Шакалов возмущенно помотал головой:
- Это вообще отдельный случай... Кукушка, повернись!
Дед повернулся, и взорам предстал большой портрет генералиссимуса Сталина. Человеческая плоть словно изгоняла "вождя народов" - грудь по татуировке была изрезана, шрамы только-только зарубцевались.
Медведев, наклонив голову, рассмотрел сморщенный лик вождя, поднял глаза на седовласого ухоженного старика Кукушку. Тот смотрел чистыми голубыми глазками - ну прямо ангел...
- Чего это ты вдруг? - осторожно спросил майор, показав на сурово хмурившегося вождя, поросшего седым волосом на впалой груди зэка. Одевайся...
- Дак я сводил ее, - радостно сообщил старик. - И крест на спине... тоже сводил.
- Тоже... мусульманином заделался! - выдохнул Шакалов.
Кукушка реплику пропустил мимо ушей, продолжал говорить деловито-рассудительно, одновременно неспешно одеваясь:
- Это я в тридцать седьмом наколол. Чтоб не расстреляли. Тогда ведь как было: если... он у меня на сердце, - показал на грудь, - стрелять, значит, не будут. А теперь-то зачем? На волю скоро. Вот ляписом и ножичком решил свести со своего сердца мавзолей. Не совсем удачно, согласен.
- А крест зачем сводил?
- Я свой крест уже относил... - серьезно ответил зэк.
- Никто не спасался... никаким портретом, - вставил злой Шакалов. Расстрел - и хана.
- Спасался, еще как спасался, - упрямо, надув губы, как маленький ребенок, возразил дед.
- В санчасть, - показал Медведев на него вошедшему конвоиру, тот грубо подтолкнул на ходу одевающегося старика. - Повернулись! - приказал остальным. - Фамилии?
- Бакланов... Кочетков... Синичкин... - нестройно ответили голые.
У последнего спина была чистая, Медведев, оглядев его, отметил: наколка-родинка на щеке, припухла красно-синяя точка. Майор знал, что этот знак на щеке означает приниженность в среде заключенных.
Синичкин странно тушевался под внимательным взглядом майора.
- Ты чего? - спросил, заметив это, Медведев. - Ну, кто тебе ее поставил? указал на "родинку".
Худощавый, женственно мягкий в движениях, чуть жеманный, Синичкин совсем растерялся, покраснел; заходили руки, приоткрылась нагота, которую он старательно прятал. Бакланов и Кочетков, стоявшие спокойно и открыто, ехидно улыбались.
- Что за смешки? - перевел на них суровый взгляд Медведев.
Лица у обоих мгновенно стали отсутствующими.
- Опустили они его, вот что... - безразлично махнул рукой Шакалов, - вот и пометили. Ему через три дня выходить, воля тоже пидоров должна знать...
- По делу можно, товарищ прапорщик? Без комментариев... - раздраженно махнул на него майор. - Доложите об осужденном.
- Можно и по делу, - обиделся Шакалов, продолжив жестко: - У него срок был два года. Говорят, сознательно сел, чтобы здесь погулять с мужиками.
- Это как? - не понял Медведев.
- Работать, видать, не хотел.
- Кем же вы работали? - оглядел фигуристого красавца Медведев.
- Учителем... - хрипло сказал тот, отвернув голову.
- Во-во. Бального танца! - поднял указательный палец Шакалов. - Детей портил, - резюмировал он, - за то и сел.
- Танцуете? - без улыбки спросил Медведев. Двое рядом стоявших голых зэков прыснули.
Синичкин покраснел, гордо и красиво повел головой:
- Н-нет.
- Кликуха Мотылек, все порхает, - оглядел бычьим взглядом учителя балета Шакалов. - Тут тоже... мотыля, наверно, бо-о-льшого поймал...
Опять залыбились, еле сдерживая смех, зэки, стоявшие рядом с закатившим мокрые глаза, от унижения и злости уронившим безвольно руки, смирившимся со всем Синичкиным.
