https://wodolei.ru/catalog/unitazy/cvetnie/zolotye/
Он укладывает — и я укладываю.
— А кому третий букет? — насторожился я, выбираясь из машины. — Лада и баба Елена — это два.
— А ты считать умеешь, — захотали друзья. — Сюрприз тебе, Алекс.
— Знаю ваши сюрпризы, — бурчал я, идя за товарищами. — Опять из меня делаете чебурашку?
Почему-то мои спутники считали, что холостяцкая жизнь вредит — вредит моему характеру. И при любом удобном случае пытались познакомить с разными дамочками. Обычно это были многоопытные манерные стервочки, мечтающие закаблучить мужичка, и я, понимая это, вел с ними крайне агрессивно. Если что, так сразу вытаскивал свой любимый и холеный… «Стечкин». Шутка, но и не совсем шутка. Терять свободу и ради чего?
Друзья прекрасно знали мой страх перед прекрасными исчадиями ада, и поэтому издевались, как могли.
После того, как услышал, что меня ждет «сюрприз», то хотел бежать без оглядки, да поздно — пришли.
Встреча соответствовала весенней погоде. Была радостно-солнечной и волнующей. Пахло пирогами с грибами, рябиновой настойкой и прочими приятными ароматами дома. Не хватало лишь детского визга. Для полного счастья.
Дверь открыла Лада, повзрослела за зиму. Девушка по-родственному чмокнула меня в плохо бритую щечку, клюнула Котэ в его орлиный шнобель, а с Николашей заворковала голубкой. Что такое? Какая может быть любовь, когда идет невидимая война? И так хочется жрать.
И я отправился на кухню. С букетом роз. Увидев меня, Елена Максимовна всплеснула руками:
— Сынок, как ты обхудел!
— Меняю цветы на пирожок, — сказал я. — Поздравляю, тетя Елена, в вашем лице, так сказать…
— Сашенька, это все пустое, — отмахнулась Елена Максимовна. — Есть повод чикалдыкнуть, — щелкнула себя в подбородок. — Да закусить добре.
— Чувствую влияние улицы, — хмыкнул я.
— Но тебе, Саша, только закусить, — предупредили меня. — Все это надо съесть. — И я увидел несколько корзинок с пирогами.
— О, да тут на целый полк! — воскликнул я.
Полк незамедлительно явился на вопль. В лице боевых друзей, а также Лады и… ещё одной девушки. Мне незнакомой.
В ходе последующей суеты выяснилось, что прекрасную незнакомку зовут Маргарита. Она двоюродная сестра Лады со стороны троюродного брата, который, в свою очередь… ну и так далее. Что и говорить, ветвистое гносеологическое дерево, пустившее первые корни в благодатном Краснодарском крае.
Рита — журналистка. Вернее, пока учится в университете. Что само по себе замечательно: будет кому сочинить очерк о героических буднях гвардии рядовых и самых скромных граждан своего многострадального отечества.
С шутками да прибаутками сели за стол. Праздничный стол ломился от всевозможных яств, если выражаться суконным языком бытописца ХIХ века. Холмы из пирогов утверждали, что реформы в нашей стране приказали долго жить и народ мужественно переносит трудности переходного периода.
На мой взгляд, «женский» день придуман таки мужчинами: когда ещё можно так нализаться и обожраться?! Да ещё по такому благородному поводу: в честь прекрасных дам-с! В этом смысле тетя Лена абсолютно права: чикалдыкнуть да закусить. Что может быть приятнее в приятном обществе?
— Мальчики ухаживают за девочками, девочки наливают мальчикам, клекотал тамада Котэ-Кото. — Предупреждаю: Алексу только минеральную, пусть укрепляет нервную систему.
— Детки, вы налегайте, налегайте на пироги, — хлопотала Елена Максимовна, — тут калориев на всех…
Панин и Лада молчали, однако переглядывались, как весенние кот и кошечка. Маргарита, выполняя указание тамады, поставила перед моим носом фужер с минеральной водой, где плавали пузырики с полезным для организма кальцием. Кажется, девушка была в курсе того, что мое здоровье было подорвано.
— Калбатоно Лена, за вас! — предложил тост неутомимый Котэ. — Ладо, Марго, будьте, как ваша бабушка. Она боевая, молодая, любвеобильная. Не побоюсь этого слова!
