уже забыл, естественно. Считалось своим, кровным и выстраданным.
А теперь вот - мудрость на него снизошла, при его-то седых висках кто посмеет не прислушаться к нему? Мирочка, рот разинув, слушала все, что ему угодно было ей сообщить. И эта Нанули тоже. Так они и коротали последние летние вечера. Женщина вздыхала:
- Гоги в школу пойдет - опять обижать будут, отец бы заступился, а тут кто заступится? Не любят кавказцев, а мы чем виноваты, кого убили-ограбили? Мы бы лучше у себя жили, что нам тут?
Постоянный этот припев нисколько не раздражал хозяина дачи, не мешал ему горевать о своем. На фоне чужих жалоб извечный вопрос "за что мне такое?" терял остроту и сам собой напрашивался ответ: а ни за что, просто так... Для страдания, как известно, приходит в этот мир человек...
Женщина допивала чай. Вставала, ополаскивала чашки, будила прикорнувшего в кресле сына. Они уходили. Юрий Анатольевич ложился спать... А теперь вот - конец этим умиротворяющим вечерам, на которые он так рассчитывал, планируя дальнейшую дачную жизнь...
- Оттуда ходить далеко, - грустно повторила женщина, - Вы уж кого другого себе найдите готовить...
Юрий Анатольевич на это согласиться не пожелал:
- Да нет уж, я к вам, знаете ли, привык. Бросьте вы это общежитие, оставайтесь у меня. Ту комнату займете, а в этой я сам. И вам удобно, и мне: дом под присмотром, кошка. Я рано буду на работу уезжать, иногда и в Москве заночую...
Он заметил, как мальчишка дернул мать за рукав, явно обрадованный. Она же поломалась:
- Я с комендантшей договорилась... Здесь бы лучше, конечно, Мы бы вам платили.
- Представляю, какие деньги с вас комендантша запросила - с видом знатока сказал Юрий Анатольевич. На самом деле он этого не представлял. Мне платить не надо, бартер: живите здесь и помогайте по дому.
Женщина, наконец, бросилась благодарить, Юрий Анатольевич куда-то поглубже, в подсознание загнал мысль, что именно такого предложения от него ждали. Поймал - и сделал вид, будто не заметил - взгляд, которым женщина обменялась с сыном: две пары великолепных черных глаз так и выстрелили навстречу друг другу, а уж потом мать и сын заговорили наперебой, перечисляя свои будущие обязанности:
- Все листья сожгу, ни одного не будет! - пылко заключил Гоги. - Сад чистый будет!
А Юрий Анатольевич вспомнил почему-то, снова испытав мистическую дрожь, о черной, неприступной двери в своем московском доме. Следователь Пальников, узнай он об этом его чувстве, назвал бы его судорогой больной совести и позлорадствовал бы. Но Юрий Анатольевич вслед за видением железной двери представил долгие вечера в обществе черноглазой смиренницы, подумал - не в первый уже раз, ч то она скорее всего уже вдова, и двум одиноким людям легче скоротать подступающую холодную зиму.
Это некоторым образом справедливо: как он мучился и как страдал, как терзали его два зверя разом: память и совесть! Разве этого недостаточно? лукавил он про себя, - Неужели ещё и людского суда он заслуживает?
Пальников-старший после долгих раздумий и совещаний со старым приятелем Коньковым принял окончательное решение: ничего сыну не рассказывать. Раз Гизела не хотела, чтобы Паульхен знал о её прошлом, значит, так тому и быть. Не должен он знать, что у горячо любившей его Гизелы существовала дочь, которая и была настоящей его матерью, что обе они были преступницами и одну спасла от тюрьмы душевная болезнь, а другую поспешное бегство за границу. У мальчика в спальне - большая фотография Гизелы, на которую он только что не молится. Ангельское личико, кроткий взгляд - ещё один портрет неизвестной в этом доме, ведь и эта женщина вовсе не та, за кого она сама себя выдавала. Не родная мать Павлика. Фотографий той, что на самом деле его родила - Маргариты - и вовсе не сохранилось. Сын ничего не знает о её существовании - и да будет так. На том и согласились приятели. Остальные же посвященные в тайну - отец Гизелы, старая её нянька-кореянка, братья Рудольф и Вильгельм - как говорится, иных уж нет, а те далече...
