А это имя мне нравится, я принимаю его снова и снова, или какую-нибудь вариацию на ту же тему. А кем сегодня числитесь вы?
— Какая теперь разница?! — басовито воскликнул мужчина. — Мы те, кто мы есть, неразлучные навеки.
К тому времени беседа уже переместилась в уставленную китайской мебелью элегантную комнату, где на полках стояло множество самых разнообразных безделушек. Хозяева немало поскитались по свету, прежде чем осели здесь. Судя по сохранившемуся у них календарю, Странник заключил, что это произошло примерно в 1810 году. Впоследствии они время от времени уезжали, чтобы присмотреть за делами, позволяющими им жить в достатке, и всякий раз привозили с собой сувениры, в том числе книги; Ду Шань привык отводить душу в ремесленных поделках, а Асагао читала запоем.
В присутствии такого же бессмертного, как они сами, супруги предпочли вернуться к своим древним именам — будто отчаянно искали, за что бы уцепиться, когда их уютный мирок опять начал рушиться на глазах. И все же радость одолевала затлевший в душах огонек беспокойства.
— Мы так надеялись, так надеялись, что вы действительно тот, за кого себя выдаете, — призналась Асагао. — Как же горячо мы надеялись! Это не просто конец одиночеству. Существование других таких же, как мы, придает новый смысл и нашим собственным жизням. Разве не так?
— Вот уж не знаю, — отвечал Странник. — Кроме вас, меня и моего друга, наверняка жив еще один такой, но он наотрез отказывается иметь с нами что-либо общее. Может, мы просто-напросто уроды.
Взяв с приставленного к креслу столика чашку, он отхлебнул глоток местного пикантного пива чанг, тут же запив его изрядной порцией чая. Вместе напитки сочетались довольно-таки недурно.
— Но ведь мы наверняка пришли на землю с какой-то целью, — стояла на своем Асагао. — По крайней мере, мы с Ду Шанем старались не только выжить, но и сделать что-нибудь полезное.
— Как вам удалось найти нас пятьдесят лет назад? — вставил свой вопрос более практичный мужчина.
Тогда настоящий разговор был невозможен, поскольку приходилось беседовать через переводчика, которому не следовало знать, что стоит за пересказываемыми словами. Странник тогда мог изъясняться лишь обиняками. Только теперь он убедился, что они все-таки поняли друг друга. Тогда хозяева ясно заявили, что уезжать не желают, равно как не желают, чтобы он задерживался здесь; при этом они были подчеркнуто любезны, а когда Странник, к величайшему изумлению переводчика, рискнул заявить, что вернется через полвека, хозяева вроде бы преисполнились энтузиазма. Однако сегодня сомнениям не осталось места: все трое не просто догадывались, а знали наверняка, с кем имеют дело.
— Я никогда не мог усидеть на месте и был легок на подъем. Городов не люблю, потому что начал жизнь вольным кочевником, — повел рассказ Странник. — После первой мировой войны отправился повидать мир. Мой друг Ханно — он живет под множеством имен, но для меня он Ханно — в Америке порядком нажился и не ограничивал меня в расходах, в надежде, что я выслежу кого-нибудь подобного нам. В те дни добраться до Непала было нелегко, не говоря уж о том, чтобы въехать в страну, но я решил, что именно по этой самой причине Непал привлекателен для нужных нам людей. В Катманду мне удалось подхватить слух о некой супружеской паре, живущей этакими горными князьками — учителями и благодетелями целого народца. Пара ни в чем себе не отказывала, но окружающие считали их святыми. Кроме того, мне рассказали, что в старости они пустились в паломничество, а чуть позже на том же месте объявился их сын с женой. Только представьте, как меня заинтересовал подобный рассказ.
— Конечно, не всегда и не все шло так просто, — рассмеялась Асагао. — Наш народ вовсе не глуп. Они поддерживают эту байку о нас, потому что знают, что мы так хотим, — но при том не хуже нашего понимают, что из странствий вернулись в точности те же люди, что и ушли. Они не испытывают к нам ни страха, ни зависти, ибо по натуре своей принимают жизнь во всех ее проявлениях, как она есть. Да, для них мы действительно священны и могущественны — но мы же их друзья! Этот дом нам удалось отыскать лишь после долгих и дальних странствий.
— Никто не жаждет, — хмыкнул Ду Шань, — чтобы сюда понаехали паломники, любопытные, всякие чиновники и налоговые инспектора. Пока что у нас бывало по нескольку посетителей в год, но в последнее время они что-то зачастили. Слухи мало-помалу расползаются. Если бы не удаленность, началось бы нашествие посторонних, да и удаленность — защита призрачная.
— Я бы пропустил эти слухи мимо ушей, — кивнул Странник, — если бы не знал, что именно ищу. Но все равно, как погляжу, современность пустила корни и здесь.
— Не можем же мы запретить доброе и полезное, — проговорила Асагао. — Грамота, медицина, самосознание облегчают людям их тяжелую жизнь, но не слишком портят их нравы и души.
