И вдруг на самом гребне он увидел орудие Корякина. Контурно, резко обозначалось оно на фоне серого неба, ствол слегка задран, словно артиллеристы намеревались ударить по дальней цели. Но оно мертво молчало, и танки уже не били по нему, не встречая его огня, считая, что с ним покончено, - они били теперь по буровским окопам, по высоте и по его, Кузнецова, орудию, вступившему с ними в схватку.
Жарко дыша, Кузнецов рванулся вверх, взбежал на площадку. Не ждал такой беды, хоть и предчувствовал ее: весь корякинский расчет погиб. Неподалеку от орудия чернели две большие воронки, захватывая одна другую снаряды легли рядом, внахлест, - и никому из артиллеристов не суждено было миновать этих страшных взрывов, града раскаленных осколков, густым веером брызнувших на позицию. Там и тут лежали разбросанные взрывом тела бойцов, он склонялся над ними в надежде, что кто-нибудь еще остался в живых, но все было тщетно. Тогда он, ошеломленный, оглушенный этим безысходным горем, поднялся во весь рост и, не слыша свиста проносившихся рядом пуль, воспаленно жарких ударов сердца, посмотрел вниз.
На склоне, почти перед самыми буровскими окопами, грохотало все, стреляло и рвалось - там кипел бой. Кузнецов хорошо видел танки - те же пять, которые посчитал прежде, - они настойчиво лезли на крутизну, били на ходу из пушек, выплевывая из стволов пламя при выстрелах. "Сомнут, подумал он, стискивая кулаки, - сомнут, паразиты, Бурова. Не удержится..." Его орудие стреляло со стороны, перенеся огонь сюда, в гущу боя, но он понимал, что Глазкову теперь нелегко накрывать цель: эти танки были далеко от него и, будучи почти не видны, вели по нему огонь.
"Что же я? Зачем сюда бежал? Чем мог помочь? - плеснулась горькая мысль. - Но разве можно было... Кто же знал... Выходит, зря..." Сознавая досадную свою беспомощность, он схватился за автомат, но тут же обругал себя и усмехнулся: "Что им тут сделаешь? Игрушка ведь, не орудие..." И вдруг, словно кто-то подтолкнул его, бросился к слегка накренившемуся корякинскому орудию, ни на что не надеясь, ни на какое чудо: "Да нет же, не может уцелеть, два взрыва рядом, не может быть..."
Но орудие, к великому его удивлению, оказалось цело. Действительно чудо! Он наспех осмотрел все, проверил. Нет, ничто не мешало вращению по углу и азимуту. Ящики со снарядами, вскрытые, лежали справа чуть поодаль, и потому, наверное, взрывами их не задело. Вот только как быть с креном? Эх, если бы кто был рядом! Он попытался нажать плечом на слегка скособочившееся орудие, оно не поддавалось, и он пожалел, что нет сейчас с ним Глазкова, его силача Глазкова, тот мигом бы привел все в порядок. Но не уходить же ни с чем назад...
Кузнецов отшвырнул автомат, сбросил шлем и что есть мочи нажал на орудие спиной. Кровь хлынула в голову, застучало в висках, в глазах потемнело от напряжения. Понимая, что одному не управиться, все же продолжал нажимать, упираясь дрожащими ногами в рыхлую землю. Заломило невыносимо плечи, сапоги сползали, не находя твердой опоры. Повизгивая, мельтешили слепые пули, звонко ударялись о щит. И вдруг, уже почти отказавшись от безнадежной затеи, он почувствовал, что орудие слегка подалось, пошло. Вот оно замерло в верхней точке, и он, ликуя, навалился на него, собрав оставшиеся силы. Наверное, в обычной, будничной обстановке ему не справиться бы с такой задачей.
