Таким образом я сообщил, что все в порядке, опыты идут успешно и можно менять пациентов. Кирка выбросила свой «флаг» в иллюминатор: это означало, что информация принята. Тогда я снял косынку с Холма. Я, Света, — связной Мэри с Островом.
Тишину ночи разорвало резким шлепком. Такой отчаянной и злой пощечины я не влепляла никому и никогда.

* * *
Я молила Бога, чтобы Кирки не оказалось в каюте (я не смогла бы объяснить причины своего столь ужасного внешнего вида). Тенью кошки прошмыгнула по изогнутым лестницам, соединявшим три палубы, дрожащими руками повернула ключ.
Никого. По каюте расплывался стойкий запах сладкого щербета: похоже, Кирка не раз за эту ночь принимала капли «синей радиолы».
Я за секунду разделась и бросилась в душ. Только там, стоя под струями горячей воды, под ее сильный шум я смогла наконец разрыдаться в голос. Я выла, кусала губы и зажимала рот ладошкой. Господи, как мне было страшно! Мне казалось, что я попала в капкан в центре волчьей стаи. Кругом меня окружали страшные, циничные люди. В любой момент любой из них мог просто раздавить меня, уничтожить.
Надо было бежать. Но — куда? С одной стороны скалистый, страшный остров, с другой — бескрайняя, холодная Ладога.
Я вспомнила Агентство и зарыдала пуще прежнего. Какими дорогими и милыми показались мне в эту минуту мои коллеги: вечно ехидная Агеева, Скрипка со своими неиссякаемыми, дурацкими историями про каких-то его девушек, темпераментный Князь, угрюмый Шах… Как бы я сейчас за ними — как за каменной стеной…
И все-таки делать что-то надо. Иначе, как я стала рисовать себе страшную картину, я могла никогда не оказаться среди вернувшихся на Речной вокзал.
«Хватит реветь!» — приказала я себе. От этого личного приказа неожиданно стало легче. Я отключила воду, завернулась в полотенце и вышла из душа. Открыла папку с бумагами, переданными мне Чайкой и Кашириным, достала последнюю справку Родиона про фонд «Очищение» и прочла то, о чем должна была прочесть давно и о чем догадалась только сегодня: в учредителях «Очищения» значилось одно физическое лицо — Мария Эдвардовна Блад.
Захлопнула папку и сунула ее на прежнее место — под дерматиновое дно спортивной сумки. Потом бросила взгляд на стол в поисках какой-нибудь еды. Под старой газетой лежал мой мобильный телефон. До этого я уже делала несколько попыток дозвониться до Питера, но — безрезультатно. В последнем отчаянии я стала нажимать кнопки знакомых номеров. Была ночь, и я звонила по домашним телефонам. Ни мама, ни Соболин, ни Агеева не соединялись. У меня дрожали руки.
Я — не надеясь ни на что — набрала Ваську. Вдруг пошли длинные гудки. Господи, если ты есть!…
Далеко-далеко, как будто на другой планете, раздался сонный и недовольный голос Василисы: «Алло!» — успела выкрикнуть я и в ту же секунду почувствовала, как дверь каюты открылась. Я резко обернулась и увидела Киру. Еще вчера утром этот ее взгляд я бы определила как «вопрос-облегчение», а сегодня — как «вопрос-подозрение».
Я соображала какие-то доли секунды.
И начала опасную игру.
«Алло! Мама, ты меня слышишь? Это я, Света». На том конце провода ощущалось замешательство: "Света, это — Василиса.
Ты — выпила?" — «Мамочка, я тоже очень соскучилась. И очень-очень хочу домой». — «Света, что-то случилось? Говори». — «Мам, поздравляю тебя с днем рождения… Позвони, пожалуйста, Родику, скамей, что накануне отъезда я получила все его открытки. И очень ему благодарна. Особенно за последнюю. Так и передай: особенно — за последнюю! Я с ним совершенно согласна». — «Света, я ничего не поняла, но все запомнила. Что еще?» — «И пусть без меня там поменьше водки с томатным соком пьет, приеду — разберусь». — «Дальше». — «А Вере Никитичне передай, чтобы за Юрку не беспокоилась: все будет в порядке». — «Это все, Света? Ты там держись!» — «Умница ты моя! Как я тебя люблю! Пока».
Я нажала на кнопку и положила мобильник.
— Ты где была? Я весь теплоход облазила! — Кирка жала меня к столу.
Я облегченно выдохнула: мои слова по телефону не вызвали у нее никакого подозрения.
— Ой, Кирка, не спрашивай! «Затрахали, замучили, как Пол Пот Кампучию», — процитировала я «Интердевочку». — Кирка, у меня — роман, да какой! — сочиняла я на ходу.
— С кем? — обалдела она искренне.
— С капитаном! — врала я, будучи уверенной, что на «Котлине», как и на любом судне, непременно должен быть капитан.
— Рыжий такой, с усами? — сузила глаза Кирка.
— Он! — Я с облегчением села на койку.
— То-то, я смотрю, — видок у тебя совсем затраханный.
— Еще бы: целый день и полночи из койки не вылезать…
Я подумала, что выиграла этот раунд и мысленно похвалила себя. Главное — не совершать ошибок впредь: я их и так наделала чересчур много.
Но Кирка вдруг улыбнулась какой-то ненормальной, хищной улыбкой и двинула меня по плечу так, что я чуть стену не пробила головой.
— Ты что — пьяная? — Я вдруг испугалась такой Кирки.
— Я — пьяная, я и протрезвею. А вот тебе, милая, душ бы холодный не помешал. — Она подошла к столу, взяла мой мобильник и засунула в карман. — Это чтобы тебе не пришло в голову Обнорскому звонить…
— Кира, что с тобой? — Мне стало совсем страшно.
— Говоришь, «затрахали — замучили»? Милочка, знать бы тебе надо, что капитана теплохода «Остров Котлин» зовут… Эмма Владимировна Верещагина. Единственная женщина капитан на все пароходство!…
Она решительно направилась к двери.
— И попробуй пикнуть до Питера. Ты Мэриных горилл видела…
Мне показалось, что это не дверь за Киркой закрылась, а крышка гроба моего захлопнулась.

