— Ну, Андрюха, — начал он с порога. — Вот это женщина!— Слушай, Вася, а как охота с принцем?— Какая, к черту, охота с принцем! Ты мне скажи, часто к тебе такие синьоры приходят?— Как Бьянка? Бьянка — это что! Второй сорт. Вот в понедельник придет женщина… вот это да! Высокий стиль!— Ну-ну… рассказывай.— Не нукай, не запряг. Приходи в понедельник, познакомлю.В понедельник ожидался визит одной дамы из Тель-Авива. Зоя Залмановна весила не менее сотни килограмм, носила большую бородавку на носу и курила «Беломор». Любимым выражением у нее было: греб вашу маму.— Обязательно приду. — сказал Василий Петрович с фанатичным блеском в глазах.— Приходи, Вася, приходи, — ласково сказал я. — Слушай, а чего вчера-то прибегал?Васнецов притушил огоньки в глазах, досадливо крякнул и сел на стул.— Заказали тебя, Андрюха.Хорошее начало. Люблю я такие веселые, жизнеутверждающие зачины.Вчера Васька уже на этот счет трепался. Что-то, значит, есть…А Васька был несколько даже смущен, что на него в принципе не похоже.— Ну так что, Вася? Не тяни ты кота за хвост.— Ты такого господина Мамкина знаешь?— Еще бы… можно сказать, герой нашего совместного с Глебом расследования. Одна статья про его художества уже вышла. На той неделе даем вторую.— Вот в них-то все и дело, — сказал Васька. — Очень сильно на тебя господин Мамкин обиделся.— И что?— А ничего… У меня, понимаешь ли, к господину Мамкину тоже есть свой интерес.— Какой у тебя-то?— Коммерческий, конечно… Нужно мне одну бумажонку в мэрии оформить. Как раз по ведомству этого Панкина.— Мамкина, Вася.— А хоть дедкина, хоть бабкина. Дочкина, внучкина, жучкина… Ну, вышли мы на этого козла. Все как положено. С конвертиком. А он, пидор, аккурат сильно был твоей статьей огорчен. И двинул нам встречное предложение: тебя, Андрюха, маленько поучить. В обмен на лицензию.Да, господин Мамкин, не ожидал я от вас такого, подумал я. И хотел расспросить Василия поподробней, но тут пришел Глебушка Спозаранник. Сунулся в кабинет, увидел, что я не один, и хотел уйти. Но я не дал, окликнул:— Зайди, Глеб Егорыч, послушай. Тебя тоже касается.И пришлось Василию снова рассказать историю кошмарного заказа на избиение журналиста.— Вам же это сделать, говорит, без проблем, а? Представляешь, какой козел? Вы его, говорит, поучите. Так, чтобы жив остался, но в больнице повалялся. А все ваши вопросы я, ребята, решу. Вот так, синьоры.Глебушка выразительно матюгнулся и сказал:— Ну, действительно козел. Это он после первой статьи так взвыл. А уж после второй…— Не будет, — перебил я Глеба.— Что не будет? — удивился он.— Второй статьи не будет. Снимаем материал.— Ты что, Андрей?— Я сказал: снимаем.— Да почему, Андрей?— Потому что я так сказал.Несколько секунд Спозаранник смотрел на меня непонимающим взглядом, а потом резко повернулся и вышел из кабинета. Дверью грохнул от души.
