– но не знала, как к делу подступиться. Мама ведь меня считает маленькой, не расскажет мне свои взрослые дела! И только когда мы закончили ужинать…
Мы припозднились с ужином в тот день. Была суббота, наутро рано не вставать, и мы сели за стол только в девять вечера. Поели мы в непривычно тихой атмосфере: мамина задумчивость словно усилилась вместе с сумерками. Но я чувствовала, что в воздухе копится какое-то электричество, которое должно разрядиться: мама мне скажет! Я была в этом практически уверена!
Так оно и вышло. Мы закончили ужинать, мама достала плитку шоколада – мы любили с ней после ужина ломать вдвоем шоколад по квадратику и о чем-нибудь болтать. Вдруг она, вместо того чтобы сесть на место, подошла ко мне сзади, положила руки мне на плечи и сказала сдавленным голосом: «Криска, мы с тобой теперь богаты. Страшно богаты…»
Я закинула голову назад, чтобы увидеть мамино лицо: я была уверена, что она шутит! Но лицо ее выглядело страдальческим, а надорванный голос не позволял поверить в шутку…
Оказалось, что мама, гостя в августе у своей подруги в Германии, решила вместе с ней сыграть в лото. Они смеялись и шутили, что непременно выиграют, и, конечно, не верили. И все-таки, уезжая, мама записала свою комбинацию цифр на листочке и придавила его магнитом с клубничкой на холодильнике подруги.
И случилось невероятное: ее комбинация выиграла! Подруга позвонила ей, мама отыскала свою квитанцию, служившую доказательством выигрыша, сорвалась, поехала… Никому ничего не сказала – хотела убедиться, что не сон, что не розыгрыш!
Вот, убедилась. Вернулась тихая и подавленная, словно ее ударили по голове.
Это я теперь понимаю, будучи уже взрослой, что должна была чувствовать моя мама, тридцатилетняя мать-одиночка, имеющая на руках двенадцатилетнюю дочь – меня то есть. Мы жили в однокомнатной квартире и спали на одной широкой кровати. Понятно, что у мамы не было даже любовника… И вдруг по башке: выигрыш размером в пятнадцать миллионов марок! С копейками. Вернее, с пфеннигами, или как их там…
Я завалила маму вопросами: как теперь жить будем? Но она только головой качала и отвечала, что не знает пока. Зато я срочно выяснила, что теперь у меня будут джинсы моей мечты, и велосипед, и красивые часы! И все-все, на что у меня слюнки текли в магазинах!!!
И вправду, весь следующий день мы только и делали, что покупали мне вещи. Все, чего я хотела!
Пока я не устала хотеть.
Возвращались мы с мамой домой на такси. Мы жили на шоссе Энтузиастов, в дымном рабочем районе, который словно принадлежал другому городу, а не кокетливой Москве, вечно прихорашивающейся внутри Садового кольца… Это такси было первым в моей жизни! Тогда еще не существовало пробок, тогда такси являлось действительно роскошью…
Сейчас я понимаю, что мама сделала настоящий жест любви: она не побежала покупать шмотки себе, она устроила праздник мне, своей дочери. Можно представить, как она переживала раньше, что не могла мне купить то, что я просила. У меня не было еще детей… и уже не будет… я умру тут… Но я люблю маму, и я люблю Игоря – а любовь, за вычетом каких-то деталей, одинакова по своей сути, я уверена! Я бы тоже побежала первым делом для мамы. И для Игоря.
Игорь… Я знаю, он пытается меня найти, пытается понять, куда я запропастилась и почему! Он, боюсь, думает, что я его бросила… Эта сволочь, жирный Клоп (его в банде все звали так, Клоп), он регулярно прослушивал записи на моем автоответчике. Игорь ведь и представить не может, что меня похитили! И что автоответчик прослушиваю не я…
…Мама была такая счастливая, когда уволилась с работы! Сделала она это с облегчением.
Первоклашки ее не слушались. Она была очень доброй и, как бы это назвать, уважительной, что ли, к ним. Она своих малявок почитала за людей и часто уступала им, понимая детские души и им сочувствуя… Даже их желанию пошалить. На уроках ее было всегда слишком шумно и слишком весело. Неприятностей из-за этого у нее было предостаточно. Директор считала ее «слабым педагогом», а мама говорила мне: «При чем тут слабость? Просто я не хочу муштровать ребятишек, они тоже имеют право на глоток свежего воздуха…»
В свои двенадцать лет я маму отлично понимала. Она ведь меня старше всего на восемнадцать лет, самая молодая мама из всех! К тому же я унаследовала ее характер, и мне словно изнутри было понятно все, что происходило в ее душе.