- Да прекратите вы! - раздраженно бросил Медведев Шакалову. - Ясно. В изолятор! - приказал, отворачиваясь от голышей. - И врача туда вызовите.
Когда зэки оделись и тронулись к выходу, Медведев окликнул старого знакомого:
- Кочетков! Я ж помню письма от матери твоей, помню...
Кочетков, остановившись, набычился:
- Умерла мать...
Медведев оглядел его - вдруг сразу сгорбившегося и ставшего рыхлым. Поморщился, как от боли.
- Да? А жена... дети?
Кочетков неопределенно пожал плечами. Бакланов смотрел на Медведева, криво сморщившись: мол, чего пытаешь, курва, человека?
- Вижу, за два года ничего в тебе не изменилось, жаль... - сказал после паузы Медведев. - Помню, как объяснял ты на политзанятиях, кто такой козел... Помнишь?
Уходящий Синичкин вздрогнул, Бакланов подозрительно посмотрел на Кочеткова. Медведев поймал этот взгляд.
- Раньше, как я помню, вы все дрались, а теперь - не разлей вода? оглядел обоих.
Бакланов опустил глаза, пожал плечами - как хочешь думай, начальник, твое право.
- Так вот, объяснял ты нам, что козел - это тот, кто ведет баранов на бойню. На мясокомбинатах ты это видел. Козлы, значит, - предатели. Это ты относил ко всем активистам... Ты - не баран, не козел... Ты себя волком звал. Ах, как страшно! - язвительно помотал головой Медведев.
Кочетков стоял не двигаясь, кажется, готовый броситься на майора.
- Этакий продолжатель волчьего племени воровского... - Медведев презрительно оглядел его. - Ну, что молчишь, волчара?
- Не буду я вам говорить ничего, - не поворачивая головы в сторону Медведева, пробасил Кочетков.
- А то, что вы здесь предателей воспитываете, которые жрут друг друга, как в волчатнике, это без вопросов, - неожиданно звонким голосом встрял Бакланов и стал пялиться на Медведева взглядом - дерзким, ненавидящим.
- Вломить? - уверенно спросил Шакалов, показывая дубинкой на говоруна.
Майор еле заметным движением головы запретил, медленно оглядел Бакланова с ног до головы, что-то себе отметив.
- В изолятор. Бакланову еще пять суток.
- Во-от... - зло начал тот.
- И еще пять, - перебил его властно майор, поворачиваясь от зэков к выходу, мгновенно уставший.
Бакланов окаменел. Синичкин уже давно стоял лицом к дверям, напрягшийся, будто ждущий удара. Кочетков пялился в стену.
Медведеву отчаянно захотелось быстрее выскочить с вахты обратно - на волю, побежать домой, а там скинуть галифе, китель, встать под душ и долго-долго мыться, постепенно забывая и про Зону, и про баклановых, и про синичкиных...
Он даже помотал головой, отгоняя жгучую эту потребность, кашлянул, быстро прошел мимо замерших зэков - опять в лагерную, закрытую зону жизни, от которой никак он не мог отвертеться...
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Все, нюни нельзя распускать... вернулся - терпи. Бегу-бегу и стараюсь не думать ни о чем. Ну... Иваныч, хватит ныть...
- Товарищ майор! - Наперерез шел коренастый капитан Волков, оперативник. Опять к нам? Рад, рад.
Ну, пожали друг другу руки. Как же, рад ты, ага...
- Думаю, что теперь дружнее будем работать, а? - заглянул в глаза Волков. - И вообще... кто старое помянет?.. - спросил осторожно, ожидая реакции.
Ах ты, сука продажная, заелозил - "кто старое помянет..." Знаешь мой характер покладистый, а то бы не подошел, только на летучке бы издали и зыркал, как обычно и было.