***
На девятой линии Васильевского острова, где разместилось Северо-Западное таможенное управление, я еле нашел место для своей «Нивы».Я зашел под арку старинного и весьма неказистого снаружи здания под зеленым с крестом флагом… и обомлел.К входу в таможенное управление вела шикарная мраморная лестница. Явно современного вида. И лежал сбоку загадочный мраморный грифон. Ни фига себе! Бедно живет таможня… А за державу, конечно, обидно. Бедно, бедно живет таможня.В огромной приемной меня встретила смазливая деваха. Наверное, внучка знаменитого таможенника Верещагина… ну-ну.— Вы Обнорский? спросила она очень приятным голосом. — Виктор Васильевич вас ждет.И столько тепла было в ее голосе, столько радости, что я подумал: как только вы тут без меня жили-то?А самого Виктора Васильевича Фонарского я раньше не видел. Третий таможенный чин Северо-Запада оказался маленьким, невзрачным, лысым мужиком. Чем-то он неуловимо напоминал опарыша. Но — умен. Это бесспорно. Хитер, проницателен. Это тебе не Мамкин.А потом был обязательный кофе.И хороший, обстоятельный рассказ о таможне. Говорил Виктор Васильевич хорошо, толково, по существу. Я слушал, кивал и пытался понять: что же ему от меня нужно?— А главная проблема, Андрей Викторович, это, разумеется кадры. Вы меня понимаете?Конечно, — киваю я, — кадры.— Кадры… Мы, конечно, организация серьезная. С улицы к нам на работу не попадешь. Все люди проходят очень строгую проверку. Но, тем не менее, бывают и у нас проходимцы. Да, такова реальность.Фонарский сокрушенно покачал головой. Если бы в ящике моего письменного стола не лежала синяя пластиковая папочка с несколькими бледными ксерокопированными листочками, я бы поверил в искренность Виктора Васильевича. Интересно, сколько вы наварили на той операции? И сколько хотите наварить на следующей?— …такова реальность. Но мы своих негодяев вычисляем сами.— Да, любопытно. Может быть, дадите какие-нибудь материалы?— Конечно, Андрей Викторович, о чем разговор? Мы не боимся выносить сор из избы. Вот, пожалуйста.Свежий пример. На прошлой неделе выявили супостата. Сейчас готовим материалы для передачи в органы.Фонарский нажал кнопку на селекторе и сказал секретарше:— Надя, передай Павлу Степановичу, чтоб зашел ко мне с материалами на Горбунова. Срочно.— Павел Степанович Семенов — мой помощник, — добавил Фонарский для меня. «Семенов страшный человек, — сказал вчера Алексей. — Убийца».Через минуту в кабинет вошел крепкий, подтянутый мужчина лет сорока.Отличный костюм, безукоризненно начищенные ботинки, галстук в тон сорочке. И — перебитый нос. И фигура, и нос, и манера двигаться безошибочно выдают бывшего боксера. Он быстро, уверенно прошел по сияющему паркету и положил на стол Фонарского темно-коричневую папку.— Это не мне, Степаныч, — сказал третий человек в таможне. — Это нашему гостю. Познакомьтесь, кстати. Это — мой помощник Павел Степанович Семенов. А это известный журналист и писатель Андрей Викторович Обнорский. Он же — Серегин. Звезда, можно сказать…Мы пожали друг другу руки. Рукопожатие Семенова было сильным, крепким. Он улыбнулся, сказал что-то типа: приятно… весьма приятно, — и передал мне папку. Маленькие бесцветные камушки на его запонке метнули искрящиеся лучи. Мать честная! Неужели бриллианты?., очень… очень приятно… Страшный человек, сказал вчера Алексей. Убийца.Я раскрыл папку. С первой страницы на меня смотрел Алексей. Но на фотографии он был значительно моложе…Два-три месяца, Андрей, я, скорее всего, не проживу…— Вы так смотрите пристально, — негромко сказал Семенов. — Вы знакомы?— Что? А… нет. В первый раз вижу этого Горбунова.— А мне показалось: вы знакомы.— Пока нет, — ответил я. — Но, думаю, придется познакомиться.