Словом, праздник зашагал по независимому государству в сорок четыре жилых квадратных метров. Холмы пирогов стали таять на глазах, как айсберги в океане. Рябиновая настойка дурно подействовала на тамаду, он зарапортовался и принялся читать стихи. После таких строчек: «Понукая лошадку марксизма, Мы теперь хворостим коммунизм. Знать, довел нас до мук пароксизма Догматический наш плюрализм», — Кото лишили почетного звания тамады и уложили спать в укромном местечке.
Затем я и Рита засобирались уходить. Одновременно. Такое порой случается между мальчиком и девочкой. И что интересно: нам оказалось по пути. А путь у нас, известно, один: через тернии к стеариновым звездам.
Получив за хорошее поведение по корзинке пирогов, гости в нашем лице покинули гостеприимный дом.
На улице по-прежнему шалила весна. От дурманно-пряного воздуха буквально каждая щепка лезла на щепку. В смысле, в ручьях и заводях. Птичьи любовные скандалы в дырявых сетках ветвей звучали, будто симфонические оркестры под управлением сумасшедшего дирижера. Прохожие беспричинно улыбались друг другу, и казалось, что пациенты домов печали получили досрочную амнистию. Вместе с букетиками подснежников.
Было хорошо, однако у меня возникли проблемы: от воды и пирогов с котятами мутило, и я не представлял, о чем говорить с молоденькой спутницей, рядом с которой я чувствовал себя инвалидом первой мировой после химической атаки. Тем более я дал зарок после того, как меня малость присыпало гексогеном в городке Тоцке, что с девушками не завязываю никаких отношений. Почему? (Как говорится, химия-химия — известно, что синее.) Шутка. Если серьезно, не хочется обижать ту, кто тебе понравился.
— Неправда ли, хорошая погода? — брызнул я. О, Господи! Типун тебе, Алекс, на язык.
— Да уж, — сочувственно улыбнулась Маргарита. — Я люблю весну. Особенно месяц май.
— Май?
— Ага. — И спросила с иронией: — Желаете стих? Белый?
— Желаю.
— «То ль я под деревом душистым стою, осыпана лепестками, то ль в канцелярии Небесной встряхнул ангел-хранитель дырокол…»
— Ангел-хранитель, — хмыкнул я. — Твои стихи, Марго?
— Не понравились?
— Я этого не говорил.
— Моей подруги, а что? — наступала.
— Хорошо. Ничего не имею против твоей подруги и её стихов. Белых, осторожно проговорил, боясь, что меня укусят за локоть. — И прошу: давай на «ты», пожалуйста.
— А вы, ты… сочинял? — горячилась девушка. Наверное, ей было обидно за подругу. В собственном лице.
— Сочинял, — отшутился я. — В возрасте десяти лет. Потом бросил.
— Ну и например? — на девочку явно действовала весна: румянец алел на юнкоровских щеках, темные зрачки расширились, как у тухляка — человек, не умеющий употреблять наркотики.
Я пожал плечами и, изобразив поэта-глашатая, пробасил:
— «Мас хиляю — зырю кент, а за ним петляет мент. Сбоку два, — кричу. Кирюха! Бог послал, валит рябуха. Завалились в шарабан и рванулись мы на бан. Ночь фартовая была, отвалили два угла…» Ну и так далее.
— Класс! — изумилась девушка. — Это по какой фене? Уркаганской?
— Научно-популярная феня, — не согласился я. Что было недалеко от истины. — Желаете перевод?
— Желаю.
— На общедоступном языке это звучит примерно так: «Я гуляю, вижу друга, за которым следит милиционер. Подаю ему сигнал об опасности, но тут подъезжает такси, на котором мы едем на вокзал. Ночь удачная была, украли два чемодана…». И так далее.
— Нет, это не звучит, — засмеялась Рита, хлопая в ладоши. — Мало экспрессии. «Мас хиляю — зырю кент…» Вот это звучит! Музыка. Но научной ли интеллигенции? — и хитро-хитро глянула на меня.
— Ее, её арго, — не сдавался я.
Тогда Маргарита прочитала мне лекцию о том, что в России с восемнадцатого века существовали особые жаргоны: тарабарский; офеней торговцев в разнос (коробейников); экзотические жаргоны чумаков, нищих, конокрадов, контюжников, проституток; и вообще жаргон присущ многим профессиям: морякам, водителям, военным, врачам, инженерам, художникам, актерам и проч. Я уже хотел признаться, в каком НИИ изучал блатную музыку, да лекция и наш спор закончились. Мы подошли к старенькому зданию университета.