* * *
Так я сидела — в ступоре — минут пятнадцать. Может, спала даже, потому что температура у меня поднималась с каждой минутой.
Плакать уже не могла: обессиленная от недосыпа, голода и простуды, еле держалась на ногах. В это время мой теплоход, пройдя Ладогу, подходил к Нижним Ветлугам. Но как бежать? За дверью не раздавалось ни звука.
Я снова зашла в душ, склонилась над раковиной: кажется, меня даже вытошнило…
Вдруг за стеной я услышала голоса: мужской и женский. С трудом сообразила, что там — душевая Мэри. Да и голос, похоже, был ее, Я напряглась.
«Это катастрофа!… Я его знаю… Хохлов… Я за что вам плачу?… Жесткий государственник!… Не могли Таньку прикрыть!… Он через ЗакС закроет фирмы… Только не Хохлов!… Я сказала — устранить!…» В ответ мужской голос бубнил что-то невнятное. Потом кто-то за стенкой включил воду, и голоса перестали быть слышны.
Думать над всем этим я не могла. Звать на помощь — нельзя. Тогда я накрасила алой помадой губы (кровавые губы, кровавая Мэри, кровавые круги перед глазами…), сделала жирный отпечаток на чистом листе бумаги (такие поцелуйчики дарят на открытках-валентинках) и просунула его под дверь. Легла на койку и, кажется, уснула.
В себя пришла от шепота за дверью:
— Све-та! Ты — здесь?
Я бросилась к дверям, узнав голос вахтенного:
— Сереженька; только — тихо. Меня — заперли.
— Потерпи, я сейчас.
Его не было довольно долго. Теплоход уже стоял какое-то время у причала. В иллюминатор было видно, как по лугу гуляли в венках из одуванчиков стареющие медсестры.
Вдруг дверь тихо приоткрылась, и в каюту прошмыгнул Сергей.
— Украл «запаску». Что тут у тебя происходит?
В руках он держал бумажный слепок моих губ. Схватил меня в охапку, запрокидывая голову, ища губы.
— Сергей, только не сейчас. Мне надо бежать…
Я в двух словах, переврав всю суть, нарисовала жуткую картину со злодеями и преследованиями.
— Помоги мне незамеченной сойти на берег.
Сергей кивнул и снова куда-то исчез.
А вернулся… с комплектом мужской матросской одежды. Совсем не стесняясь, я переоделась при нем, стерла помаду.
— Пошли.
Он секунду потоптался у дверей.
— А потом… в городе?…
— Дай сначала до него добраться.
Он вышел первый, пряча на груди пакет с моими документами. Я тоже прошмыгнула на луг, где быстро затерялась в толпе праздношатающихся и, обогнув бревенчатые домики, скрылась в лесу.
Там, как я знала, была дорога. Мне предстояло чуть не пол-области проехать на попутках, чтобы часов на десять раньше теплохода оказаться в Питере.