Лицо Странника внезапно омрачилось.
— Рано или поздно случится и это. Вы теряете контроль над ситуацией, разве не так?
— Я же сказал, тут все больше и больше чужаков, — резко бросил Ду Шань. — Да еще эти королевские инспектора! Уж эти-то раньше никогда не забирались в такую глушь. И не задавали столько вопросов.
— Мы знаем, что обновляется не только наша страна, весь мир переменился до неузнаваемости, — вздохнула Асагао. — Как ни дорог нам этот край, мы сознаем, что скоро придется расстаться с ним навсегда.
— Или объявить людям открыто, кто вы на самом деле, — негромко подсказал Странник. — Хотите вы этого? Если да — только молвите, и я завтра же уеду, а в Америке немедленно сменю имя.
Осталось за скобками, что он так и не назвал ни одного современного имени Ханно.
— Мы раздумывали на эту тему. Ведь в прошлом бывали времена, когда мы признавали свой возраст открыто. — Ду Шань помолчал. — Но тогда мы имели дело с простыми крестьянами, а в час опасности всегда могли покинуть их и на время скрыться. По-моему, теперь нам такое не удастся.
— Не удастся никакой ценой. Стоит лишь раз дать о себе знать — и от преследователей вам уже не избавиться. Все равно выследят, сейчас появилось множество способов охоты на людей. И вы попадете в рабство. Без сомнения, жить вы будете в роскоши и сытости, но уже никогда не вырветесь на свободу — станете просто объектами изучения, лабораторными крысами.
— Неужели все настолько скверно?
— Боюсь, он прав, — сказала Асагао и вновь обернулась к Страннику. — Мы с Ду Шанем много рассуждали об этом. Король Непала может обласкать нас, сделать кем-то вроде домашних любимцев — ну а если вмешается Красный Китай или русским взбредет в голову заявить свои права на наши персоны?
— Лучше уж поберегите собственную свободу, — посоветовал Странник. — Возможность заявить о себе от вас не уйдет, стоит лишь дождаться более благоприятного момента. На мой взгляд, времена сейчас не очень подходящие, а стоит нарушить молчание, как взять свои слова обратно не удастся.
— Вы предлагаете нам уехать с вами?
— Надеюсь, что вы поступите именно так. Или хотя бы вскоре последуете за мной. Ханно обеспечит вам… все, что понадобится, если это только в его власти — а власть у него велика.
— Наверно, поедем, — медленно произнесла Асагао. — Я уже говорила: нам известно, насколько нынче быстро стали передвигаться люди, а новости в мгновение ока летят за тысячи миль. Мы уже встречали заезжих иностранцев и видели, что они строят догадки на наш счет. Да и давление со стороны правительства ощущается все сильнее и сильнее. Так что мы уже несколько десятилетий готовимся к уходу, как уже делали много-много раз в прошлом. Мы позаботились о том, чтобы за это время у нас не было ни одного ребенка. Самые юные из наших пока еще живых детей где-то поселились — мы всегда воспитывали их подальше от себя — и считают нас почившими. Ни один из них не знает правды о нас. — Она поморщилась. — Узнать правду им было бы слишком горько.
— Значит, дети бессмертных родителей все равно смертны? — шепнул Странник. Она кивнула. Он горестно покачал головой, вспомнив о своей давней боли. — Мы с Ханно часто ломали над этим голову…
— Ужасно не хочется уезжать, — сдавленным голосом заявил Ду Шань.
— Рано или поздно все равно пришлось бы уехать, — откликнулась Асагао увещевающе. — Мы ведь знали это с самого начала. Теперь наконец-то у нас есть возможность перебраться прямо на готовое место, где нас ждет кров, дружба и помощь. Чем раньше, тем лучше.
— Я еще не все закончил здесь, — заерзал Ду Шань на стуле. — Наши односельчане будут грустить о нас, мы будем грустить о них.
— Нам всегда приходилось уступать любимых смерти. Уж лучше давай запомним их живыми — такими, каковы они сегодня. А их память о нас постепенно сотрется и станет преданием, какому никто на стороне не поверит.
За окнами сгущались фиолетовые сумерки.
2
Коринна Макендел, мама-ло общества «Единство», якобы приходящаяся дочерью его основательнице Лорейс, нервно вышагивала из угла в угол, но застыла на месте, как только вошла Роза Донау. Какое-то мгновение женщины стояли неподвижно, будто мерились взглядами. Задернутые шторы почти не пропускали света, и в викторианской комнате царил сумрак. Глаза сверкали ярче серебра и хрусталя. В воздухе повисло тяжелое молчание — приглушенный шум уличного движения лишь подчеркивал его.
Наконец Роза неуверенно проронила:
— Извини, что так поздно. Меня не было несколько часов. Я что, не вовремя? Ты передала на автоответчик, что надо прийти тотчас же, без звонка.
— Нет-нет, ты все сделала правильно.
