Постарайтесь вспомнить все. Я, как министр, в первую очередь заинтересован в том, чтобы знать всю правду. Юрий Юрьевич был хорошим директором. И мне сложно будет найти ему замену. Вы ведь понимаете, Геннадий Афанасьевич, что теперь, в отсутствие первого лица в театре, директора, вы представляете учреждение. Кроме того, вы несете ответственность за все, что там происходит. И особенно я бы хотел, чтобы вы обратили внимание на дисциплину, — министр, не отводя глаз, смотрел в лицо Реджаковскому. — Вы не думайте, Геннадий Афанасьевич, что если из министерства нет, так сказать, нареканий, то здесь ничего и не знают о том, что там у вас делается в театре! О том, что в театре давно стала падать дисциплина, говорят уже все вокруг. И мне сдается, что то ужасное событие, которое произошло в театре вчера, является следствием общего беспорядка, если так можно выразиться… То, что у вас лично с директором были последнее время конфликты, тоже стало общеизвестным фактом.
Реджаковский побледнел.
— Как говорится, о покойных либо хорошо, либо никак, — пролепетал он. — Юрий Юрьевич, безусловно, был руководитель опытный и с театром знакомый, что называется, изнутри… Но, к сожалению, на мой взгляд, он несколько превышал свои должностные обязанности. По Уставу за весь творческий процесс отвечаю я. Но реально Юрий Юрьевич в последнее время стал контролировать буквально все. И вопросы, касающиеся творчества в том числе.
— Почему вы говорите мне об этом только сейчас? Вашей прямой обязанностью было доложить в министерство о том, что происходит. А в чем это выражалось, вы можете привести конкретные факты? — Аркадий Михайлович оттолкнулся ногами от пола и вместе с креслом на колесиках откатился назад.
— В прошлом году в творческий план работы театра была включена постановка спектакля по пьесе Михаила Булгакова. И еще четыре спектакля. Два детских и два современных авторов, рассчитанные преимущественно на молодежную аудиторию. Дирекция, насколько мне было известно, была против постановки пьесы Булгакова, но художественный совет настоял, и пьесу включили в сметы. Но реально мне даже не дали приступить к репетициям. На протяжении всего театрального сезона я заваливал дирекцию служебными записками с просьбой издать приказ о начале репетиций.
Геннадий Афанасьевич не на шутку распалился. Он подался вперед и навис всем корпусом над столом. Он не заметил, как Аркадий Михайлович встал из-за стола и снова стал расхаживать по кабинету.
— Так, так, — подбадривал министр Реджаковского.
Он курсировал по комнате из одного угла в другой вдоль стенки. Услышав голос Брызгунова у себя за спиной, Геннадий Афанасьевич вздрогнул и посмотрел назад.
— Продолжайте, — повторил министр. — По какой причине Равец, как вы говорите, не разрешал вам приступить к спектаклю? Смета была оформлена правильно? Проекты договоров на режиссера, композитора?..
— Все документы были в порядке. Вернее, как?.. Всегда можно найти, к чему придраться. Смета была. Экспликацию я тоже предоставил. Сначала урезали почти наполовину смету…
— Простите, что прерываю, но какая сумма у вас там была?
— Около семисот тысяч…
— Ну, это немалые деньги! — живо отреагировал Брызгунов.
— Я Юрию Юрьевичу сразу назвал несколько пунктов, по которым можно было подвинуться, — начал оправдываться Реджаковский. — Декорации минимальные, часть реквизита из подборки… Да что там говорить теперь!
— В конечном счете, насколько мне известно, в театре начали репетировать Булгакова, — Аркадий Михайлович подошел к своему рабочему столу и снял с телефонного аппарата трубку.
— Да, действительно начали. Две недели назад. Но с приглашенным из другого театра режиссером и в несколько ином актерском составе…
— Лада, пригласите мне Олега Павловича в кабинет, пожалуйста… Да, прямо сейчас, — сказал министр в трубку и снова обратился к собеседнику: — Насколько мне известно, Юрий Юрьевич вел переговоры с одним очень интересным режиссером из провинции. Это тот самый человек?
— Ну, интересным его действительно можно назвать. Он поставил потрясающее шоу с обнаженными актерами по пьесе Шекспира в одном из театров… не помню, где точно. В роли Джульетты у него выходила немолодая особа…
— Я прошу прощения, но давайте не будем удаляться от темы. У меня еще две встречи перед совещанием в правительстве, — поторопил Реджаковского министр.
— Я только хочу сказать, что задумка этого режиссера в отношении нового спектакля не имела никакого отношения к творческому направлению театра. И я даже рад, что в конечном итоге репетиции отменили.
