-- Он подмигнул насупившемуся было мальчишке.
-- Книгу я собираюсь писать об истории графов Шеметов, вот и приехал посмотреть, что осталось от имения, -- пояснил гость, пригубливая стаканчик. -- А ведь отличный коньячок, право слово, отличный.
-- Шеметовых? -- удивился Кирилл.
-- Не Шеметовых, а Шеметов. Может быть, читали "Локис" Проспера Мериме? Он как раз об одном представителе этой фамилии, графе Михаиле. Но это совершенно другая ветвь -- западная, а я хочу писать о здешних Шеметах, восточных. Это их уже местные жители Шеметовыми окрестили.
Я заметила, что Ромка слушает Николая, раскрыв рот, хотя вряд ли он читал Мериме.
-- Вы хотите написать о том, как сожгли поместье, а хозяев расстреляли? -- не выдержала я.
-- Об этом -- в конце. История рода интересна во многих отношениях. А гибель... мученическую смерть последние из Шеметов приняли от своего же отпрыска, в каждой семье не без выродка, -- Николай поморщился и допил коньяк.
-- Как это? -- удивилась я. -- Разве их не крестьяне с большевиками казнили?
-- Они, родимые, -- Николай отвечал мне, но словно избегал встречаться взглядом. -- Да только кто привел их? Кто безжалостно стрелял в старого графа и его жену, кто взорвал фамильный склеп, а потом плеснул керосином на книги в библиотеке и поджег?
-- И кто? -- мне вдруг стало зябко возле пылающего костра.
-- Младший сынок, убийца и изгой. Не ведали, что творили, когда от каторги спасали, вот он и отплатил им.
-- Расскажите! -- выдохнул Ромка и даже привстал.
-- Вкратце история такая. Было у графа Шемета два сына. И надумал старший жениться на воспитаннице отца, красавице и умнице Наденьке. Да только перед самой свадьбой нашли его убитым. Поехал на охоту и не вернулся, застрелил кто-то. И видели рядом с тем местом младшего сына, который, как говорили, проходу невесте брата не давал. Арестовали было убийцу, но старый граф связи имел -- договорился с кем надо, и дело замяли. Дескать, сам охотник по неосторожности на курок нажал. Больше младшего сына отец видеть не хотел, отправил за границу. И вот как вышло -- вернулся тот нехорошим летом восемнадцатого года с отрядом матросов и толпой пьяных крестьян в родной дом и отомстил.
-- А Наденька? -- не выдержала я.
-- Наденька сразу после гибели жениха ушла в монастырь, и о судьбе её ничего не известно.
-- Здорово... -- восхитился Ромка.
-- Что же тут здорово? Братоубийство и убийство родителей -- это страшно, -- не согласилась я.
-- Рассказывает здорово, -- уточнил мальчишка. -- А книжку я непременно куплю, это же всё тут было.
-- Ну что, не сильно я вас напугал? -- улыбнулся Николай. -- Пора мне, завтра вставать рано. Он легко встал и, не оглядываясь, зашагал, растворяясь в темноте. Когда звуки шагов затихли, Кирилл пожал плечами:
-- Странный какой-то.
-- Писатели все странные, -- я зевнула. -- Давайте-ка ложиться спать, у меня уже глаза слипаются.
Что меня разбудило - не знаю. Может быть, крикнула ночная птица или просто я вздрогнула во сне. Рядом тихо похрапывал Кирилл. Он всегда храпит, когда выпьет, хотя делает это крайне редко. И тогда его из пушки не разбудишь.
Сон слетел, словно его и не было. Я поерзала, пытаясь устроиться поудобней, но твердость земли ощущалась сквозь спальник и вызывала раздражение. Всё-таки я неженка. И ещё какая неженка!