— Что стряслось? Ты вся на нервах…
— Так и есть. Пошли.
Белая женщина проследовала за черной в соседнее помещение, куда никто не решился бы зайти без приглашения. Не обращая внимания на заполнившие комнату колдовские атрибуты, негритянка прошла прямо к кофейному столику. Роза же, как обычно, обратилась к алтарю и последовательно коснулась пальцами лба, губ и груди; слишком уж много веков она молилась святым и старалась умилостивить демонов, чтобы на сей раз пренебрежительно обойтись со священными символами — не может же быть, чтобы они совсем не обладали никакой мощью.
Коринна подхватила со стола открытый журнал — какое-то солидное научно-популярное издание типа «Попьюлар микэникс» или «Нэшнл джиогрэфик» — и протянула подруге, ткнув пальцем в нужное место:
— Прочти-ка!
Здесь было ничуть не светлее, чем в соседней комнате. Палец Коринны упирался в заголовок рекламного объявления в конце журнала: «ИССЛЕДОВАНИЯ ДОЛГОЖИТЕЛЬСТВА». Далее следовал пространный текст на четыре колонки, сформулированный с большой осторожностью. Большинство читателей сочли бы этот текст нудным, сухим, представляющим интерес лишь для специалистов. Но Роза так и подскочила, пробежав глазами по строчкам: «…пребывающие в идеальном здравии долгожители… молодые, но потенциально долгоживущие индивидуумы также представляют интерес… научные исследования… воспоминания о лично пережитых исторических событиях…» Руки ее задрожали, а из груди невольно вырвалось:
— Неужели опять?!
Коринна вышла из задумчивости и окинула Розу пристальным взглядом. Но сказала лишь:
— И что ты об этом думаешь?
— Может, тут и нет ничего особенного, — промямлила Роза. — То есть кому-то хочется… м-м… осмотреть и расспросить людей то ли очень старых, то ли собирающихся стать таковыми.
— Что значит очень старых?
Роза вскинула глаза на нее и сорвалась в крик:
— Да говорю тебе, мы тут вовсе ни при чем! Есть такие ученые, которые хотят совладать со старостью, понятно тебе?!
— Формулировки в объявлении как-то не очень соответствуют такому объяснению, — покачав головой, проговорила Коринна. — Как же еще бессмертные могли бы дать весточку себе подобным?
— Может, это мошенничество. Или ловушка, — отчаянно затараторила Роза. — Не пиши на этот номер, Лорейс, не надо! Мы рискуем слишком многим.
— Кто не рискует, тот не выигрывает. Чего ты боишься?
— Того, что может с нами произойти. И с нашей работой, с выпестованным нами детищем. — Роза судорожно ткнула рукой в сторону зашторенного окна. — Без нас «Единство» развалится. Что будет с теми, кто верит нам больше, чем себе?
Взгляд Коринны устремился в том же направлении, словно способен был пронзить стены и обозреть болото нищеты, в котором этот дом высился одиноко, как остров.
— А я вовсе не так уж уверена, что мы сегодня делаем нечто ощутимо полезное.
— Делаем, делаем. Хоть немногих, но спасаем. А если мы… скажем хоть кому-нибудь, кто мы такие… Это конец всему. Обратно ничего не вернешь.
Коринна вновь обратила взор на подругу, как-то вся подобралась и ринулась в наступление:
— Ведь ты уже видела подобное объявление, да?
— Нет! — Сирийка вскинула руки перед собой, будто защищаясь от удара. — То есть в смысле…
— Да у тебя это на лбу написано. Даже против твоей воли. Ни мне, ни тебе не удалось бы дожить до нынешнего дня, если бы мы не научились понимать язык других без слов. Признавайся, или, клянусь Господом, я… я свяжусь с этим Уиллоком немедленно.
Роза вздрогнула и, прекратив сопротивление, смахнула слезу.
— Извини. Верно, видела. Едва не запамятовала, так давно это было. Потом ничего не последовало, так что я решила, дескать, все это глупости. До нынешней минуты…
— Где видела? Когда?
— Вроде бы в газете. Год не помню, но это было незадолго до войны, до второй мировой, то есть.
— Лет пятьдесят назад. Может, ровно пятьдесят? Продолжай.
— Ну, там была объявляшка вроде нынешней. Не такая же точно, но… В общем, я призадумалась.
— И промолчала! Мне и словом не обмолвилась…
— Я испугалась! — вскрикнула Роза. — И сейчас боюсь! На ощупь найдя обитое шкурой зебры кресло, она рухнула в него и разрыдалась. Чуть позже Коринна подошла к ней и обняла за плечи. Прижавшись щекой к щеке подруги, она горячо зашептала:
— Понимаю, милая Алият! Ты и знала-то меня тогда лишь несколько лет. Ты тогда едва-едва обрела в жизни нечто хорошее, какую-то надежду на будущее. После стольких ужасных столетий… Конечно, как же иначе — ты пугалась любых перемен, тем более непредсказуемых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90