— Я, Геннадий Афанасьевич, вас услышал. И по-прежнему остаюсь убежденным в том, что Равец был человеком с прекрасным деловым чутьем. Его профессиональное актерское образование давало основание в полной мере полагаться и на его, так сказать, понимание вашей творческой концепции. Но не будем сейчас вдаваться в подробности творческого процесса. Я должен еще раз вас предупредить, что сейчас, после убийства Равца, и к театру, и к министерству будут проявлять повышенное внимание. На вас ложится вся ответственность за дисциплину. То есть фактически за все, что происходит в коллективе. В театре дисциплина, как говорил Станиславский, — это главное. Так?
Реджаковский безмолвно кивнул.
— Да, и по Уставу театра, как вы, наверное, помните… — начал министр, но его речь прервал тихий стук в дверь.
В кабинет заглянул седовласый мужчина в очках.
— А, вот и Олег Павлович. Проходите, проходите. Вы как раз вовремя. Поприсутствуйте при нашем разговоре.
Меньшинский, первый заместитель министра, коренастый мужчина лет пятидесяти, молча прошел в кабинет. Проходя мимо Геннадия Афанасьевича, он слегка склонил голову, выражая соболезнование и приветствие одновременно.
— Так. На чем мы остановились? За климат в коллективе несет ответственность художественный руководитель… Это так, Олег Павлович?
Меньшинский, занимая место напротив Реджаковского, кивнул.
— Конечно, за творческую обстановку всегда ответственен художественный руководитель, — сказал он. — И насколько я помню, Геннадий Афанасьевич озвучивал нам на недавнем ежегодном слете работников культуры какие-то свои творческие проекты. Так что коллективу есть чем заняться.
— Кстати, — прервал своего заместителя Брызгунов. — Геннадий Афанасьевич, какие у вас на ближайший месяц в отношении творческой работы планы?
— Я бы хотел заняться одним из сложных проектов, который, кстати, и по мнению Равца, должен был принести еще и деньги. Я хотел на базе театра открыть специализированный театральный курс для обучения иностранцев сценическому искусству. Есть готовые сметы этого проекта…
— Это все тема другого разговора. Я еще раз повторю, — продолжил Брызгунов. — Я не намерен расставаться с людьми, проверенными за многие годы работы, просто так, если на то не будет веских причин. Я подчеркиваю, что заинтересован в том, чтобы оставить все, как есть. Но для этого от вас потребуется предельная концентрация сил. Один только промах может стать для театра и для министерства роковым! Вы не думайте, Геннадий Афанасьевич, что я только с вами говорю на эту тему. Теперь подобный разговор состоится с каждым руководителем, потому что министерству никто больше не простит никаких, даже самых мелких, ошибок!
Министр встал и прошелся по кабинету за спиной у Реджаковского, а затем, поравнявшись с художественным руководителем, остановился в полуметре от его стула.
— Олег Павлович, жизнь не стоит на месте, и нам с вами все равно придется решать насущные проблемы. Пока представитель театра здесь, в министерстве, давайте обсудим возможные варианты, так сказать, на пост директора театра.
— Вы, Аркадий Михайлович, хотите, чтобы Геннадий Афанасьевич тоже принял участие в обсуждении? — переспросил Меньшинский.
— Конечно, Геннадий Афанасьевич может сказать свое слово по поводу назначения директора.
— Я бы предложил Виктора Максимовича Михайлова. Очень перспективный руководитель. Давно занимает пост заместителя Равца. Театр знает, как никто лучше.
— А вы что скажете, Геннадий Афанасьевич? — Брызгунов вернулся за свой стол и сел в кресло, свободно откинувшись на спинку.
— Ну, в общем… Виктор Максимович действительно человек опытный, по-моему, грамотный… Я бы не стал возражать.
— Какие у вас с ним отношения? — уточнил министр.
— Деловые. Мы нормально общаемся. Думаю, могли бы найти общий язык.
— Хорошо. Геннадий Афанасьевич, я еще раз прошу вас отнестись с вниманием к моим словам и принять все, о чем мы здесь сегодня говорили, на заметку. Сейчас можете быть свободны, а мы с Олегом Павловичем еще обсудим кое-какие дела.
Реджаковский с облегчением вздохнул, поднялся со стула и, попрощавшись, вышел из кабинета.
— Лада, налейте-ка нам по чашечке кофе, — Брызгунов набрал номер внутренней связи своей секретарши сразу, как только художественный руководитель покинул кабинет. — Вы же не откажетесь от чашечки, Олег Павлович? И сядьте поближе.
— Спасибо, с удовольствием, — ответил Меньшинский и пересел на стул, который стоял вплотную к столу министра.
— Ну, что вы думаете по поводу сложившейся ситуации? — напрямик спросил своего зама Брызгунов.
— Да уж! Равец, что ни говори, был человек опытный. Но я честно скажу вам, Аркадий Михайлович, мне кажется, Михайлов — перспективный кадр. У него должно получиться. Справится, я думаю.