Похлопав в темноте глазами, я вылезла из мешка, погладила по щеке безмятежно дрыхнущего мужа, обулась и расстегнула молнию палатки. Снаружи было темно, ни малейшего намека на рассвет. Значит, спала я совсем недолго, ведь летом светает рано. Колкие холодные звезды вразнобой мигали на небе. Стоп, а наш костёр? Ромка остался ночевать около него, в палатку лезть отказался. Мы соорудили ему удобную постель из двух наших курток, и он тут же уснул, свернувшись трогательным калачиком. Но теперь костер потух и ничего не видно.
Рядом послышался громкий вздох, и я обернулась. В темноте проступили два силуэта -- спутанные лошади. Тревожно жмутся друг к дугу.
-- Ромка, -- тихо окликнула я, боясь впотьмах наступить на мальчишку, -- ты спишь?
Ответом мне была тишина.
Вспомнив, где Кирилл оставил фонарик, я вернулась в палатку и на ощупь нашла его. Потом подергала супруга за пятку. Он застонал, отдернул ногу, но просыпаться не собирался. Черт!
С фонариком я сразу же отыскала пепел костровища. Ромки не было, только скомканные куртки, моя и Кирилла, отброшенные в сторону. Куда мог уйти ребенок, один, ночью, без фонарика? И что мне делать -- попытаться разбудить мужа, влезть обратно в палатку и до рассвета терзаться неизвестностью и страхом за Ромку или попробовать поискать глупого мальчишку? Я подняла глаза. Отсюда стены дома не видны, даже мощный луч фонарика не достигает их. Но одной страшно.
Я быстро сняла путы с ног Байярда, взнуздала его и вскарабкалась на теплую лошадиную спину.
Почему-то я была уверена, что искать Ромку нужно в доме.
Копыта коня ступали почти неслышно, я выключила фонарик и изо всех сил всматривалась в темноту. Вначале мы объехали луг по краю, я шепотом звала: "Ромка! Ромка!" и не получала в ответ ни звука. То есть вообще ничего -безмолвие было полным: не шелестел в кустарнике ветер, не кричали на болотах птицы. Только густой, как мазут воздух и тишина.
Один раз мне почудилось, что неподалеку кто-то движется, я дернула повод, но все тут же стихло. И тогда мои до предела напряженные нервы не выдержали, я сжала коленями лошадиные бока и послала Байярда рысью вперед, через луг. Уж лучше скакать, чем вглядываться и вслушиваться в обволакивающую тьму. Я отнюдь не такая уж папина дочка, какой привыкли меня считать. Моё детство прошло в обычном дворе и в обычной школе, где нужно было уметь постоять за себя. Это уж потом отец превратился в олигарха...
Стена выросла прямо перед нами, и Байярд коротко заржав, словно спрашивая: "Куда дальше?", напряженно затанцевал на месте и остановился. Интересно, где живет наш странный вчерашний гость? Зря мы не спросили. Господи, не о том я думаю, не о том.
Показалось мне или нет? Краем глаза в одном из провалов окон, в которые совершенно не хотелось смотреть, мелькнул тусклый огонек. Кто это может быть -- безумный писатель, нагоняющий на себя жуть для создания нужной атмосферы или отправившийся в поисках приключений мальчишка?
"Ромка?"
Тишина.
И снова мелькнул огонек.
Нужно решаться. В конце концов, это только пустой полуразвалившийся дом, руина. Я не верю в привидения, хотя тут можно бы и поверить. Похлопав коня по шее, я медленно поехала вдоль стены. Вот тут, похоже, была дверь. Луч фонарика вырвал из темноты почти сравнявшиеся с землей разрушенные ступени и черный провал. Что-то зашуршало. Крысы? Тут не может быть крыс, крысы живут около людей, а этот дом уже три четверти века мертв.
Нужно быть полной идиоткой, чтобы идти туда.
Но повернуть и уехать, не проверив, не попал ли Ромка в какую-нибудь ловушку, таящуюся в этих развалинах, я не могла. Вдруг он лежит там с разбитой головой, свалившись в какой-нибудь провал? Вдруг сломал ногу и тихо плачет от боли? Никогда потом себе не прощу!