На душе у Всеволода Павловича стало спокойно.
А между тем в тот самый вечер Пальников-младший, сидя со своей подругой Лизой в любимом кафе Макдональдс возле телеграфа, говорил ей:
- Молчит дядя Митя, как рыба, можешь себе представить? Я ему: что за тюрьма, что за психушка, о какой няньке речь шла и какое это имеет отношение к маме? А он: тебе приснилось. За дурака меня держит. И ещё знаешь, что я вспомнил? Когда мама умерла, телеграмма пришла из-за границы, забыл из какого города, но кажется, Германия... Не до того было.
- Ну и что в телеграмме? - с любопытством спросила Лиза, приканчивая мороженое, - Соболезнование, да?
- "День и ночь плачу. Простите меня все. Грета", - припомнил Паша, Точно, Грета. Понимаешь, у нас родственники есть за границей, но про Грету не слышал никогда. А она - такую телеграмму. День и ночь плачу. Как это понять?
- А ты отца спрашивал?
- Вот сегодня вечером возьму и спрошу. И про все остальное тоже. Какой я к черту сыщик, если в моем же доме от меня что-то скрывают?
И подруга согласилась с ним, призвав, как обычно, на помощь расхожую истину:
- Нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Где только она набралась этих банальностей! И ведь не упустит случая, чтобы не изречь.
А Юрия Анатольевича тешила не менее банальная истина, в справедливости которой он все больше убеждался: время - лучший лекарь. И он смотрел на жизнь с некоторым оптимизмом, чувствуя, как возвращается радость бытия. И насчет "нет ничего тайного" и так далее он бы ни за что не согласился. Много, много тайного на свете, друг Гораций, и недосказанного, и неопределенного, и вообще покрытого мраком неизвестности.
Взять хоть будущее - что мы о нем знаем? Темна вода во облацех. К примеру, Всеволод Павлович принял решение ничего сыну не говорить - и успокоился, а тем временем сын принял решение все выяснить, и уже направляется домой. Да и Юрий Анатольевич напрасно строит планы на зиму, потому что где-то в Сванетии, куда и мысль директорская никогда не залетала, не то что он сам, пришел в себя долго пребывавший в беспамятстве некий Паата Ахалкаци и уже начал розыск своей жены Нанули и сына Гоги. Кто-то сказал, что удалось им уехать из Сухуми, и адрес сообщил: поселок Малаховка, под Москвой. И Паата, крепкий мужчина свирепого вида проломленный прикладом автомата череп не улучшил его нрава - клянется всем знакомым и незнакомым, что отыщет жену и сына и не приведи Господь, если что не так в этой незнакомой далекой Малаховке, если завела его супруга дружка... Откуда проникла в его кое-как заживший череп эдакая мысль, никто не знает, но собеседники сочувствуют.
И белая кошка Мурка, урожденная Мариетта, тоже, к счастью, не подозревает, какая судьба ожидает четверых её новорожденных котят, которых она страстно вылизывает, изнемогая от радости первого материнства. А хозяин уже идет с ведром воды, приближается к лавке, под которой в картонной коробке из-под хозяйских сапог копошится семейство... Но не будем об этом.
Вот и ты, дорогой читатель, перевернул последнюю страницу, зевнул и прикинул, чем бы это дальше заняться. Спать, допустим, лечь, или телевизор включить: там, кажется, собирались показать что-то из ряда вон, хоррор пополам с эротикой. А завтра на работу, зато послезавтра уик-энд, и хорошо бы... И отпуск приближается, тоже надо обдумать.
Дай Бог, чтобы планы твои удались!
К О Н Е Ц

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15