– Вы можете рискнуть ими в басет после ужина и избавить еще от нескольких цехинов мадам де Фонсколомб, которая уже привыкла терпеть из-за вас убытки, – предложил Казанова. – Но держу пари, что наша дорогая Ева, имеющая непостижимую способность выигрывать, тут же вытянет их у вас обратно, и после этого вы увидите Женеву разве что во сне.
Как только ужин окончился, Дюбуа извинился и покинул компанию, заявив, что ему не терпится изложить Богу одну свою горячую просьбу, в отношении которой никто из сидящих за столом ни на минуту не усомнился. После его ухода мадам де Фонсколомб заявила, что аббат Дюбуа неплохой человек, способный при случае продемонстрировать смелость и верность, просто излишняя чувственность часто толкает его на безрассудство.
И она поведала о некоторых сумасбродствах этого истинного сатира в сутане, поблагодарив между делом Провидение за его малопривлекательную внешность и бедность, свойственную всем священникам, иначе наверняка сейчас бы за ним следовала, как войско в походе, толпа смазливых маркитанток, собранных по всей Европе.
Пока Джакомо расставлял свечи в музыкальном салоне, мадам де Фонсколомб отправила Полину на поиски ненужной ей кашемировой шали, и, оставшись наедине со старой дамой, Ева, наконец, узнала, благодаря каким печальным обстоятельствам Казанова стал таким молчаливым и грустным.
– Кстати, – заметила последняя, – что за идея попытаться поженить карпа и кролика?
– Я полагала, что в Полине смогут наконец прорасти первые всходы того любовного чувства, которого так легко умеет добиваться наш друг.
– Ваша очаровательная «вязальщица», без сомнения, смешала альковные приемы с повадками Революционного трибунала, перепутав постель с эшафотом, и Джакомо просто испугался, что потеряет свою голову.
– Мне нет прощения, – произнесла мадам де Фонсколомб.
– Не волнуйтесь, спектакль еще не окончен, – заверила ее чародейка, – у нас в запасе целых три сцены.
– Какие же?
– Любовный напиток караибской колдуньи; любовь, воскрешенная при помощи сна; вознагражденная настойчивость.
– Мне не терпится взглянуть на эти новые чудеса!
– Для меня они тоже новы, поскольку мне удалось узнать об этом любопытном колдовстве лишь восемь дней назад.
– Нужно ли на этот раз, чтобы вы снова пролетали через Юпитер и Меркурий? – шутливо спросила мадам де Фонсколомб.
– Совсем не обязательно. Действие происходит в двух бокалах, куда я насыплю некоего порошка, которым со мной поделился в Теплице барон Монтейро, португальский мореплаватель. Сам он позаимствовал его у одного караибского дикаря.
– Мы скажем Казанове и Полине о том, каким способом вы собираетесь уладить их дела?
– В этом нет никакой необходимости. К тому же это может помешать действию снадобья.
– Оставим все в тайне, – согласилась старая дама. – Тем интересней будет финал этой комедии, сыгранной счастливыми любовниками.
Незадолго до полуночи, выпив мускат, налитый ему в бокал Евой, Казанова внезапно почувствовал тяжесть в голове и был охвачен настолько сильным оцепенением, что заснул бы прямо в кресле, если бы мсье Розье не отвел шевалье в его комнату.
На Полину напиток оказал такое же действие, и ей тоже пришлось удалиться.
Ева сама проводила мадам де Фонсколомб в ее спальню, сказав ей на прощание:
– Подождем до завтра, и вы увидите, что наши герои будут сами ошеломлены своей чувственностью. К тому же, держу пари, мы услышим об этом их подробный счастливый рассказ.
– Однако в своем нынешнем состоянии они ничуть не похожи на людей, которым вскоре предстоит участвовать в любовном сражении, – заметила старая дама.
– Жизнь – это всего лишь длинный сон, а любовь, как вы знаете, лучший из них, и поэтому заслуживает, чтобы на время стать реальностью, – философски ответила волшебница.
Мсье Розье еще не успел закрыть за собой дверь спальни Казановы, а Джакомо прямо в парике и башмаках уже заснул на своей постели.
Но вскоре он пробудился, зажег свечу и увидел, что прошло всего лишь два часа. Почувствовав себя посвежевшим и умиротворенным, как после ночи спокойного отдыха, он решил подняться.
И тут обольстительный образ Полины возник перед его глазами с такой ясностью и силой, что ноги сами привели его к двери ее спальни.
Она не была заперта, поэтому ему лишь оставалось толкнуть створку и войти. Полина спала. Ее не разбудил даже огонь свечи. Покрывало соскользнуло к ее ногам, и сгоравший от страсти старец мог видеть, что перед тем, как отдаться в объятия Морфея, она даже не надела ночной сорочки.