В садике на гранитном постаменте восседал Михайло Ломоносов, всматривающийся в невидимую и загадочную глубину Российской земли. Под памятником чирикал студенческий люд. Наше появление с корзинками в руках у ограды не осталось без внимания. Рита пользовалась очевидным успехом у полуобморочных недорослей, согбенных под грузом учебного процесса, голода и трынь-травы, то бишь слабеньких наркотиков.
— Ау, Ритуля! Маргоша! Ур-р-ра! Пирожки! Сел на пенек — и съел пирожок! Адамов, не шали, пирожки уйдут. Риточка, мы с тобой! И пирожками!
Я почувствовал себя лишним на празднике молодой жизни. Да ещё с этой холерной корзинкой: с ней я, должно, походил на областного грибника.
Я передал корзинку девушке:
— Голодному коллективу. Кстати, какая учеба в праздник? Или это посиделки с умным человеком? — кивнул на памятник.
— О, у нас конференция! — горячо воскликнула Рита.
— Что у вас?
— Встреча! С самой скандальной журналисткой в мире…
— И кто же это такая?
— Лариса Б. Борс! Класс! Во! Вы газеты читаете?
М-да. Кажется, сегодня меня лю этом уже спрашивали. Ну, не читаю я газеты. Не читаю. Значит что — не гражданин своего отечества?
— Странно, её все знают, — проговорила девушка.
— Кроме меня, — развел руками.
— А пойдем на конференцию, — радостно предложила Маргарита. — Будет интересно.
Право, мне хотелось продолжить знакомство с той, которая понравилась, да, во-первых, вовсю чавкали промокшие шузы, то есть башмаки, а во-вторых, в качестве кого я буду выступать среди молоденького табуна? В качестве заезженного мерина? Нет, только не это. Домой-домой, к родному овсу.
— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я, понимая, что этот день нельзя будет вернуть никогда. Этот день. Никогда.
Рита хотела переубедить меня: я ещё нужен обществу, но нам помешали голодные вопли со стороны «Михайла Ломоносова».
Мы поспешно и невнятно попрощались. До лучших, сытых времен. И я отправился в стойло. Менять обувь. И образ жизни.
Через несколько дней я обустраивал родное деревенское поместье в Коровино. Отощавший пес Педро, любитель местных сучек Хуанит, встретил меня враждебно, как народ эпохи реформ. Но был подкуплен тушенкой. Я имею в виду собаку, конечно.
Все работы решил закончить к Первомаю, славному празднику всех угнетенных масс. Почему именно к этой дате? Не знаю. Видимо, я был как все, и любил выполнять планы к дате. Любой.
С энтузиазмом взялся за работу. И скоро почувствовал себя именно мерином. На последнем издыхании.
Проблема возникла, когда я попытался заняться строительством. То есть тоже решил перестроить свое мелкочастное хозяйство. Процесс пошел плохо, как и в молодой республике. Потому что каждый гражданин должен заниматься своим делом. Пилот — летать над облаками, моряк — ходить по штормовым океанам, шахтер — бастовать под землей, а трупоукладчик сажать огурцы и картофель. Не более того.
Когда я разбил руки молотком и на мою голову упали доски, вроде как бы надежно прибитые, я выматерился на всю округу. Громко. На мой ор тут же явился дед Емеля Емельянович, сосед и калоритная фигура коровинского края.
— Тю, ты чего, Саныч, заходишься?
— Так это… вот… мать его так, — только и сказал я. — В смысле, ремонт, Емельич.
— Так это… того… Чего сам-то? — удивился дедок. — Тута без специалисцов труба.
— Это точно, — признался, потирая ушибленные места тела и головы. — Я не слесарь и не токарь, и не столяр. Тогда кто?
— Дак я… это… и Шамиль, — находчиво отвечал дедуля, затягиваясь самокруткой из козье-коровьих отходов производства. — Шамиля из татаринов, но хозяин добрый; мы с ним завсегда на пару. — Оглянулся по сторонам, крякнул нерешительно. — Много фронту работы, однако.
— И что?
— Гонорарий от фронту, а фронту тут хватает.