Орудие осело на свое прежнее место, и Кузнецов припал к земле, пережидая, когда схлынет это нечеловеческое напряжение, и чуть не плача от радости. Он не думал, как станет стрелять один, - такое и в голову не приходило, пока добирался сюда и потом боролся с орудием. Но сейчас такой вопрос встал перед ним в прямой своей неизбежности, и он ответил себе на него без малейшего колебания. Иначе все, что сделано, теряло всяческий смысл. Пускай удастся сделать всего лишь несколько выстрелов, этим будет уже все оправдано, и он непременно сделает их, если не успеют убить. Придавало уверенности и то, что еще до форсирования Сиваша, до штурма Севастополя он был наводчиком на "сорокапятке" и потом, позже, командуя уже 76-миллиметровым орудием, не раз занимал в боях место наводчика. А как поднести снаряд, зарядить орудие, произвести прицельный выстрел - все было знакомо до последней мелочи.
Кузнецов, приходя в себя, поднялся с трудом, припал к панораме. Все было так, как и несколько минут назад: прямо перед окопами Бурова кипел бой. Тогда он волоком подтащил ящик поближе, чтобы был под рукой, выхватил из него снаряд и зарядил орудие. Волнуясь, но не торопясь - по нему не стреляли сейчас, - поймал в перекрестие ближний к себе танк и, на мгновение замерев, скомандовал себе: "Огонь!"
Грянул оглушительно выстрел, орудие рванулось назад, и снаряд с пронзительным визгом ушел вниз. Танковую броню обдало огненными брызгами, машину даже чуть развернуло от удара. "Срикошетил!" - обожгла досадная мысль, и он, торопясь, уже почти автоматически перезарядил орудие и опять скомандовал себе: "Огонь!"
На этот раз снаряд угодил в борт развернутому танку, и пламя над ним взметнулось вверх, заклубилось вперемешку с черной, смрадной гарью.
"Вот так, - одобрительно сказал себе Кузнецов, досылая новый снаряд и чувствуя еще больший прилив уверенности. - Идите, идите, субчики, снарядов на всех хватит, тут после Корякина много осталось... - Ему стало вдруг не по себе, холодком обдало горячую, парную спину: - Ведь вот они, корякинские ребята и сам Корякин, каких-нибудь полчаса вели огонь из этого орудия. Полчаса назад... и вот их нет, ни одного... - Он знал их всех и сейчас, даже убитых, видел живыми, и рукоятки маховиков показались ему еще теплыми, сохранившими живую теплоту их рук. - Вот так! - повторил он, стиснув зубы и выбирая новую цель. - Идите, подходите поближе..."
По нему, заметив, ударила самоходка, ревущая рядом с подбитым танком, и в выстреле ее он вроде бы различил какое-то недоумение: дескать, как же так, орудие ведь не стреляло и не должно стрелять, разбито оно?
"Должно! Не разбито! - Кузнецов засмеялся ликующе и нервно. Но это был внутренний смех, лицо же его, мокрое от пота и напряжения, оставалось сосредоточенным и строгим. - Сейчас, сейчас я тебе врежу, получишь свое, сволочь! Не уйдешь! - Он злился на эту самоходку, уловив ее выстрел, довольно точный для первого раза: снаряд разорвался совсем близко от орудия, даже землей обдало. Злился и чувствовал, что вторым снарядом она накроет его, если он не успеет опередить. А если не успеет, то придет конец и Бурову. И высоте конец. Выцелил тщательно, быстро и опять подал себе команду: "Огонь!"
Попадание пришлось в левую гусеницу. Самоходка завертелась на месте, и он, возбужденный и счастливый, засмеялся, теперь уже во весь голос, не скрывая своего торжества. Крутясь, самоходка произвела еще два выстрела, но это, он понимал, уже от отчаяния - снаряды ушли за высоту. И все же она сильно обозлила его, даже своей вертлявостью и этими выстрелами, хотя и бессмысленными, вызывала раздражение, и он, удовлетворенный, опять засмеялся, когда увидел, что после второго снаряда, выпущенного им, она перестала крутиться и весело запылала.