— А вот это на данный момент затруднительно.— Почему?— Да этот гусь скрывается. Глупо, конечно, деваться-то ему некуда. Но… такова реальность.— Что же он натворил?— А вы познакомьтесь с документами. Павел Степанович, если что-то непонятно, пояснит…Папочку я изучил за двадцать минут. Поработали они неплохо… Если этим бумагам дать ход, то Алексей Горбунов гарантированно и надолго попадает за решетку. Неплохо они поработали. Только вот ходу этим бумагам они пока не дали. Понятно… у них одна папка, у Алексея другая. Невыгодно им его сажать. Выгодно поторговаться, совершить обмен. Бартер, так сказать.— Так что, как видите, Андрей Викторович, мы открыты для сотрудничества в самых широких аспектах. И в информационном, так сказать, плане, и в иных отношениях.— Это в каких иных отношениях? — вяло поинтересовался я.— Ну, например… в плане спонсорской помощи прессе, — веско произнес Фонарский. — Мы таможня. У нас возможности не беспредельны, но велики… Мы бы могли организовать вам компьютеры из конфиската. Оргтехнику.Ишь ты! Спонсорскую помощь, говоришь? Компьютеры — это, конечно, здорово. И оргтехника — здорово.Но… я делаю морду утюгом и наивно спрашиваю:— А это, извините, законно?— Андрей Викторович, — весело произносит Фонарский, — нельзя же быть буквоедом. Закон не догма, а руководство к разумному компромиссу.— О, позвольте я запишу, — говорю я, — блестящий афоризм. Вот только я почему-то очень боюсь компромиссов. Один раз пойдешь на компромисс, другой…— Полностью с вами согласен, Андрей Викторович, — горячо поддерживает меня Фонарский. Семенов тактично улыбается. — Полностью с вами согласен, разделяю вашу позицию. Про компьютеры я от чистого сердца… так что подумайте.— Спасибо. От чистого сердца — это дорогого стоит, — говорю я проникновенно. На меня смотрят внимательно.— Дело-то общее делаем, Андрей Дмитриевич.— О, да. Дело общее.Затем меня провожают до выхода. И заверяют в полном и глубоком уважении, в понимании и еще в чем-то…Я прижимаю руки к сердцу и тоже говорю о сотрудничестве, о понимании, об ответственности.— Да, кстати, — оборачиваюсь я в дверях. — А запонки у вашего помощника…— Что — запонки?— Они что, с настоящими бриллиантами?Фонарский делает удивленное лицо. Фонарский весело и заразительно смеется. Фонарский подмигивает и тихонько говорит мне:— Вы меня удивляете. Конечно, с настоящими.Я выхожу и чувствую спиной его внимательный взгляд. Значит, все-таки Алексей. Приглашали меня для беседы об Алексее Горбунове. Интересно, что они знают? Скорее всего, знают они немного… Но, тем не менее, знают. Возможно, сам Горбунов что-то брякнул. Типа: я знаю про ваши аферы и обращаюсь в прессу. Может быть, даже сказал, к кому именно. Вот они и решили подстраховаться. Спонсорская помощь, говоришь? От чистого сердца? Ну-ну…Вечером снова нарисовался Василий Петрович Васнецов. Зачастил чего-то Вася. Но в этот раз он по делу.— Сделал, Василий Петрович?— Конечно… заяц трепаться не любит. Все как договаривались. Держи.И Василий возвращает мне портативный диктофон, которым я оснастил его утром. Незаменимая машинка, когда хочешь произвести скрытую запись. А в нашей работе такие ситуации иногда случаются.Мне не терпелось прослушать кассету прямо сейчас, но это было бы не шибко вежливо по отношению к Ваське. Мы потрепались еще минут пять, выкурили по сигарете, и внук великого русского художника ушел.То, что он внучек Васнецова, Васька, конечно, врет… А так он мужик нормальный.— Ну, я пошел, — говорит Васька с порога. — Значит, я в понедельник приду, Андрюха… лады?— А чего хочешь?— Как чего? Ты же сам говорил: женщина будет — супер.