Я понял, что капиталистические щупальцы социалистического монстра проникли и сюда, за сто первый километр. Интересно, почем нынче труд столяра и слесаря? Этот вопрос расстроил деда, он закашлялся, занервничал, забубнил снова о фронте и проблемах переходного периода. Глаза его съехали со своих привычных орбит. Не принимала его душа рыночных отношений, и все тут. Наконец бизнесмен от сохи выдавил:
— Так это… по совести ежели, значит… вот. Ежели с отхожим местом, то сто долляров!
— А без? — спросил с угрозой. (А где же патриотическая любовь к рублю?)
— Пятьдесят, — ответствовал «новый сельский русский». — Но денюжку уперед!
— Э-э-э, нет, денежку потом.
— Не-е, уперед!
— Не-е, назад!
Наши бурные и базарные отношения закончились тем, что мы пришли-таки к консенсусу (ненавижу это глистоподобное словцо, но иначе и не скажешь).
Мы заключили устный договор о том, что по окончанию каждого рабочего дня я выражаю благодарность бригаде в рублевой сумме, равной двум долларам по биржевому курсу. И так в течение двадцати пяти рабочих дней. Обновленный объект должен быть сдан к Первому мая!
Пошкрябав затылок и тем самым взбив над головой пыльное облачко, Емельич поинтересовался: нет, не почему именно к этой дате должен быть готов объект, а не знаю ли я, случаем, какой там курс на этой чумовой бирже? Я не знал.
— Так это… Узнаю, Саныч. — И дедуля ходко удалился в сторону ММВБ.
Я побежал в противоположную сторону. К речке Коровке. Я решил повторить все рекорды ГТО, а некоторые и побить. Бить морды, когда в этом возникает острая необходимость, тоже надо уметь делать профессионально. Как заколачивать гвозди в рассохшиеся доски нужника.
Словом, каждый должен заниматься тем, что определено ему звездами. В этом сермяжная правда нашей мимолетной жизни. Мимолетной, как выдох. Или вдох.
…Я дышал, точно бронепоезд с запасного пути, который решили доставить своим ходом на выставку исторических ископаемых. О, мои легкие! Где ваша удаль? Было такое впечатление, что увяли они, как розы на морозе.
Проклятие! Мои несчастные легкие, простреленные, прожженные, отмороженные; не органы, а какие-то отбивные в провансальском соусе! Бр-р-р!..
Мой бег по тропинке, вихляющей вдоль речки Коровки, напоминал бег зайца во хмелю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— А кому третий букет? — насторожился я, выбираясь из машины. — Лада и баба Елена — это два.
— А ты считать умеешь, — захотали друзья. — Сюрприз тебе, Алекс.
— Знаю ваши сюрпризы, — бурчал я, идя за товарищами. — Опять из меня делаете чебурашку?
Почему-то мои спутники считали, что холостяцкая жизнь вредит — вредит моему характеру. И при любом удобном случае пытались познакомить с разными дамочками. Обычно это были многоопытные манерные стервочки, мечтающие закаблучить мужичка, и я, понимая это, вел с ними крайне агрессивно. Если что, так сразу вытаскивал свой любимый и холеный… «Стечкин». Шутка, но и не совсем шутка. Терять свободу и ради чего?
Друзья прекрасно знали мой страх перед прекрасными исчадиями ада, и поэтому издевались, как могли.
После того, как услышал, что меня ждет «сюрприз», то хотел бежать без оглядки, да поздно — пришли.
Встреча соответствовала весенней погоде. Была радостно-солнечной и волнующей. Пахло пирогами с грибами, рябиновой настойкой и прочими приятными ароматами дома. Не хватало лишь детского визга. Для полного счастья.
Дверь открыла Лада, повзрослела за зиму. Девушка по-родственному чмокнула меня в плохо бритую щечку, клюнула Котэ в его орлиный шнобель, а с Николашей заворковала голубкой. Что такое? Какая может быть любовь, когда идет невидимая война? И так хочется жрать.
И я отправился на кухню. С букетом роз. Увидев меня, Елена Максимовна всплеснула руками:
— Сынок, как ты обхудел!
— Меняю цветы на пирожок, — сказал я. — Поздравляю, тетя Елена, в вашем лице, так сказать…
— Сашенька, это все пустое, — отмахнулась Елена Максимовна. — Есть повод чикалдыкнуть, — щелкнула себя в подбородок. — Да закусить добре.
— Чувствую влияние улицы, — хмыкнул я.
— Но тебе, Саша, только закусить, — предупредили меня. — Все это надо съесть. — И я увидел несколько корзинок с пирогами.