Другие танки, наткнувшись на огонь неожиданно для них ожившего орудия и попав под выстрелы Глазкова, стали поспешно разворачиваться и уходить. Автоматчики бежали следом, норовя забраться на броню. Все было так, как и полчаса назад, на правом фланге. Только теперь вслед им понеслось из буровских окопов возбужденное "ура!". Но крик этот, показалось Кузнецову, был жидковатым, и он подумал, что в живых там, должно быть, осталось совсем мало людей. И жив ли сам Буров или нет, он этого не знал.
Долгая, настойчивая атака немцев наконец захлебнулась, последние, уцелевшие танки рокотали уже у самого леса. Вслед им полетело еще несколько снарядов от Глазкова, и все умолкло - пришла звенящая тишина.
Кузнецов оглядел позицию корякинского орудия, окинул еще раз взглядом погибших артиллеристов и, ссутулившись, теперь уже не прячась, побрел вниз, к себе. Он отошел совсем немного, когда немцы, словно в отместку, ударили из минометов по высоте, и прямо на глазах у него мина угодила на корякинскую позицию. Снаряды сдетонировали, мощный взрыв содрогнул гребень высоты, и орудие взлетело, переламываясь в воздухе и тяжело опадая.
Кузнецов замер, ошеломленный. Но подумал не столько о себе, хотя просто чудом избежал смерти, сколько о погибших артиллеристах: "Все. Теперь даже и не похоронишь, они уже похоронены..."
Он вернулся к себе. Ребята сидели на снарядных ящиках, отдыхали. Молча поднялись при его появлении, и Глазков удивленно спросил:
- Живой, командир? Камень с души...
Но радость его была сдержанной, и Кузнецов почуял недоброе.
- А у вас что? Все целы?
- Замкового наповал, - тихо ответил Котов. - Осколком. Вон лежит.
Кузнецов приподнял плащ-палатку, но лица Сименцова не разглядел, оно смутно белело в темноте, и он с жалостью сказал, прикрывая его опять:
- Вечная память. С теплой кухни да под пули... - Сел вместе со всеми на ящики. - Кто останется, напишет ему домой. Как все было. Похоронка сама по себе... Героем пал наш товарищ, так и напишите. К награде бы надо... И, помолчав, вздохнул тяжело: - Ладно, после боя похороним. Пускай напоследок с нами побудет...
- Думаешь, опять полезут? - спросил Глазков.
- Обязательно. Дров мы им порядком наломали. Значит, полезут, не стерпят. Нужна им эта высота, как кость в горле застряла.
- И радиста вот зацепило, - Котов указал на сидевшего тут же с перевязанной рукой Тимофея.
- Как, Тимофей, вниз пойдешь? - спросил Кузнецов. - Или ничего, потерпишь до утра? Выбирай, воля твоя...
Радист вскочил, вытянувшись:
- Товарищ командир, рация ведь цела! Зачем же вниз? - В голосе обида послышалась. - Рана так себе...
- Ну, ну, - согласился Кузнецов. "Вот и этот, как Сименцов, свое ищет... ведь право имеет уйти, так нет. А молодец саратовский". И повернулся к Глазкову: - Все полегли корякинцы, все до единого. Орудие вдребезги, но это уже в последнюю минуту, миной.
- Кто же стрелял? Неужто один?
Кузнецов не ответил, помолчал, и Глазков не стал переспрашивать, помолчал тоже.
- Одни мы теперь, - сказал Кузнецов, - надо орудие тщательно подготовить. А у Бурова что?
- Плохо, должно быть, чуть танками не помяли.
У Бурова и впрямь дела были неважные: у него осталась только треть батальона.
- Это от той трети, с которой я начал оборону высоты, - зло говорил он, придя вскоре к Кузнецову. - В предыдущих боях здорово нас помотало. Только называется батальон. А так...