Я спрыгнула с коня и замерла, вслушиваясь. В ушах звенело. Чудились мне или нет чьи-то вкрадчивые шаги и шорох осыпающейся земли? Проклиная собственную глупость и трусость, я шепнула Байярду "Жди!". Лошадь -- не собака. Но кое-что мой конь понимал, ткнулся мягкими губами мне в плечо, словно стараясь удержать, но я не могла остаться с ним. И взять с собой не могла.
Желтое яркое пятно света плясало передо мной. Выгнивший или выгоревший порог, за ним -- довольно хорошо сохранившийся каменный пол. Хорошо, что не деревянный, ноги бы переломала. В помещении, когда-то бывшем огромной прихожей или холлом, я высветила ещё два дверных проема и лестницу. Когда-то мраморные ступени были расколоты и угрожающе горбились.
Я обследовала правый вход -- он вел в лабиринт комнат, большинство из которых совершенно точно давно никем не посещались -- превратившийся в черную труху паркет был нетронут. Я брела по коридору, упорно освещая каждый закуток. Где-то среди черных стен терялось эхо моих шагов. Дойдя до заполненного звездным небом проема, который выходил в торец дома, я повернула обратно. Тут никого нет. Но именно с этой стороны я видела огонек в окне.
Левая дверь из холла когда-то вела в большой зал. Что это было -гостиная, где устраивали балы с танцами или столовая? А может быть, библиотека? "Ромка-а!"
Эхо заметалось и вернулось ко мне: "А-а..." Или это было не эхо? Я бежала вперед, рискуя не заметить какую-нибудь яму или выпавший из стены камень, которые во множестве валялись повсюду. Мечущийся круг света, и в нем, словно в калейдоскопе: лепнина расколотой коринфской капители, обломки скульптуры -- рука, сжимающая что-то, удивленный глаз на половине лица, какие-то железки, трубы. Только бы не зацепиться, тогда придется разыскивать уже меня.
Лестницу, ведущую вниз, я едва не пропустила, её скрывала полуразрушенная стена. Эти ступени выглядели куда прочнее, но спускаться вниз было жутко. Наверху хотя бы звезды иногда видны. А тут - могильная темень и запах сырости. Что если там вода? Мне стало тошно. Лезть в заболоченный подвал, одной... "А-у-уу!" -- заорала я вниз. Ни ответа, ни эха. Вместо этого я услышала позади вкрадчивые шаги и шелест, словно чья-то одежда задела стену. Не в силах обернуться, я медленно покрывалась гусиной кожей -- от кончиков мизинцев до пяток, именно в такой последовательности. Если кто-то подойдет сзади и столкнет меня вниз, то это будет конец. Всё стихло. Или ничего и не было?
Я шарахнулась от лестницы и на цыпочках пошла обратно. Нет, тут никого нет, это просто обман слуха. Но в подвал я отправлюсь в последнюю очередь, когда буду уверена, что Ромки нет и на втором этаже.
По широкой парадной лестнице приходилось подниматься с осторожностью -после того, как кусок мрамора опасно вывернулся у меня из-под ноги, я полезла вверх, хватаясь обеими руками за металлическую решетку, к которой когда-то крепились перила. Фонарик пришлось держать в зубах, рискуя выронить. Когда я, наконец, поднялась, смогла перевести дыхание и оглядеться, то поняла, что тут уже не побегаешь -- под ногами и над головой обугленные балки. Каждый шаг приходилось рассчитывать и пробовать опору на прочность, прежде чем ступить на неё.
И вот я, балансируя, иду по скользкому черному брусу, стараясь не думать о том, выдержит ли он мой вес, иду в неизвестность, туда, где ждет меня дрожащий безжизненный отсвет. Приходится выключить фонарик, чтобы не потерять из вида этот едва заметный ориентир. Я дойду. Впереди кусок довольно хорошо сохранившегося пола. Ступив на него, я понимаю, что ничего хорошего меня не ждет -- слишком мертвенно сияние впереди, оно разгорается, но в нем нет тепла. Нет. Совсем.