А взгляд-то затравленный - чует свою подлость. Знает, что ему не прощал я никаких выходок в колонии, и теперь его методы могу предать гласности. Отвратная рожа у этого капитана, мясистая, нет шеи, она лежит у него на широкой груди. Маленькие ломаные ушки и поросячьи глазки на конусной голове с ежиком жестких, смоляных волос, которые растут от самых бровей... Уголки рта всегда подковой вниз, что придает этому шкафу пугающую свирепость.
Намылился этот Волков, гений оперативной работы, однажды в краевое управление - штаны протирать да баб в кабинетиках щупать. Те кабинеты-то почище, понятно, да и академия поближе. А если дальше с такими же успехами можно и в столице остаться, и генеральские погоны отхватить; а почему бы и нет? Тогда и не засидишься в нашем медвежьем углу. А вот сидишь, потому что я, майор Медведев, рапорт подал на тебя, дорогой товарищ оперативник, за шашни с зэками и поборы бакшиша с них, чего не стыжусь и что, как коммунист и коллега, должен был сделать. Чтобы не плодить генералов-чудаков на букву "м"...
Что ж ты на меня так усмешливо глядишь? Ничего, я потерплю. Но выходки твои мерзкие как не прощал, так и не буду прощать, как бы ты ни уговаривал, а сломать меня, знаешь же, невозможно. Так что живи рядом, халявщик, и старайся человеком наконец стать, это никогда не поздно, капитан. А если подтвердится то, о чем были у меня большие подозрения на твой счет, дорогой оперативничек, но не успел я их проверить, будет тебе тогда вместо хлеба с маслицем баланда обещаю.
- Разрешили, значит, вернуться? - оглядывая меня, обронил скороговоркой, а сам, видать, думает - опять проблемы с этим майором Блаженным - так он меня пару раз называл.
До зэков сразу кличка эта дошла. Хорошо, что другая прилипла раньше Мамочка. И я не знал, обижаться или себе в заслугу ставить. Вон прапорщика Шакалова как позорно зовут, а Мамочка им почти родня... Уважительно...
А вот и начальник колонии собственной персоной - подполковник Львов...
ЗОНА. ОРЛОВ
Что ж, бывать на офицерских планерках в Зоне мне, понятное дело, не приходилось - зэков как-то не принято на них приглашать. Но представить, что же происходит на этих скорб-ных анализах пороков Зоны, в общем-то нетрудно.
Ну, вначале моложавый наш начальник - хозяин Зоны Петр Матвеевич Львов, увидев Медведева, наверное, спросит в своей обычной бойкой манере:
- Никак майор?
Ну а так как они в давних приятельских отношениях, наш майор пожмет ему руку и ответит по-дружески, что-то типа того:
- Здравствуй, здравствуй, Петр.
Поглядят они друг на друга, полюбуются, отметят, что будто и не было двухлетнего перерыва в их служебных отношениях, будто просто из очередного отпуска вернулся в колонию Медведев.
- Не сидится? - улыбнется Львов.
- Не сидится, - согласится Медведев. - Думаю отряд взять.
- Ну и бери, - улыбнется начальник колонии. - Кому, как не тебе? Ну а пока давай-ка на планерку, друже, опаздываем...
Встретят Медведева там давние знакомые объятиями, посмеются, похлопают его по брюшку. И вся атмосфера наполнится неким духовным слиянием этих красивых и сильных мужиков, предощущением ими какого-то большого общего дела. А всего-то дело это - охранять нашу зэковскую компанию. Чудно. Ну, что ж, рассядутся они за большим зеленого сукна столом, лица вмиг посерьезнеют, деловыми мужики станут. Ведь рядом бюст Ленина, портрет Дзержинского, библиотека политической литературы, кубки да грамоты - идиллия, а не Зона. Живи да радуйся.
- Начнем, товарищи! - всех окинув строгим взглядом, скажет Львов.
И доложит дежурный помощник начальника колонии, что за время его дежурства, скажем, произошло: две пьянки, одна драка - без тяжелых травм, синяки; незаконная покупка тушенки в столовой из общего котла, восемь банок.