Они сидели вдвоем, курили потихоньку, поглядывали в сторону черневшего в ночи леса. Тихо и угрюмо скользила луна меж темных туч, блеклым, зеленоватым светом обдавала и высоту, и пустое пространство перед ней. Со стороны Балтики все тянуло низовым промозглым ветром, и опять стал накрапывать дождик.
Кузнецов рассказал о своих делах.
Буров поднял воротник шинели, натянул поглубже фуражку:
- Вдвоем мы с тобой остались, Николай: твое орудие и мой батальон. Он впервые назвал Кузнецова по имени. - Если б не вы, смяли бы нас танками в два счета. Помощь обещали только утром: мол, держись, Буров, не подкачай, надеемся на тебя. А как тут не подкачаешь... Связь-то с артполком имеешь?
- Рация уцелела, есть связь, товарищ капитан.
- В случае нужды огонька просить надо... А танки твои, гляди, коптят еще - ювелирная, скажу, работа... Но мы тоже кое-что сделали. Развиднеется, увидишь, сколько этих гавриков на склоне отдыхает... Ну, прощай, питерский.
Повторную атаку немцы начали ближе к рассвету: раньше, видно, не успели. Со стороны леса опять послышался гул танковых моторов, он нарастал, приближался, но Кузнецову удалось лишь через несколько минут разглядеть сами танки. Теперь они шли развернутым строем, нацеливаясь прямо на высоту. На этот раз он насчитал только восемь, но ведь и на высоте оставалось лишь одно его орудие да потрепанный вконец батальон Бурова. Надо было что-то предпринимать, и он решился.
- Приготовиться к бою! - скомандовал. И крикнул радисту: - Вызывай артполк!
- "Сосна"! "Сосна"! Я - "Береза"! Я - "Береза"! Как меня слышите? звал радист и через несколько секунд, почти сразу, обрадованно доложил: Есть связь, товарищ командир!
- Попроси НЗО*. Пусть дадут НЗО двести перед высотой, - приказал Кузнецов.
_______________
* Неподвижно-заградительный огонь.
И опять радист стал кричать в трубку:
- "Сосна"! "Сосна"! Я - "Береза"! Дайте НЗО двести! Дайте НЗО двести перед высотой! - Ему тут же ответили, и он сообщил Кузнецову: - Сигнал приняли, товарищ командир.
- Хорошо, Тимофей, сейчас увидим, что из этого выйдет.
Кузнецов следил за танками. В серой предрассветной мути они мчались уже по равнине, набирая скорость, и он с нетерпением ждал, когда из глубины расположения раздастся залп орудий артполка. Но танковый строй вдруг раздвоился, стал расходиться на стороны - одна четверка забирала к его флангу, другая - чуть левее, на окопы и на корякинское орудие, которого уже не существовало. Он понимал, что, если они успеют разойтись, накрыть их будет труднее, и с досадой крикнул радисту, чтобы там, в артполку, поторопились.
- Какого черта! - выругался. - На блины, что ли, к теще...
И тут же, словно услышав его, за спиной далеко и глухо зарокотали орудия. Ему почудилось, что дыхание мощного залпа обдало его упругим, горячим воздухом, но в следующий миг над головой пронеслись со звенящим шелестом пудовые снаряды, вспороли землю, вздыбились черной стеной перед танками. "Порядок", - подумалось второпях, хотя видел, попадания не вышло. Но чувствовал: вторым залпом может накрыть - первый как бы упредительный.
- Еще залп! Координаты те же!
- "Сосна"! "Сосна"! Я - "Береза"!.. - передавал радист команду. Из выемки, в которой он находился, торчала лишь его спина.
И опять после далекого гула тяжелым, скользящим шелестом дохнуло серое низкое небо и земля впереди, содрогнувшись, вспухла от взрывов. Танки пропали в клубах вскинутой земли, однако через несколько секунд на большой скорости вырвались на простор и продолжали мчаться, тут же открыв огонь. Но теперь Кузнецов насчитал только шесть машин и ликующим голосом воскликнул:
1 2 3 4 5 6