Некоторое время он не шевелился, пораженный божественной щедростью красоты, выставленной напоказ его глазам. Ее блеск затмевал дрожащее пламя свечи. На этот раз ожившее чувство заговорило в нем в полную силу, и Джакомо не смог более неподвижно созерцать эту восхитительную картину Корреджо. Огонь, бушевавший в крови, потребовал воссоединения с этой сиреной. Казанова ощущал себя Адамом в момент первого грехопадения, состояния, в котором единственно правильным было немедленно избавиться от ненужных тряпок и не задумываясь устремиться к спящей красавице. Что Казанова с готовностью исполнил. Он страстно припал губами к ее рту и крепко сжал молодую женщину в своих объятиях. В разгар этого пламенного вступления на лице Полины появилось выражение восторженного сладострастия, хотя она еще не проснулась, а ее губы прошептали слова, позволившие Джакомо угадать, что именно ей снится.
Он щедро расточал свои ласки, побуждаемый жаром, который пока старался сдерживать, опасаясь слишком резкими движениями потревожить ее сон. Но было похоже, что, уже пробудившись, молодая женщина желала лишь, чтобы этот сон продолжался. И когда, не в состоянии более сдерживать себя, Джакомо отдался своей страсти в полную силу, она наконец открыла глаза и произнесла с довольным вздохом:
– Ах! Как же я счастлива!
Более двух часов Джакомо не размыкал объятий. Они перепробовали все положения, о которых писал Аретино, предаваясь при этом каждые четыре или пять минут безудержному веселью по поводу своих успехов. Но, боясь, что в нем уже все-таки нет той безупречной мужской силы, которой он обладал в свои двадцать лет, Казанова из осторожности не спешил окончить любовную битву раньше времени. Он благоразумно приостанавливался в наиболее сладостные моменты и устраивал передышку, со смехом обсуждая то, что было им сделано, или то, за что он пока не принимался.
В позе прямого дерева, наиболее чувственной из всех, какие только мог изобрести бесстыдный ум Аретино, Полина вела себя как неутомимый ретиарий, демонстрируя, что отнюдь не боится целиком принять в себя меч счастливого соперника, и удерживая его таким образом, что он вынужден был наконец отдать ей свой мужской нектар.
Полусчастливая, полустрадающая, глядя на ослабевшее орудие, принесшее ей столько удовольствия, она, казалось, жалела о своем чревоугодии. Но, возобновив ласки и простодушно предоставив глазам партнера свои прелести с самых соблазнительных сторон, она вынудила Джакомо возобновить атаку.
Стоны и полное самозабвение вакханки ясно показывали, что ее похоть, высвобожденная из плена глупых доводов и тиранической надменности, превзошла желание самого Казановы.
Лишь незадолго до рассвета он позволил себе еще раз дойти до конца в собственном удовольствии. Но даже после этого Джакомо продолжал сжимать в объятиях пылкую подругу, погрузившись вместе с ней в тихую неподвижность, нарушаемую лишь легкими интимными ласками и тихим звуком поцелуев. Вскоре они разом уснули.
Пробудившись, Казанова увидел на лице Полины нежное, удовлетворенное выражение и почувствовал, как огорчила его мысль о ее предстоящем отъезде. Он сказал ей об этом, и девушка пообещала, что, поскольку она еще не считает себя вполне посвященной в таинство любви, упросить мадам де Фонсколомб отложить отъезд на несколько дней.
После этого она ушла, вернее, исчезла так же легко, как испаряется под утренним солнцем роса. Джакомо тут же заснул и проспал до самого вечера спокойным освежающим сном.
Еву и мадам де Фонсколомб Казанова обнаружил в китайском салоне. Обе женщины были озабочены поведением незадачливого Дюбуа: когда он попытался при помощи рук объяснить Тонке некоторые вещи, которые простушка явно не могла себе уяснить из его слов и жарких клятв, вся прислуга замка сбежалась к ней на помощь. В результате аббат потерял два зуба, а все его длинное тело было помято и избито так, что старая дама сомневалась, сможет ли он на следующий день отправиться в путь.
И поскольку ей больше не хотелось откладывать возвращение во Францию, она решила оставить святого отца в Дуксе до полного выздоровления. Он догонит ее позже или, если его планы не изменятся, поедет в Женеву, чтобы там присоединиться к кальвинистам. Она оставит ему вексель на предъявителя на сумму в полторы тысячи флоринов, который позволит аббату целый год прожить с разумной бережливостью, следующий год – в умеренности и еще третий год с добродетельностью отшельника.
Наконец, наговорившись вдоволь о Дюбуа, часто развлекавшем мадам де Фонсколомб своими любовными неудачами, обе дамы принялись за новую тему: они говорили о Джакомо, спрашивая себя, почему он целые сутки провел запершись в своей спальне, вдали от рода человеческого.