— О, да тут на целый полк! — воскликнул я.
Полк незамедлительно явился на вопль. В лице боевых друзей, а также Лады и… ещё одной девушки. Мне незнакомой.
В ходе последующей суеты выяснилось, что прекрасную незнакомку зовут Маргарита. Она двоюродная сестра Лады со стороны троюродного брата, который, в свою очередь… ну и так далее. Что и говорить, ветвистое гносеологическое дерево, пустившее первые корни в благодатном Краснодарском крае.
Рита — журналистка. Вернее, пока учится в университете. Что само по себе замечательно: будет кому сочинить очерк о героических буднях гвардии рядовых и самых скромных граждан своего многострадального отечества.
С шутками да прибаутками сели за стол. Праздничный стол ломился от всевозможных яств, если выражаться суконным языком бытописца ХIХ века. Холмы из пирогов утверждали, что реформы в нашей стране приказали долго жить и народ мужественно переносит трудности переходного периода.
На мой взгляд, «женский» день придуман таки мужчинами: когда ещё можно так нализаться и обожраться?! Да ещё по такому благородному поводу: в честь прекрасных дам-с! В этом смысле тетя Лена абсолютно права: чикалдыкнуть да закусить. Что может быть приятнее в приятном обществе?
— Мальчики ухаживают за девочками, девочки наливают мальчикам, клекотал тамада Котэ-Кото. — Предупреждаю: Алексу только минеральную, пусть укрепляет нервную систему.
— Детки, вы налегайте, налегайте на пироги, — хлопотала Елена Максимовна, — тут калориев на всех…
Панин и Лада молчали, однако переглядывались, как весенние кот и кошечка. Маргарита, выполняя указание тамады, поставила перед моим носом фужер с минеральной водой, где плавали пузырики с полезным для организма кальцием. Кажется, девушка была в курсе того, что мое здоровье было подорвано.
— Калбатоно Лена, за вас! — предложил тост неутомимый Котэ. — Ладо, Марго, будьте, как ваша бабушка. Она боевая, молодая, любвеобильная. Не побоюсь этого слова!
Словом, праздник зашагал по независимому государству в сорок четыре жилых квадратных метров. Холмы пирогов стали таять на глазах, как айсберги в океане. Рябиновая настойка дурно подействовала на тамаду, он зарапортовался и принялся читать стихи. После таких строчек: «Понукая лошадку марксизма, Мы теперь хворостим коммунизм. Знать, довел нас до мук пароксизма Догматический наш плюрализм», — Кото лишили почетного звания тамады и уложили спать в укромном местечке.
Затем я и Рита засобирались уходить. Одновременно. Такое порой случается между мальчиком и девочкой. И что интересно: нам оказалось по пути. А путь у нас, известно, один: через тернии к стеариновым звездам.
Получив за хорошее поведение по корзинке пирогов, гости в нашем лице покинули гостеприимный дом.
На улице по-прежнему шалила весна. От дурманно-пряного воздуха буквально каждая щепка лезла на щепку. В смысле, в ручьях и заводях. Птичьи любовные скандалы в дырявых сетках ветвей звучали, будто симфонические оркестры под управлением сумасшедшего дирижера. Прохожие беспричинно улыбались друг другу, и казалось, что пациенты домов печали получили досрочную амнистию. Вместе с букетиками подснежников.
Было хорошо, однако у меня возникли проблемы: от воды и пирогов с котятами мутило, и я не представлял, о чем говорить с молоденькой спутницей, рядом с которой я чувствовал себя инвалидом первой мировой после химической атаки. Тем более я дал зарок после того, как меня малость присыпало гексогеном в городке Тоцке, что с девушками не завязываю никаких отношений. Почему? (Как говорится, химия-химия — известно, что синее.) Шутка. Если серьезно, не хочется обижать ту, кто тебе понравился.
— Неправда ли, хорошая погода? — брызнул я. О, Господи! Типун тебе, Алекс, на язык.
— Да уж, — сочувственно улыбнулась Маргарита. — Я люблю весну. Особенно месяц май.
— Май?
— Ага. — И спросила с иронией: — Желаете стих? Белый?
— Желаю.
— «То ль я под деревом душистым стою, осыпана лепестками, то ль в канцелярии Небесной встряхнул ангел-хранитель дырокол…»
— Ангел-хранитель, — хмыкнул я. — Твои стихи, Марго?
— Не понравились?
— Я этого не говорил.