…То время было необыкновенно веселым. Мысль о том, что теперь мы можем себе ни в чем не отказывать, нас пьянила. Мы приходили в магазин и покупали все, что только могло взбрести в голову. Какие-то голубенькие чашки, о которых мы, как внезапно выяснилось, давно мечтали. Пару хрустальных ваз и три салатницы, совершенно ненужных, – просто хрусталь тогда еще казался чем-то ценным, а у нас дома его не водилось… Платья, юбки, блузки – всего этого мы натащили из магазинов столько, что уже не знали, куда складывать. Мы ели какие-то невообразимо дорогие продукты, о которых раньше только слышали, – и оказалось, что большинство из них не представляют собой ничего особенного, а то и просто невкусны…
Весело нам было не столько оттого, что мы все это приобретали, а от самого ощущения, что мы можем приобрести. То есть радость приносили не сами вещи, а возможность их купить. Или даже не возможность, а, наоборот, тот факт, что исчезло тягостное ощущение невозможности купить!
Правда, как только мы привыкли к тому, что теперь все возможно, радость наша поутихла. Ну, купили. А дальше что?
…А потом мама решила, что нам нужно сменить жилье. Это было и так понятно, но мы немножко призабыли о тесноте, увлеченные походами по магазинам. Впрочем, наши бездумные покупки об этом нам и напомнили: мы затоварились дальше некуда.
Мама сияла: «Криска, мы с тобой переедем в новую квартиру! Вернее, не в квартиру, а в целый дом, слышишь?!»
Дом?! Значит, это не на шоссе Энтузиастов? Не в Москве? В деревне?!
Я не хотела ни в какой дом! Ведь переезд туда означал, что я расстанусь с подружками!
Я ныла, канючила, плакала и дулась на маму целую неделю. Но мама настояла. Она решила, что глупо растрачивать деньги на всякую ерунду и что нужно мыслить глобально!
…Тогда для меня слово «Рублевка» ничего не значило, я понятия не имела, что за ним кроется. Да и мама тоже. Это ей в агентстве по недвижимости посоветовали. Раз уж, мол, вы хотите по-настоящему хороший дом в по-настоящему хорошем месте, то нужно покупать там! Там госдачи, там сам президент живет, академики всякие и еще какие-то известные люди, и цены растут с каждым днем, – так что выгодней вложения и представить нельзя!
В агентстве по недвижимости – я до сих пор в этом убеждена – маму надули. Молодая женщина, которая взялась за ее заказ, имела такие хитрые глаза, что они аж косили от хитрости! Отчего в ее порядочности усомнился бы любой. Но только не моя мама! Будучи сама человеком честным, она была уверена, что люди устроены именно так, по-честному, а прохиндеи существуют лишь в кино и на страницах газет. Когда я сказала маме, что тетка из агентства ее дурит, она меня отругала за грубые слова и подозрительность. А при чем тут подозрительность? Я нутром чувствовала, что маму при сделке обокрали!
Но доказать этого, конечно, не смогла. Хоть мне уже и исполнилось тринадцать, я все же была еще мала для чтения договоров по сделке с недвижимостью…
В общем, так получилось, что мама приобрела довольно большой дом в одном из поселков в районе Рублевского шоссе, не там, где были государственные дачи с президентом, правительством, академиками и «звездами», а в одном из тех новых, которыми Рублевское шоссе обрастало по окружности с невероятной скоростью, съедая старые деревни и леса. Там активно строились новые русские – вот к ним мама и попала в компанию.
Наверное, это было самой большой ее ошибкой.
Первое время после переезда мы были очень счастливы. Эйфория вернулась – ведь мы отделывали наше жилище так, как хотели! В этом был немалый элемент творчества – он-то и делал нас счастливыми…
Это чувство я вновь испытала много лет спустя, когда начала собирать материал для будущей книги и делать наброски, записывать мысли: я его узнала по ощущению радости и свободы….
Единственное, что меня немножко расстраивало, – это что мама робела сделать все по своему вкусу и слишком часто заглядывала в модные журналы, ища в них указаний. Так, она решила покрасить стены в белый цвет, потому что это оказалось модно. А я ненавижу белые стены! Они напоминают больницу, в них нет ни души, ни характера… Но все же я настояла на том, что в моей комнате будут обои, которые я сама выберу, как и мебель. Хоть мой характер и похож на мамин, но все же я личность куда более решительная. И свои взгляды я отстаивала рьяно, бдительно охраняя их от любого покушения.
Видимо, именно из-за этой черты, несмотря на малый мой возраст, я меньше поддавалась на разного рода обольщения, пытаясь оградить и маму от посягательств в любом виде. Начиная от рекламы разных товаров и услуг и кончая претендентами на ее руку.
А их объявилось вдруг превеликое множество. Из каких щелей они повылезли, эти мужики всех возрастов, – уму непостижимо! Никого не было вокруг нас, пока мама не обзавелась миллионами. Ни одно другополое существо не предлагало ей свое сомнительное плечо и хоть подобие чувств. А тут вдруг нате вам: кишмя закишели! Запели в унисон, как в мультяшке про Пластилиновую Ворону: у вас такие перья, у вас глаза такие, копыта очень стройные и добрая душа!
