К удару судьбы он отнесся философски, но, очевидно, у него имелись немаловажные причины положительно разрешить проблему.
— Ну-с, молодой человек, как мы построим нашу беседу? — терзался в кресле.
Я сказал, что суть проблемы мне известна, остается ответить нам на несколько основных вопросов, а именно: кому выгодно его шантажировать и какие условия выдвинуты?
— О! Кому это выгодно? — рассмеялся от души. — Вас Александр, кажется? Так вот, Саша, могу сказать лишь одно, любая политическая смерть выгодна всем: от банкира до последнего бомжа. Вы даже не можете себе представить, какая сейчас там, — указал глазами на деревянный потолок, — драчка, выражаясь терминологией Владимира Ильича, не к ночи будет помянут.
Я невнятно отвечал, что примерно представляю. Отнюдь, молодой человек, остановили меня, представить это невозможно: борьба за местечко близ царского проспиртованного Тела такая, что не словом сказать, не пером описать.
— Вы не поверите, Александр, — начал исповедь господин Фиалко, — я был наивным, как дитя, когда попал во властный, понимаешь, эшелон. Думал, политика — удел избранных, тонкая ручная работа. Сам-то до этого чем занимался? Школа, армия, институт, комсомол, потом химическое производство — от мастера до генерального директора. Пятью тысячами командовал, все премудрости одолел, чего Москвы робеть? Оказался в столице, как и многие, в конце восьмидесятых — шли выборы в Верховный Совет, одно место выпало нашему заводу. Так и стал сначала депутатом, потом пошел в Администрацию… Думал, что сумею принести пользу государству. Но увы, мой производственный опыт здесь не подходит. Тут, как в боксе, надо уметь держать удар, вставать после нокдаунов, не выдавать истинных намерений и вдруг — бац, разящий аперкот.
— Простите, Михаил Яковлевич, — устал от спортивных терминов. — Вы, наверное, боксировали в молодости?
— Было дело, — улыбнулся. — Да-да, увлекся.
И продолжил исповедь на заданную тему. Смысл последующих признаний сводился к следующему: создано унитарное государство Кремль. Там нет долговременной политики, люди никого не интересуют, они просто не входят в сферу интересов этого государства. Да и государства-то нет. Власть одного человека. Цинизм, демагогия, предательство, во сто крат превосходящая партийную. Главная задача — спасти себя.
— Чем мы и будем заниматься, — заметил я. — Михаил Яковлевич, все это лирика, давайте перейдем к прозе.
Господин Фиалко шумно вздохнул и я его понимал: одно дело поливать грязью соратников по общему корыту, где плещется жирная кремлевская похлебка с кусками бородинского хлеба, а другое дело признаваться в неприятном грехопадение.
По утверждению моего ночного собеседника, у каждого имеются те или иные недостатки. Его порок не самый уж гадкий — есть гаже, например, предательство.
Чтобы прекратить очередное словоблудие властолюбца, я вытащил из папки фотографию его недавнего любимчика и спросил, где они повстречались впервые.
Да-да, с Ником Маковым они увиделись в Доме кино на какой-то премьере — пригласил режиссер Г.Успенец, вхожий в круг царской семьи. Юноша Ник был по-девичьи пригож и стеснителен, с хорошими физическими данными. Выяснилось, что он умеет играть в большой теннис. И Михаил Яковлевич позвал Николя помахать ракеткой на дачном корте. Играли они по выходным и в конце концов подружились. Поначалу Михаил Яковлевич решил, что юноша приударяет за дочерью Мариной…
— Она ваша родная дочь? — спросил я.
— Александр, это имеет значение?
— Все имеет значение.
— Дочь приемная, — ответил чиновник с легкой слезливой поволокой в глазах. — Так получилось, молодой человек.
Так получилось — удобная отговорка. Хотя в самом факте удочерения ничего нет предосудительного, но, думаю, что господин Фиалко все делал и делает по законам высшей номенклатуры. Верно, партия дала ему задание: жениться и дать стране ребенка. И он ударно выполнил это задание в рекордно короткие сроки, что подсобило совершить головокружительную карьеру. Вообще-то такой скоротечный служебный рост сам по себе вызывает подозрение. У нас не любят умные головы — как говорится, умом Россию не понять. Значит, существует иные способы карьеры.
— А когда вы, Михаил Яковлевич, поняли, что у вас сексуальная, простите, ориентация не та?
Понимание пришло ещё в школе — нравились ломкие женоподобные одноклассники, потом в армии во время несения караульной службы случился первый анально-оральный контакт со старшиной Деменко. После чего воинская служба перешла в разряд приятного времяпрепровождения: рядового Фиалко назначали коптерщиком, повысив постепенно до звания старший сержант.