Брызгунов открыто улыбнулся.
Глава 3
— Как тебе сказать, Лева? — Мария театрально развела руки в стороны и тут же вновь сложила их на манер примерной первоклассницы. — Я — актриса. Понимаешь, что это значит?
— Не совсем, — признался Гуров. — Поясни.
Он видел, что супруга чувствует себя крайне неловко, сидя с ним за одним обеденным столом лицом к лицу. И догадывался почему. В подобной ипостаси Мария Строева наблюдала своего мужа впервые. Любящий, внимательный и обходительный, он никогда не делился с ней своими проблемами на работе. Даже в те моменты, когда был особо загружен и пребывал в мрачном настроении. А теперь его работа невольно соприкоснулась с ее. И Мария видела перед собой сыщика. Серьезного, делового и сосредоточенного на интересующем его вопросе. Профессионала до мозга костей.
— Я хочу сказать, что я — человек творческий. И в первую очередь меня интересует именно творчество. Я не соприкасаюсь ни с административными, ни с хозяйственными, ни с какими-либо еще делами театра. Вот если бы ты попросил меня рассказать о ком-нибудь из актеров, например, или о режиссерах — это один вопрос… Даже о Реджаковском…
— Кто это? — прервал жену Гуров.
— Реджаковский? Это наш художественный руководитель. Будем так говорить, второй по значимости человек в театре. После Равца. На нем держится вся творческая часть…
Мария хотела добавить к этим словам еще что-то, но Гуров снова перебил ее. Пустые разглагольствования на театральные темы, к которым жена имела немалую склонность и которые в любой другой момент полковник выслушал бы с неподдельным участием и понимаем, сейчас его мало интересовали.
— Второй человек, говоришь? — переспросил он. — А теперь что же получается, Маша? После гибели Равца он автоматически становится первым?
— Нет. Конечно, нет, Лева, — Строева смешно сморщилась. — Неужели ты совсем в этом не разбираешься? Я столько рассказывала тебе… Ты меня не слушал?
— Ну что ты. Слушал, разумеется. Просто запамятовал, наверное, — полковник улыбнулся.
— Эх, ты! А еще сыщик! — Мария вернулась в присущее ей жизнерадостное состояние, и напряжение в разговоре спало. — Хорошо, я расскажу тебе все еще раз, если хочешь. Второй человек — это условно. Под Реджаковским, как я сказала, только творческая часть. И ничего больше. Четкое разделение функций, Лева. Он никогда не потянет того, чем занимался Равец. Да и не собирается этого делать. Понимаешь? Для этого есть другие люди. Как бы это поточнее выразиться?.. Более приземленные, что ли. А Реджаковский… Он человек искусства. Он весь в себе. Он парит. Только в последнее время его, конечно, заносит не туда…
— Как это?
Гуров привычно потянулся к карману за сигаретами, но в последний момент передумал и положил руку на стол. В присутствии жены полковник старался курить по минимуму. Насколько это было возможно.
— Стар он уже стал, — откровенно поделилась своими мыслями Строева. — Маразматичен… В высоком смысле этого слова…
— А у этого слова бывает и такой смысл? — с улыбкой поинтересовался Гуров.
— В нашей среде бывает. Отсюда у Геннадия Афанасьевича и все проблемы. И лишнего стал закладывать за воротник, и вечные дрязги с администрацией.
— И с Равцом?
— В первую очередь с Равцом.
— А вот с этого момента поподробнее, — попросил полковник. — На чем основывались эти его дрязги с Равцом?
Мария непринужденно рассмеялась, и это слегка смутило супруга.
— Да нечего тут рассказывать поподробнее, Лева, — она подалась вперед и игриво подмигнула. — Ты прямо как ребенок! Обычное в театральной среде дело. Равец худруку то смету зарежет, то спектакль, которым тот особо гордился, из репертуара выведет, то какой-нибудь репетиционный процесс приостановит. Вот тебе и причины для конфликтов.
— А почему он так делал? — мрачно спросил Гуров, понимая, что разобраться в специфике работы театра будет для него не так уж и просто, как казалось на первый взгляд. — Я имею в виду Равца.
— Потому что его как раз в первую очередь интересует не искусство, а деньги, — пояснила Мария. — В театрах всегда так. Мы думаем, что несем людям прекрасное, доброе, вечное, а для стоящего во главе театра руководства — это не более чем бизнес…
Она замолчала.
— Ясно, — протянул полковник. — Ясно, что ничего не ясно. Ну, хорошо. А что ты можешь рассказать мне о самом Равце? Что он был за человек? По жизни?
Мария поднялась из-за стола и стала неторопливо собирать оставшуюся после обеда посуду. Пустила воду в раковину. Гуров смотрел ей в спину. Некоторое время тишину нарушал только звук льющейся воды, а затем жена, обдумав что-то, заговорила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26