* * *
Потом я узнаю, что в это раннее время в Питере Василиса, переполошив все Агентство, мчалась в такси на Зодчего Росси, где Обнорский намеревался проводить экстренное совещание. Но еще до этого он обложил Ваську таким матом, что она даже мне потом стеснялась передать его слова.
В общем, если его ненормативную лексику переводить на привычный язык, это звучало примерно так:
— Что-о? Опять Завгородняя? Опять в «мерседесе», а мимо мужики с наганами бегают? Я разорву ее на части, пусть только появится в Питере!…
Васька поначалу даже слово вставить не могла. А потом тоже стала орать и вроде даже два раза Шефа «козлом» обозвала.
Когда они наорались, она сумела-таки вкратце передать ему мои слова.
Обнорский пришел в себя, подумал и разбудил Каширина:
Тут Светлана Аристарховна «маляву» с Острова прислала, надо бы мужиков собрать, покумекать…
И они поехали в Агентство. Васька тоже туда примчалась. Она, как мне потом долго все будут красочно живописать во всех деталях (причем деталей раз от разу становилось все больше), как фурия влетела в кабинет Шефа, вопя и продолжая размазывать слезы по щекам. Василиса обвиняла всех сразу. Сидят, мол, здесь, отъевшиеся бугаи, а бедную несчастную девочку сослали на Остров в какое-то бандитское логово. Там ее, конечно, пытают: белые рученьки небось наручниками прикованы к корабельным переборкам, о роскошную грудь тушат сигареты…
Васька взвинтила себя так, что ее пришлось отпаивать коньяком. Когда ее более-менее успокоили, мужики начали совещание.
Каширин доложил об «открытках», которые он «послал» Завгородней (то есть — мне) накануне отплытия на Валаам. Фамилия Блад была «запеленгована» сразу. Зураб сообщил, что Вера Никитична — моя соседка, что Юрка — не ее сын (как подумали они сразу), а тоже — сосед, которого мне было велено навестить в «Очищении».
Каширин представил последнюю открытку про «Очищение» — с Блад в учредителях.
Обнорский, хорошо знающий английский, моментально сопоставил водку с томатным соком с «кровавой Мэри» и с Марией Блад (это только я через двое суток на Валааме сообразила, что Блад с английского — «кровь»)…
Кстати, когда на первом этапе они расшифровали мой телефонный звонок, сам Обнорский произнес фразу, которую потом для меня и по моей же просьбе долго цитировало все Агентство: «А что, мужики, растет наша Завгородняя!…»
Естественно, что никакого труда им не стоило выяснить, что «кровавая Мэри» находится в эти часы со мной на теплоходе.
И что, скорее всего, мне грозит опасность с ее стороны. И они стали думать…

* * *
Водитель грузовика уже на второй минуте пути прекратил свои домогания, потому что я сунула ему в нос редакционное удостоверение и сказала, что если он не будет гнать и я умру «от температуры сорок» в его машине, то он — тоже труп.
Как мы ехали, не помню совсем. Я засыпала или впадала в бессознательное состояние, голова моталась из стороны в сторону. Кажется, я даже бредила.
…Когда наконец увидела на горизонте спальные массивы Питера, мне показалось, что прошло где-то полгода с того момента, как я покинула родной город.
— Встаньте где-нибудь на видном месте и вызовите «скорую». — Это последнее, что я реально запомнила из окончания поездки. Все остальное было нереальным: белые тени, запах лекарства, противный вой сирены…

* * *
— Света, ты меня слышишь?
Голос был очень знакомый, но постоянно ускользал из сознания. Я попробовала открыть глаза: веки были налиты каким-то металлом. Потом сквозь пелену проступили лица: Васькино, Шефа, Соболина, Каширина…
Они все были здесь. Я почувствовала, что слезы сами катятся по щекам. Наверное, вот так умирают от счастья…
— Света, ты меня слышишь? — снова спросил Обнорский.
Я кивнула.
— Тебе нечего больше бояться. Мы — с тобой. Кризис миновал, ты быстро поправишься.
Я снова кивнула.
— А теперь — о деле. Несколько часов назад в Мельничном Ручье у подъезда собственного дома убит только вчера назначенный новый главный врач наркодиспансера Хохлов…
У меня потемнело в глазах. Я пыталась собрать воедино разлетающиеся мысли.
…Мельничный ручей. Мельница. Мельница Сампо. Марэк. Холм. Хохлов…
— Света, — пробивался сквозь мое уплывающее сознание Обнорский, — через два часа к пристани подойдет теплоход «Остров Котлин». Мы будем его встречать.
К тому, что ты сказала Василисе по телефону, ты можешь еще что-то добавить?
— Мэри Блад! Это — она…
Обнорский уже кому-то звонил по телефону: "Завгородняя все подтверждает.
У нее много других реальных фактов. Приступайте к операции…"
Сознание уплывало. В лихорадочном мозгу мелькали разрозненные слова и картинки. Зеленые кошачьи глаза кельтской ведьмы. Синий пионерский галстук на шее пса. Чайки в иллюминаторе. Плачущий мальчик с горящей щекой на пристани.
Грустная песня Калевалы:
Если кто там поднял ветку,
Тот нашел навеки счастье.
Кто принес к тебе верхушку,
Стал навеки чародеем…

1 2 3 4 5