Потом наступила сложная институтская пора — химфак. Учился студент Михаил хорошо, успешно сдавал экзамены, благодаря взаимопониманию с преподавательским составом, где преобладали мужчины. Скоро был избран комсомольским секретарем всего университета. И пошла писать губерния: райком комсомола, райком партии — пьянки-баньки-гулянки и бесконечные мальчишники. И вовремя остановился, когда понял, что добром все это не кончится. Проявив волю, ушел на химическое производство. И удачно — в стране начались известные события, когда партия себя окончательно, понимаешь, дискредитировала в глазах трудящихся…
Иногда работа menhanter напоминает труд золотодобытчика: в тонне пустой породы нужно найти крупицы драгоценного металла. Господин Фиалко не мог объективно отразить свои отношения с миром, однако я старался не прерывать его, лишь изредка стараясь задавать основополагающие вопросы.
— Здесь, в Москве, кто-то знал о вашем специфическом хобби?
— Знал, — признался после паузы. — Один человек. — И с нажимом. Очень уважаемый человек.
— И кто это?
— Он умер. Год назад. Теперь это не имеет никакого значения.
— И все-таки?
И не получил ответа — что уже действительно не имело значения: информацию о благодетеле, который перетащил молодого генерального директора в белокаменную, нетрудно было установить по другим каналам.
— Проехали, — улыбнулся я. — Перейдем к ближайшему прошлому, Михаил Яковлевич. Сколько продолжались ваши отношения с Маковым? И почему уверены, что он причастен к шантажу.
— Отвечаю на первый вопрос: около полугода. А на второй вопрос тоже имеется конкретный ответ, — поднялся с кресла. — Минуточку, — и вышел вон из гостиной.
Я же решил размяться, покинув насиженное местечко. За окнами во мгле пласталось огромное пространство, где проживали или проживают диковинные люди, предавшие Бога и свою святую душу. Трудно понять, какую колдовскую миссию мы, азиопы, выполняем, находясь в анусе мировой цивилизации. Но ведь выполняем, иначе все не имеет никакого смысла — никакого.
Появление господина Фиалко с портативным магнитофоном прервали мои столь глобальные мысли. Мы вернулись на исходные позиции, и хозяин включил запись, предварительно сообщив, что получил его по фельдъегерской связи.
Я услышал молодой напряженный фальцет (фоном проходил какой-то посторонний «металлический» звук): «Михаил Яковлевич, родной. Надеюсь, эпизод, где мы с тобой главные герои, понравился. Уж прости, если, что не так. Оригинал у нас. Скандала я и мои друзья не хотим, и поэтому обращаемся с просьбой: подать в отставку. О чем рассчитываем услышать скоро, а точнее: в понедельник после полудня. Разумеется, настоящая пленка будет возвращена. На добрую память. От себя добавлю: Мишенька, люди здесь серьезные и шутить не будут. Не держи на меня зла — так получилось. Я тебя люблю».
— Вот таким образом, — беспомощно развел руками господин Фиалко. Отставка? Вы представляете, что это такое в сегодняшней политической ситуации?
— Сейчас началась пятница, — проговорил я, взглянув на часы. Пятница, суббота, воскресенье и понедельник до полудня. Неплохо по времени.
— Вы думаете?
— Когда получена посылочка-то?
— Посылочка? — поначалу не понял, потом ответил, что вчера вечером: фельдъегерской, напомнил, связью.
— О каком эпизоде речь? — спросил я. — Есть возможность его посмотреть?
Эти вопросы необыкновенно смутили высшее должностное лицо, заикаясь, оно поинтересовалось: имеется ли в том такая необходимость?
— Чики-чики-так, — ответил я. — Михаил Яковлевич, мы не в бирюльки играем. — И выказал мнение: первое впечатление такое, что он взят на крючок некой спецслужбой. А это значит, что игра может приобрести взрывоопасный характер.
— Спецслужбой? — помертвел чиновник. — Я так и знал. — Всплеснул руками, как баба. — Боже мой, какой я дурак. Кто ещё может так… так бессовестно действовать? Только они.
— Михаил Яковлевич, нынче спецслужб, как собак недорезанных, попытался успокоить впечатлительного собеседника. — Любой банк подобную службу имеет. Главное определить, кто более всех заинтересован в вашей отставке?
— Нет, это он, это он, — от страха едва не потерял сознание. — Как сразу не догадался. Какой ужас, это какой-то тридцать седьмой, понимаешь, год?
— Вы о ком? — поморщился. Вот не люблю иметь дело с подобными сентиментальными субъектами. У них внутри партикулярная труха да интеллигентская плесень. — Михаил Яковлевич, повторяю вопрос: кто он?
В конце концов после стенаний и проклятий господин Фиалко сознается, кого он имеет ввиду. Я искренне смеюсь: в своем ли вы уме, уважаемый Михаил Яковлевич? Зачем главному телохранителю страны заниматься этим мелким и паскудным дельцем, коли ему достаточно шепнуть Телу на ушко любые нужные слова. Впрочем, этот домысел легко будет мной проверен.