Пустить это дело на самотек я не могла: мама была слишком доверчива, особенно когда кому-то приходило в голову прошептать: «Поверьте, ваши миллионы меня не интересуют, просто о такой женщине, как вы, я мечтал всю жизнь…»
Ага, а где ты был раньше, мечтатель? Эй, куда запропастился, романтичный такой, когда мы жили в крохотной квартирке на шоссе Энтузиастов да на зарплату учительницы начальных классов?
Но тут было не шоссе Энтузиастов – тут была Рублевка, и, вовлеченная в круговорот «светской жизни», мама моя получила сомнительную привилегию возбудить интерес тех, кто бытие измерял в долларах.
Я бдела изо всех сил! Я отбривала их язвительными шутками, – слава богу, что мама, с ее лояльными взглядами на отношения с подрастающим поколением, считала своим долгом познакомить меня со всеми кандидатами на ее руку и сердце. Они, эти жуки, натолкнувшись на язву-дочку, пребывающую в трудном подростковом периоде, рано или поздно охладевали… К их счастью! Иначе бы я, несмотря на мою унаследованную от мамы доброту и покладистость, придушила бы их в первую же брачную ночь!
Но, понятное дело, за всеми мамиными историями я уследить не могла, и она нередко избегала моего бдительного ока. И что же?! Пару раз чуть замуж не вышла! Я умоляла ее только об одном: пожить с претендентом хотя бы полгода до официального брака! Я готова была терпеть чужого мужика в нашем доме, тем более что я стала обладательницей собственной прехорошенькой комнатки, в которой можно было укрыться от его приторной рожи, только бы мама открыла глаза на его истинные интересы!
К счастью, мама мне уступала, замужество откладывала. А повседневная жизнь с кандидатом на руку (на мамино состояние, следовало бы сказать!) быстро ставила все на свои места! Я подслушивала как могла и где могла и знала, что хоть разочек в неделю, да подъезжал к ней будущий супруг с разговорами о деньгах. И каждый раз из этого разговора вытекало, что потратить деньги нужно на него, конечно. Ни одна сволочь не предложила потратиться на маму! Кандидаты в мужья, равно как и те, кто пока не удостоился данного звания, обходились цветочками и дешевыми подарками… Одному на машину нужно было, другой хотел, чтобы она деньги вложила в его сомнительную контору, третий в долг просил, четвертый плакался, что долгов наделал, – не заплатишь ли, мол, дорогая, за меня?
Да-да, на этой «элитной» трассе обитало не так уж мало людей, живших в кредит. И без разницы, откуда кредит: из банка ли, от доверчивого лоха ли… И маму мою они держали за… Как в женском роде будет «лох»? «Лохачка»? «Лохушка»?
Проще говоря, за дуру держали.
Я смотрела на маму и гадала: в чем же дело? Разве не достойна она любви? Я изо всех сил старалась посмотреть на нее глазами мужчины. Не знаю, насколько мне это удавалось, но у меня выходило, что мама очень миловидная женщина с хорошей фигурой, хоть и чуток располневшей. А уж о характере и говорить нечего: золото просто! И умной она была – непрактичной, правда… У нее другой был ум: она легко могла понять любую мысль, даже ту, которую слышала впервые; она чувствовала поэзию, музыку, природу…
У меня была Прекрасная Мама, я это знала! – и тем больше я ненавидела мужчин, которые не ценили это, интересуясь лишь ее нечаянными миллионами и считая ее доверчивой кретинкой, которую легко обвести вокруг пальца.
Хорошо, что у мамы была я! Хоть я и младше ее на целых восемнадцать лет, однако ж я была не столь доверчива. Иногда я пыталась маме что-то объяснить – слушала она скептически, если честно, считая, что в мои младые лета я не могу понимать сложные вещи; иногда я действовала капризами и всякими дерзкими выходками. Но я добилась своего: мама не вышла замуж ни за кого из этих жуков! Она благодаря мне научилась со временем видеть их насквозь!
Мама. Что станет с ней, если я умру? Как же она будет, без меня?
Хотелось плакать, но слез не было. Наверное, они замерзли. Скоро совсем превратятся в ледышки…
А моя кровь? Сколько времени нужно, чтобы она остыла окончательно, от тридцати шести и шести десятых градуса до нуля, а затем перешла в минус?
Я представила, как кристаллики льда разрывают мои сосуды – так разрывает бутылку, забытую в морозилке, замерзшая вода… Если я не буду к этому времени мертва, то я умру от боли!
Лучше заснуть снова. И больше не просыпаться.
…Что станет с моей душой, когда я умру? Она ведь такая огромная – она намного больше моего тела!

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6