Тут появилась Полина, которая и дала ответ на этот вопрос. Она поведала о прошедшей ночи, полной неги и наслаждения, не упуская ни малейшей подробности и описывая наиболее сладострастные сцены с оживлением, раскованностью и в таких точных выражениях, что они могли быть достойны, пожалуй, лишь доброго аббата Баффо, бывшего когда-то наставником Джакомо по части похоти. В конце своей истории она не без гордости упомянула, что ее необыкновенный любовник, не переводя дыхания, осуществил в ее честь целых семь жертвоприношений.
Сам Джакомо мог припомнить лишь две победы, одержанные им над своей старостью, подвиг, потребовавший от него скорее осторожности и опыта гладиатора, чем силы удара. Но он рассудил, что будет более любезным, а может быть, и более лестным для него ответить на эту похвалу смущенным молчанием, предоставив дамам самим решать, то ли он своим скромным видом подтверждает этот факт, то ли выражает снисходительность к забавному преувеличению его успехов Полиной.
– Соломон говорил, что мужчина, который совершил семь раз подряд столь великое дело, должен считаться бессмертным, – шутливо заверила каббалистка, – поскольку после этого ничто не сможет заставить его испустить последний вздох.
Во время ужина любовные подвиги Казановы по-прежнему служили темой оживленной беседы, поэтому все разошлись очень поздно. Оставшись наедине со своей госпожой, Полина бросилась ей в ноги, упрашивая повременить с отъездом, чтобы Казанова смог еще поучить ее новым чувственным удовольствиям. Та ответила, что шевалье уже отправился к Еве, чтобы узнать, что говорят по этому поводу звезды. После медитации, длившейся не более минуты, каббалистка провозгласила, что, по предопределению, Венере и Аполлону суждено встретиться еще раз. Потом она поднесла счастливым любовникам своего мускатного вина, а находившийся наготове мсье Розье проводил их по очереди в принадлежавшие им спальни.
– Теперь они снова заснут и будут спать до самого утра или даже дольше, – пояснила чародейка своей сообщнице. – Ни один из них не покинет своей постели ради чужого ложа и вообще не сдвинется с места, поскольку они станут сплетаться в объятиях и утолять свои желания лишь во сне. Но они не почувствуют никакой разницы, и их сладострастие будет настолько правдоподобным, что ни тот, ни другая не смогут сказать, что были введены в заблуждение.
– А не кажется ли вам, что все радости в этой жизни происходят будто во сне? – задумчиво произнесла мадам де Фонсколомб. – И разве не вы говорили, что сама жизнь представляется вам сном?
Уставшая от пережитых наслаждений, осененная с этого дня и навеки божественным вдохновением плоти, с душой, накрепко повязанной пленом чувств, Полина покинула объятия Джакомо только когда пришло время садиться в берлину, которая должна была увезти ее навстречу новым иллюзиям. Ева нагадала, что юная робеспьеристка вскоре выйдет замуж, будет хозяйничать в бакалейном магазине супруга и родит четверых детей двух мальчиков и двух девочек. Но, поскольку это будущее выглядело гораздо менее соблазнительным, чем прошедшие две ночи, Ева ничего ей об этом не сказала, опасаясь, как бы Полина не захотела обмануть судьбу, решив остаться в Дуксе.
Кроме того, каббалистке открылось, что этот год будет для ее друга последним и они больше никогда не увидятся. Но об этом она тоже предпочла умолчать. К чему лишний раз напоминать Джакомо о том, что он и сам знал?
Чего Казанова не знал, так это того, что все происходившее с ним в течение последних двух ночей было всего лишь сном, как и то, что он целиком был обязан этим Еве. Ему было отлично известно об искусстве чародейки, но еще лучше ему было известно, что жизнь иногда преподносит еще более неожиданные сюрпризы, и потому ничему не следует удивляться.
Пока Розье при помощи двух нанятых в деревне возчиков заканчивал запрягать лошадей, Полина задремала на скамеечке, сидя в берлине, где в этот полуденный час для нее снова засиял нежный свет луны.
Воспользовавшись небольшой задержкой, Казанова увел в парк мадам де Фонсколомб. Этим двоим, хотя и достопочтенным, но безупречным любовникам было необходимо поговорить наедине, прежде чем расстаться навсегда. Еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, Джакомо прижал к своей груди руку Генриетты. Он не мог вымолвить ни слова, и тогда заговорила его подруга:
– Как же мне тяжело расставаться с тобой, мой милый друг! Радостное солнце Сент-Жана освещает этот тягостный миг, когда мы входим в нашу последнюю зиму. Так обнимемся же, мой дорогой Жак! Прижми меня в последний раз к своему сердцу!
Казанова заключил в свои объятия Генриетту, и ее волосы серебром рассыпались по его плечу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23