— Да? — не верят мне.
— Лучше скажите, Михаил Яковлевич, — говорю я, — с какими коммерческими структурами вы имели дело? И насколько тесны были ваши контакты, — и уточняю, — деловые.
— Да, вижу, вы компетентный товарищ, — горестно вздыхает. — Надеюсь, вся информация останется в этих стенах.
Я кивком подтверждаю его надежды. И выслушиваю монолог о том, что он, человек у кормила власти, вынужден лоббировать в правительстве некоторые производственные вопросы, связанные с умирающей химической промышленностью. И не только ради живота своего, но исходя из общенациональных интересов. Я внимаю: конечно-конечно, национальные интересы прежде всего, как без этого — без этого никак нельзя, надо блюсти интересы державы и как можно больше выпускать ядовитых феноло-формальдегидных смол и прочих стирол-радон-сульфатов на душу населения. Чтобы потравленный народец наконец понял, что жизнь прекрасна и удивительна, и принимать её надо такой, какая она есть.
Вот откуда у нас, гражданин Фиалко, миллиончик вечнозеленых на защиту личной чести и достоинства. Во времена бескомпромиссной борьбы с расхитителями социалистической собственности вас бы без промедления шлепнули у стеночки, а сегодня вы находитесь под защитой демократических завоеваний. Впрочем, это меня меньше всего интересует. Мы живем по законам текущего времени и поэтому я внимательно слушаю вас, голубого мазурика, а не пускаю в утильсырье.
— То есть, как понимаю, с генералами от Химии вы открыто не конфликтовали?
— Упаси Боже!
— И выполняете все взятые на себя обязательства?
— Безусловно, — смотрит честнейшими глазами.
Я делаю вид, что верю. И как можно не верить такому чистому печальному взору? Но на всякий случай, используя собственный шифр, записываю данные о нескольких фигурантах с генеральскими эполетами, где вместо звездочек блистают кристаллики неизвестной науки красной ртути.
— Что еще? — спрашивает истомленный откровениями хозяин. — Кажется, все?
— А кино?
— Ах, да, — вспоминает. — Право, ничего интересного, Александр.
Я настаиваю — надо, Михаил Яковлевич, надо, исключительно для пользы дела. Ну разве что для пользы дела, обреченно отмахивает рукой в сторону кабинета — там видеоапаратура. Я поднимаюсь с пуфика и вижу: дверь гостиной приоткрывается и на пороге… призрак в легком воздушном пеньюаре. Потом понимаю — это девушка, вполне земная: с распущенными светлыми волосами, с превосходными телесными формами, угадываемые за сквозным шифоном.
— Ты не один, папа, — говорит мягко. — Я пришла сказать тебе спокойной ночи. Ирвинг Моисеевич уже спит в бельэтаже.
— Да-да, мой ангел, — господин Фиалко целует полусонную дочь в лоб. Спи, дружочек, а мы ещё поработаем.
Прелестный призрак исчезает, оставив за собой шлейф дорогих духов и таинственности. Надеюсь, девушка не ведает о скелетах, как выражаются англосаксы, которые висят в шкафах папы?
— Это Марина, — возвращается тот. — Утром я вас познакомлю.
Я иду в кабинет за хозяином, похмыкивая от его оптимизма: до утра ещё надо дожить и вообще неизвестно, где буду через час.
В кабинете нас встречает тишина и тени великих, чьи мысли и гениальные устремления спрессованы в книжных кирпичах с позолоченными корешками. На дубовом письменном столе старинная лампа, которой, похоже, пользовался великий Ильич, изобретший одноименную лампочку. Я присаживаюсь перед телевизором. Господин Фиалко ключиком открывает сейф — извлекает видеокассету.
Пятиминутный эпизод из любительского фильма мне категорически не понравился. Если быть откровенным до конца: более омерзительного зрелища на экране ТВ я не видел в своей непродолжительной и грешной жизни. Неизвестный мне порнограф хорошо владел своей профессией. Это была жесткая непристойная порнография, где помимо известных мне лиц, участие принимали два мальчика-херувимчика лет по тринадцати. Два пьяных в дымину извращенца делали с ними такое, что у меня появилось стойкое желание набить морду великодержавному сановнику.
Проявив волю и понимание, что банальным мордобоем мир не изменить, я после просмотра задал несколько конкретных вопросов: где это происходило и откуда мальчики?
— Не знаю, право, — призналось высокопоставленное животное. — Это все Николя. На День независимости выпили на фуршете, понимаешь, а потом затащил меня на какую-то дачку. Там мы взяли грамм по сто коньячку и я… как с ума сошел, ей-Богу. Эти дети? Ничего не помню, клянусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51