— Моей подруги, а что? — наступала.
— Хорошо. Ничего не имею против твоей подруги и её стихов. Белых, осторожно проговорил, боясь, что меня укусят за локоть. — И прошу: давай на «ты», пожалуйста.
— А вы, ты… сочинял? — горячилась девушка. Наверное, ей было обидно за подругу. В собственном лице.
— Сочинял, — отшутился я. — В возрасте десяти лет. Потом бросил.
— Ну и например? — на девочку явно действовала весна: румянец алел на юнкоровских щеках, темные зрачки расширились, как у тухляка — человек, не умеющий употреблять наркотики.
Я пожал плечами и, изобразив поэта-глашатая, пробасил:
— «Мас хиляю — зырю кент, а за ним петляет мент. Сбоку два, — кричу. Кирюха! Бог послал, валит рябуха. Завалились в шарабан и рванулись мы на бан. Ночь фартовая была, отвалили два угла…» Ну и так далее.
— Класс! — изумилась девушка. — Это по какой фене? Уркаганской?
— Научно-популярная феня, — не согласился я. Что было недалеко от истины. — Желаете перевод?
— Желаю.
— На общедоступном языке это звучит примерно так: «Я гуляю, вижу друга, за которым следит милиционер. Подаю ему сигнал об опасности, но тут подъезжает такси, на котором мы едем на вокзал. Ночь удачная была, украли два чемодана…». И так далее.
— Нет, это не звучит, — засмеялась Рита, хлопая в ладоши. — Мало экспрессии. «Мас хиляю — зырю кент…» Вот это звучит! Музыка. Но научной ли интеллигенции? — и хитро-хитро глянула на меня.
— Ее, её арго, — не сдавался я.
Тогда Маргарита прочитала мне лекцию о том, что в России с восемнадцатого века существовали особые жаргоны: тарабарский; офеней торговцев в разнос (коробейников); экзотические жаргоны чумаков, нищих, конокрадов, контюжников, проституток; и вообще жаргон присущ многим профессиям: морякам, водителям, военным, врачам, инженерам, художникам, актерам и проч. Я уже хотел признаться, в каком НИИ изучал блатную музыку, да лекция и наш спор закончились. Мы подошли к старенькому зданию университета.
В садике на гранитном постаменте восседал Михайло Ломоносов, всматривающийся в невидимую и загадочную глубину Российской земли. Под памятником чирикал студенческий люд. Наше появление с корзинками в руках у ограды не осталось без внимания. Рита пользовалась очевидным успехом у полуобморочных недорослей, согбенных под грузом учебного процесса, голода и трынь-травы, то бишь слабеньких наркотиков.
— Ау, Ритуля! Маргоша! Ур-р-ра! Пирожки! Сел на пенек — и съел пирожок! Адамов, не шали, пирожки уйдут. Риточка, мы с тобой! И пирожками!
Я почувствовал себя лишним на празднике молодой жизни. Да ещё с этой холерной корзинкой: с ней я, должно, походил на областного грибника.
Я передал корзинку девушке:
— Голодному коллективу. Кстати, какая учеба в праздник? Или это посиделки с умным человеком? — кивнул на памятник.
— О, у нас конференция! — горячо воскликнула Рита.
— Что у вас?
— Встреча! С самой скандальной журналисткой в мире…
— И кто же это такая?
— Лариса Б. Борс! Класс! Во! Вы газеты читаете?
М-да. Кажется, сегодня меня лю этом уже спрашивали. Ну, не читаю я газеты. Не читаю. Значит что — не гражданин своего отечества?
— Странно, её все знают, — проговорила девушка.
— Кроме меня, — развел руками.
— А пойдем на конференцию, — радостно предложила Маргарита. — Будет интересно.
Право, мне хотелось продолжить знакомство с той, которая понравилась, да, во-первых, вовсю чавкали промокшие шузы, то есть башмаки, а во-вторых, в качестве кого я буду выступать среди молоденького табуна? В качестве заезженного мерина? Нет, только не это. Домой-домой, к родному овсу.
— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я, понимая, что этот день нельзя будет вернуть никогда. Этот день. Никогда.
Рита хотела переубедить меня: я ещё нужен обществу, но нам помешали голодные вопли со стороны «Михайла Ломоносова».
Мы поспешно и невнятно попрощались. До лучших, сытых времен. И я отправился в стойло. Менять обувь. И образ жизни.