— А-а… — говорю я. — Действительно. Как же я забыл? Ты приходи, Василь Петрович, обязательно приходи. Познакомлю тебя с Зоей. Незабываемое впечатление. Неизгладимое.— О, Зоя! — мечтательно воскликнул Васька. И исчез.Да… когда Василий Петрович увидит Зою Залмановну, он, пожалуй, решит, что прав Мамкин и стоит меня поучить… А что? За Зою Залмановну запросто. Да уж чего теперь? Дело-то сделано.Я остался один и решил наконец-то послушать кассету, которую принес Васька. Опять не вышло: пришел Зудинцев и доложил, что отработка пачки с пальчиками Алексея ничего не дала. Мы, собственно, это предполагали. Крайне маловероятно, чтобы на работу в таможню смог проникнуть судимый… хотя всякое бывает. Расея!Теперь, после встречи с господином Фонарским, мне, собственно, и так известны фамилия, имя и отчество моего вчерашнего визави. Теперь установить его не проблема. Только что это даст? Если он скрывается… Однако я все же прошу Зудинцева пробить адрес Алексея Горбунова.А потом приходил Соболин, потом Горностаева, а потом пришел Коля Повзло… вот только Глеб Спозаранник меня явно игнорировал. Ну спасибо…
***
Информацию, которую подкинул Алексей Горбунов, проверить удалось, в общем-то, быстро. Все выходило в цвет, срасталось… Вот только сам Горбунов не звонил. А давать ход документам без предварительного разговора с ним я не имел права…Кончилась еще одна ноябрьская неделя, зима все сильнее напоминала о себе. Зима в сочетании с тягостными какими-то предчувствиями, тревожными ожиданиями изрядно давила на психику. Так, как давят на нее серое ноябрьское небо и быстрые ноябрьские сумерки. Была пятница, неделя кончилась, мои отношения с Глебом так и оставались натянутыми. Вернее, не мои отношения с Глебом, а его отношение ко мне.Наконец я не выдержал, поймал Спозаранника за рукав и усадил на диван в своем кабинете.— Ну ты чего? — задал я идиотский вопрос. Господи, услышали бы мои читатели, как классно я сформулировал… Но они, разумеется, не слышали. И слава Богу.А Глебушка оказался умнее меня — он просто промолчал. Он индифферентно смотрел в окно и молчал.— Нет, Глеб, ну ты чего куксишься-то? — продолжал я. — Ты из-за материала по Мамкину? Ты же ничего не знаешь…— А чего я должен знать? — угрюмо говорит Спозаранник.— Вот, кстати, ты послушай, — я протягиваю кассету.Глеб смотрит на портативную кассету с недоумением.— А чего я должен слушать? И так уже все ясно. Только раньше ты, Андрюха, другой был.— Это какой же я раньше был?— Раньше ты себя не давал запугать. А теперь достаточно стало какому-то Мамкину обратиться к браткам, ты уже и скис… Извини, Андрюха, но работать я с тобой, видимо, не смогу.— Ясно, — говорю я. — Ясно, Глеб Егорыч. Но ты все-таки кассетку послушай. А потом зайди — поговорим. Там всей записи минут на пятнадцать.Глеб пожимает плечами и уходит с кассетой в руке. А мне становится немного грустно… И чтобы совсем не раскиснуть, я сажусь работать, прикидываю планы на следующую неделю.Хотя отлично знаю, как легко рассыпаются эти планы. Наша чумовая жизнь вносит свои коррективы постоянно.Мы не успеваем за событиями, бежим за ними, пытаемся догнать… и, как правило, не можем. Расследовательская работа журналиста в пятимиллионном мегаполисе состоит из одного затяжного цейтнота. Мы бежим за событием, как гонится свора борзых за механическим зайцем. А заяц неизбежно оказывается быстрее. Он железный.Работа расследователя состоит из массы разочарований, потерь, ошибок. И даже когда ты победил, когда ты сложил полноценную мозаику из разрозненных фрагментов, у тебя, как правило, нет никакого чувства победы.Ты просто разоблачил очередного ворюгу, бандита, взяточника, предателя… Кому это надо? — спрашиваешь ты себя.— Андрюха, — кричит с порога Спозаранник.
1 2 3 4