И верно, утверждаю: за отчетный период других важных событий в жизни Зоны не случилось. Да, Бакланов, Цесаркаев и Кочетков набили морду выходящему скоро на волю Синичкину, и было бы странно, если бы этого не случилось: к нему отношение у всех одно - неважное.
- А что за пьянки? - грозно спросит Львов. - Откуда водка?
- Разбираемся, - вздохнет дежурный.
Кто ж из зэков признается, откуда водка? Нет, лучше пойманный в изоляторе отсидит, но сдать того, кто водяру ему пронес, - западло, нельзя.
- Передадим дело в прокуратуру, - на всякий случай говорит Львов.
Но кто ж за пьянку передаст? - это он так, чтобы разбирались, не бросали это дело.
- Что там с Синичкиным?
- Что, что, морда набита, наколку, говорит, поставил себе сам, - мрачно буркнет дежурный, - но заявление в прокуратуру он писать отказывается.
- Правильно, себе дороже, ему через три дня выходить.
Ну, расскажет дотошный майор Баранов, что, мол, раньше Цесаркаев защищал Синичкина и того не обижали. Но за это он, попадая вместе с Цесаркаевым на личное свидание, якобы закрывал глаза на то, что мать его принимала ночью этого самого защитника...
- Что значит - якобы? Так принимала или нет? - вопрошает начальник колонии.
Пожимают плечами офицеры - сие есть тайна.
Присуждает взволнованный начальник сладострастцу-кавказцу шесть месяцев, всем остальным упомянутым, кроме уходящего и неразгаданного Синичкина, - по десять суток изолятора.
- Нет, - говорит, - дайте-ка и этому Кочеткову шесть месяцев, он созрел для более весомых сроков.
Фиксируют все офицеры и клянутся бдеть денно и нощно за комнатой свиданий, что так легко становится местом столь мрачного разврата. А Баклановым займется Волков.
Похмурится Львов, почешет за ухом.
- Ну а с планом как?
- Как... как обычно: перевыполняем. А также заготавливаем картоху и овощи на зиму.
- Правильно, - смягчается тогда подполковник Львов, говорит мудрое: Готовь сани летом, а телегу зимой.
Все радостно кивают.
- А вот, - выскочит какой-нибудь вздорный лейтенантик, - вопиющий случай! Во вторую смену, в промзоне, в швейном цеху одели душевнобольного Стрижевского в женскую одежду!
- Как так в женскую одежду? - вскинется радетель моральных устоев Львов. А подать мне переодевших!
Все тут потихоньку посмеются, а лейтенант, возможно, растеряется, он-то уже свой суд свершил.
- Виновный, Чирков, что сшил ему женскую косынку и платье, уже в изоляторе! - доложит.
- Вот так... В женскую одежду... - успокоится Львов. - Правильно, изолятор. - Но тут вспомнит, может быть, и о стебанутом Стрижевском. - А чего ж этот Стрижевский у нас делает? Почему не отправлен в психбольницу?
Похмельный майор медслужбы тут как тут.
- Нет, - говорит, - разнарядки на этап на данного больного. Ждем... - и икает при этом майор медслужбы, - не первый месяц... Бывает, и больше года ожидаем.
- Да они ж за год его в Софи Лорен приоденут!
Посмеются офицеры шутке Петра Матвеевича.
Незадачливый лейтенант ввернет еще более глупое, но - факт...
- А вот Пеночкина застали за... В общем, к приводу швейной машинки приделал, понимаете, искусственную эту... Ну, влагалище, и...
- Какое искусственное? - не поймет подполковник.
- Да сам слепил из...
- Из гуммиарабика, - подскажет кто-то. Есть в цеху такой материал - черт знает для какой надобности он там, вполне возможно, для той самой.
Поморщится и вздохнет начальник колонии. Совсем плохо станет лейтенанту.
- Да, вот еще раз представляю тем, кто у нас недавно. Остальные-то хорошо его знают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70