И, повернув за угол, я вижу, что служит источником света. Это груда гнилушек, источающих тусклое зеленоватое свечение.
-- Стой! -- раздается позади. И я, так и не успев ничего понять, чувствую сильный и жесткий толчок в спину и лечу вперед и вниз, в провал, где меня ждет смерть.
В последний момент я всё-таки успеваю ухватиться руками за края досок, но они начинают крошиться под моими пальцами, и мне приходится вновь и вновь искать, за что уцепиться. Надежды нет. Наконец попадается что-то прочное, и я замираю, чтобы поднять голову и глянуть в глаза своему убийце.
Он стоит, наклонившись надо мной, уперевшись ладонями в колени и улыбается. Мой любимый, мой самый добрый и нежный... Как долго он ждал этого момента, как, наверное, не терпелось ему покончить с необходимостью притворяться и унижаться. И сейчас на его лице, подсвеченным зеленым гнилостным светом, выражение настоящего, неподдельного счастья и торжества. Оно не было таким даже в день нашей свадьбы, хотя он наверняка очень старался.
Заметив, что я смотрю на него, он улыбается ещё шире. И выпрямляется. Ему нужно только наступить каблуком на мои отчаянно цепляющиеся за балку пальцы, и я рухну вниз.
-- Стой! -- опять тот же голос.
Кирилл медленно поворачивается, и я вижу, как искажается его лицо.
-- Ты снова пришел сюда убивать?
-- Не подходи, иначе ей конец, -- голос моего мужа звучит злобно и отчаянно. Мне хочется заткнуть уши, чтобы не слышать, но я не могу.
-- Дело не в ней, а в тебе. -- Слова падают размеренно, словно капли с высоты. -- Настало время покончить со всем этим.
-- Ошибаешься!
Я слышу металлический щелчок и знаю что это. Предохранитель пистолета. Кирилл достает его из кармана, но тот, в кого он целится, всё ещё остается для меня невидимым. Одновременно я чувствую, как начинает саднить разодранная при падении щека и что-то теплое медленно стекает по ней. Ненавижу, я с детства ненавижу боль и кровь! И помимо своей воли я начинаю судорожно подтягиваться на руках, одновременно пытаясь зацепиться ногами хоть за что-то. У меня сильные, привыкшие управлять строптивыми лошадьми руки, я отчаянно карабкаюсь вверх и всё-таки умудряюсь взобраться на балку, которая удерживает непрочный остаток перекрытия. Только усевшись и прижавшись спиной к стене, я вижу их обоих.
Они стоят друг против друга -- мой муж и Николай, оба с ног до головы в черном. И только теперь я замечаю в чертах нашего вечернего гостя что-то неуловимо напоминающее мне того, кого я так бесконечно и отчаянно любила. Его лицо тоньше и бледнее, но глаза... Как я могла не заметить тот же разрез глаз, со слегка опущенными наружными уголками, росчерк бровей?! Я зажмуриваюсь и одновременно пытаюсь рукавом отереть со щеки кровь.
-- Собираешься застрелить меня?
-- А почему нет? Ты напал на мою жену, а я убил тебя, борясь за её спасение. Жаль, не удалось, -- в голосе Кирилла откровенная насмешка и злорадство.
-- Значит, на этот раз захотел стать богатым вдовцом?
-- Я практически им уже стал, любезнейший!
Николай не успевает ответить. Выстрел звучит коротко и сухо. Потом второй, третий. Сколько патронов в обойме -- шесть или семь? Кирилл стреляет до тех пор, пока они не заканчиваются, и пистолет начинает издавать бессильные щелчки. И только тогда я открываю глаза. Кровь на черной рубашке Николая не заметна.
1 2 3