Через несколько дней я обустраивал родное деревенское поместье в Коровино. Отощавший пес Педро, любитель местных сучек Хуанит, встретил меня враждебно, как народ эпохи реформ. Но был подкуплен тушенкой. Я имею в виду собаку, конечно.
Все работы решил закончить к Первомаю, славному празднику всех угнетенных масс. Почему именно к этой дате? Не знаю. Видимо, я был как все, и любил выполнять планы к дате. Любой.
С энтузиазмом взялся за работу. И скоро почувствовал себя именно мерином. На последнем издыхании.
Проблема возникла, когда я попытался заняться строительством. То есть тоже решил перестроить свое мелкочастное хозяйство. Процесс пошел плохо, как и в молодой республике. Потому что каждый гражданин должен заниматься своим делом. Пилот — летать над облаками, моряк — ходить по штормовым океанам, шахтер — бастовать под землей, а трупоукладчик сажать огурцы и картофель. Не более того.
Когда я разбил руки молотком и на мою голову упали доски, вроде как бы надежно прибитые, я выматерился на всю округу. Громко. На мой ор тут же явился дед Емеля Емельянович, сосед и калоритная фигура коровинского края.
— Тю, ты чего, Саныч, заходишься?
— Так это… вот… мать его так, — только и сказал я. — В смысле, ремонт, Емельич.
— Так это… того… Чего сам-то? — удивился дедок. — Тута без специалисцов труба.
— Это точно, — признался, потирая ушибленные места тела и головы. — Я не слесарь и не токарь, и не столяр. Тогда кто?
— Дак я… это… и Шамиль, — находчиво отвечал дедуля, затягиваясь самокруткой из козье-коровьих отходов производства. — Шамиля из татаринов, но хозяин добрый; мы с ним завсегда на пару. — Оглянулся по сторонам, крякнул нерешительно. — Много фронту работы, однако.
— И что?
— Гонорарий от фронту, а фронту тут хватает.
Я понял, что капиталистические щупальцы социалистического монстра проникли и сюда, за сто первый километр. Интересно, почем нынче труд столяра и слесаря? Этот вопрос расстроил деда, он закашлялся, занервничал, забубнил снова о фронте и проблемах переходного периода. Глаза его съехали со своих привычных орбит. Не принимала его душа рыночных отношений, и все тут. Наконец бизнесмен от сохи выдавил:
— Так это… по совести ежели, значит… вот. Ежели с отхожим местом, то сто долляров!
— А без? — спросил с угрозой. (А где же патриотическая любовь к рублю?)
— Пятьдесят, — ответствовал «новый сельский русский». — Но денюжку уперед!
— Э-э-э, нет, денежку потом.
— Не-е, уперед!
— Не-е, назад!
Наши бурные и базарные отношения закончились тем, что мы пришли-таки к консенсусу (ненавижу это глистоподобное словцо, но иначе и не скажешь).
Мы заключили устный договор о том, что по окончанию каждого рабочего дня я выражаю благодарность бригаде в рублевой сумме, равной двум долларам по биржевому курсу. И так в течение двадцати пяти рабочих дней. Обновленный объект должен быть сдан к Первому мая!
Пошкрябав затылок и тем самым взбив над головой пыльное облачко, Емельич поинтересовался: нет, не почему именно к этой дате должен быть готов объект, а не знаю ли я, случаем, какой там курс на этой чумовой бирже? Я не знал.
— Так это… Узнаю, Саныч. — И дедуля ходко удалился в сторону ММВБ.
Я побежал в противоположную сторону. К речке Коровке. Я решил повторить все рекорды ГТО, а некоторые и побить. Бить морды, когда в этом возникает острая необходимость, тоже надо уметь делать профессионально. Как заколачивать гвозди в рассохшиеся доски нужника.
Словом, каждый должен заниматься тем, что определено ему звездами. В этом сермяжная правда нашей мимолетной жизни. Мимолетной, как выдох. Или вдох.
…Я дышал, точно бронепоезд с запасного пути, который решили доставить своим ходом на выставку исторических ископаемых. О, мои легкие! Где ваша удаль? Было такое впечатление, что увяли они, как розы на морозе.
Проклятие! Мои несчастные легкие, простреленные, прожженные, отмороженные; не органы, а какие-то отбивные в провансальском соусе! Бр-р-р!..
Мой бег по тропинке, вихляющей вдоль речки Коровки, напоминал бег зайца во хмелю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41